Почему никто из российских политиков не раскручивает щедрую идею общественного благоденствия? Потому что ещё не время.
Прошлый год запомнился появлением у России национальной идеи, уместившейся в одно слово «патриотизм». Президент Владимир Путин подчеркнул, что другой идеи у нас и быть не может. Облегчились муки идеологов, которые после коммунизма и социализма не могли придумать ничего более внятного, чем «удвоение ВВП».
Одновременно 2016 год показал невиданную апатичность россиян по отношению к политической жизни: на следующие после «болотных протестов» думские выборы почти никто не пришёл. Помимо неверия в честность подсчётов, сыграла роль и безыдейность партий-матрёшек, предлагающих либо банальные «добро и справедливость», либо унизительные частности вроде отмены транспортного налога.
Между тем яркая и привлекательная идея давно лежит на поверхности. В преддверии Нового Года она воплотилась и в грустных глазах покупателей «Ленты», словно Крым не наш. И в кухонных насмешках над очередными милитаристскими выходками Кремля, над противопоставлением нашего «особого пути» развития общемировому. Ведь погружению в глубины кризиса не могут помешать ни припарки импортозамещения, ни более или менее приемлемые цены на нефть. И тренд, который воодушевил бы миллионы россиян, заключается в том, чтобы развернуться лицом к человеку от малопонятных ближневосточных разборок и бодания с западным Голиафом.
На Западе это именуется общественным благоденствием, но в России мало кто понимает, о чём идёт речь. Хотя история экономической мысли прослеживается со времён Вавилона, до 1870-х годов считалось, что нельзя отменить приговора Господа Бога, согласно которому девять десятых человечества обречено на нищету и изнурительный труд. Вроде бы за сто лет до этого Адам Смит издал «Богатство народов», и национальный продукт Британии действительно сказочно рос. Тем не менее в середине XIX века типичный англичанин был батраком: один комплект одежды, скудная пища, стеснённые жилищные условия. Его развлечениями были эль, секс и браконьерство, а по поводу неизбежности этой доли царило полнейшее смирение.
Только в 1870-е к европейским экономистам пришло осознание, что условия жизни масс могут меняться в соответствии с намерениями, волей и знаниями людей. Вроде бы простая мысль дала невиданный толчок и воодушевление. Альфред Маршалл писал, что отныне движущей силой большинства экономических исследований стало стремление «посадить человека в седло». Не догнать Америку, не создать самую сильную на свете армию, не построить зачем-нибудь длиннющий мост в Ирландию. Искусный и мощный социальный механизм должен быть направлен прежде всего на повышение богатства людей. Именно «богатства людей», а не индексации пенсий и зарплат бюджетников, всё одно оставляющих их нищими. И мы видим, эта великая цель преобразовала Запад, развитие которого является образцом, несмотря на две мировые войны и непродуманную миграционную политику.
Как выразился Джон Мейнард Кейнс, поиск идей был направлен на решение главной политической проблемы человечества: как объединить три вещи — экономическую эффективность, социальную справедливость и индивидуальную свободу? В России вопрос так не стоял никогда. В «православии, самодержавии, народности» идеалами Кейнса даже не пахло. Едва в России начал вставать на ноги капитализм, как грёзы правящей надстройки в очередной раз понесли державу к обладанию сакральным Константинополем, без которого ей решительно не жилось. Кончилось всё очень плохо. Попытки большевиков создать в стране социальную справедливость сочетались с надругательством над личностью и экономикой. А сталинские рывки уже и справедливость не ставили ни во что, просто требовали рабов и атмосферы страха.
Удивительно другое: почему после всего этого лихолетья идея общественного благоденствия не стала в России единственно возможной на долгие годы? Как население, уже отведавшее потребительских радостей в 2000-х, удалось снова подсадить на идею чучхе, удобренную замшелой религиозностью и имперскими амбициями? Ведь полки магазинов, хоть и стали менее доступны, все ещё призывно ломятся. А в старых кедах на полках ещё живёт мальдивский песок.
Конечно, высокие возможности для потребления — это ещё не благоденствие, которое обязательно включает в себя, например, уважение к порядкам своей страны, ощущение невозможности взять и отменить гражданские права. Но всё же: почему никто из политических популистов не играет всерьёз с надёжной проверенной идеей, так отвечающей запросам наиболее образованной части общества?
Кремлю при Ельцине было смешно говорить о благоденствии, но при Путине и в Мюнхенской речи, и в Валдайской в качестве приоритета выводилась «сильная Россия», то есть танки вместо больниц, школ и социалки, назначения вместо выборов, выкачивание налогов из регионов в центр и т.д. «Удвоение ВВП» было малопривлекательной, но конкретной задачей, которую так и не удалось достичь. Власть сделала выводы: нынешний «патриотизм» в качестве национальной идеи хорош свой абстрактностью, отсутствием критериев для оценки результатов. Благоденствие же, начертанное на хоругвях сегодня, вызвало бы только насмешки в условиях, когда экономика становится всё более антирыночной, и нет никаких надежд даже на скорое повышение уровня жизни.
Показательно, что и у оппозиции не видно внятных программ, способных изменить инвестиционный климат и вернуть населению оптимизм. Те, немногие попытки, которые мы видели, наткнулись на ревнивую критику околоправительственных «экспертов»: дескать, эксплуатируют тему вульгарного потребительства, чуждого великороссам. Не исключено, что вкусную идею просто приберегают до лучших времён, когда снотворное патриотизма будет испито до дна, а само слово приобретёт ругательный оттенок. Возможно, ближе к 2024 году кого-то из молодых улыбчивых патриотов назначат ответственным за проведение идеи, так воодушевившей Запад в 1870-х годах. И она завладеет умами масс вместе с несущими её витязями в тигровых шкурах.
