Заметки о Владимире Ильиче Молтенском, боевом генерале и отважном воине
В конце первого десятилетия нового века мне в качестве переводчика довелось общаться с престарелым китайским военачальником. Рассказывая о своём руководстве недавними китайско-российскими учениями, гость достаточно уверенно назвал имя своего русского коллеги — Мао Цин Сы Кэ. И добавил, что считает «генерала Мао» главным боевым генералом (чжуяо чжаньшицзян), причём не только российским, но и среди всех, кого встречал. На моё непроизвольное «спасибо» он со вниманием, которого редко удостаивается переводчик, спросил:
— Вы его знаете?
Я ответил, что генерал Молтенской был моим непосредственным начальником. Причём в то время я выполнял далеко не переводческие обязанности. Не вполне понимая, какие ещё могут быть обязанности у толмача, китайский генерал посмотрел на меня иначе, чем минуту назад. Ибо человек, находившийся рядом с «главным боевым генералом», достоин уважения уже поэтому…
И ещё эпизод. Покидая прошлым летом Грозный — а он, безо всяких военно-исторических оговорок, превратился в Дубаи, — я не мог не откликнуться на шумное изумление соседки-москвички, устраивавшейся в кресле рядом:
— А говорили — война, бомбёжки, разруха… Да тут круче, чем в Эмиратах… И чего только генералы не придумают, чтобы деньги отмыть!
Такой оказалась сиюминутная причинно-следственная связь между «генералом Мао» и миром.
Вообще-то, о начальниках, даже бывших, в армейской среде писать не принято. На то есть этическое правило: напишешь доброе — скажут, ищешь покровительства или сам на его фоне хочешь покрасоваться, помянешь плохое — скажут, сводишь счёты. А военачальники, равные по статусу, относятся друг к другу скорее с ревностью. Есть ещё один нюанс — он связан с «аурой правды»: то, как там было на самом деле, доподлинно знает лишь один командующий. А то, что он знает, не всегда требует публичности. Поэтому умный да не спросит о подробностях, в коих не только вся соль, но порой таится и дьявол. Это особо относится к «внутренним войнам», в которых, как выразился Молтенской, «не побеждают без здорового элемента беспредела».
За жизнь мы говорили с Владимиром Ильичём Молтенским лишь однажды, после того как оба простились с военной службой. И разговор получился сумбурным — обо всём сразу, но больше о времени, в котором замкомандующего группировкой на Северном Кавказе полковник Подопригора встретился в 2002 году с командующим генерал-лейтенантом Молтенским: «Такой-то прибыл» — «Работайте».
По опыту общения с большими начальниками — министрами, губернаторами, командующими, к тому же не только российскими (начальное переводческое ремесло тому порукой), — у меня сложилось впечатление об их одиночестве. Особенно перед телекамерами. А на службе они предельно лаконичны. Так — череда хмурых реплик-распоряжений, готовых взорваться разносом: вне жанра, сюжета и порой даже формальной логики. Тем не менее тогда и там эти разносы казались понятными.
Мы встретились в скромной московской кафешке. Говорил в основном Владимир Ильич. Я слушал и вспоминал недавнюю экскурсию по русскому кладбищу в Сент-Женевьев-де-Буа, под Парижем. Её вела дочь известного белогвардейского генерала. Слушая её рассказ, я ловил себя на мысли, что усвоенное по нашу сторону той далёкой войны не стыкуется с только что услышанным. А в столкновении двух правд побеждает скорее забвение. Если не взаимное ожесточение. Историки объясняют это тем, что обе стороны тогда были нашими, мемуары всегда субъективны («это даже не объяснительные, а оправдательные записки»), а непредвзято расспросить участников тех давних событий по разным причинам не получилось.
Теперь, рядом с Владимиром Ильичём, я старался понять, почему этот генерал, во многом предопределивший наступление мира в Чечне, по существу выпал из нашей недавней истории. Вот китайцы о нём помнят, а мы — постольку поскольку. И хотя здравый смысл подсказывает ответ: чтобы лишний раз не вспоминать войну, — хотелось услышать его мысли. Тем более что обе чеченские кампании стремительно стираются с жёсткого диска памяти. И мы, их участники, тоже не молодеем… А, значит, и о чеченской войне когда-нибудь станут говорить в соответствии с сиюминутными идеологическими лекалами.
Впрочем, эти заметки не претендуют на большее, чем начало долгого и честного разговора от первого лица. Разговора о людях той, военной, Чечни. В сегодняшней же Чечне, как мы уже знаем, делается всё, чтобы не было повода вспоминать конец девяностых и начало нулевых. Наверное, в этом есть свой резон. Но война — не только личные воспоминания, она к тому же исторический опыт страны. А он не бывает бесполезным…
Какие всё же мысли приходили на память накануне беседы с генералом?
Первое: Владимир Ильич Молтенской проявил в Чечне прежде всего проницательность. В том смысле, что сознавал не только личную ответственность перед Москвой и подчинённой ему воюющей группировкой, но и своё реальное место в сложной системе управления контртеррористической операцией. Операцией, кстати, оперативно-стратегического значения. Молтенской знал, что он должен сделать на этой должности и чего ему не позволят ни ситуация, ни «сверху». Он, возможно, лучше других просчитал (спрогнозировал?) долгосрочные последствия ряда принципиальных решений по Чечне и всему Северокавказскому региону. Но не пытался играть в большого политика, хотя должность командующего в немалой степени это позволяла и даже требовала. Он понимал, что за ним приглядывают не только из Москвы, но и из близкого окружения. Может, поэтому поначалу настороженно относился ко всем, кого присылали на непривычную должность замкомандующего по информационной политике. Теперь мне понятно его стремление держать на расстоянии тех, кого он мало или совсем не знал.
Второе: командующему Молтенскому было чуждо позёрство. Хотя любой военачальник его уровня пытается выглядеть как минимум соответственно своей должности. Он избегал самолюбования и наполеоновских замашек. Во всяком случае, не было стыдно ни за аргументированность принимаемых им решений, ни за его речь — грамотную, логичную, хотя и строгую. В отношении подчинённых он порой был грубоват, но никогда не был хамом. Еще такая частность: знаю, без «боевых ста грамм» в той обстановке мало кто обходился, и Владимир Ильич, наверное, не был воинствующим трезвенником, но ни разу не предстал перед офицерами подшофе, хотя никто бы его за это не осудил. Да, многим его подчинённым было с ним трудно. Но лучше иметь проблемы с умным начальником, чем пользоваться расположением недалёкого, который не преподаст никакого урока.
И сугубо личное: однажды порученец командующего мне строго сказал: «Ты чего лезешь в вертолёт, когда и без тебя можно обойтись?» Наверное, транслировал мысли командующего.
Тогда, в 2002-м, нас чуть сблизил эпизод, о котором рассказываю с разрешения Владимира Ильича.
После уничтожения Арби Бараева и Хаттаба, разгрома банды Гелаева Молтенскому должны были присвоить звание Героя России (представление правил автор этих строк). Именно тогда в медийное поле было вброшено якобы публично высказанное осуждение командующим затравленного полковника Буданова. По-видимому, чтобы из армейской среды прозвучало: «нечего играть в политику, получил генерал-полковника и хватит». Молтенской, единственный раз показавшийся мне растерянным, попросил опровергнуть навет. Увы, Героя Владимир Ильич тогда не получил… Может, ещё не вечер?
Однако когда надо было выполнить свой личный нравственный долг, Молтенской не знал, что такое растерянность. Командующий, под началом которого, повторюсь, находилась стотысячная воюющая группировка, почти всё заседание военного совета посвятил поиску вертолёта, чтобы эвакуировать в госпиталь раненного чеченского мальчишку. Доскажу правду: не просто мальчишку, а родственника важного для федералов чеченца…
Запомнилось: Молтенской принимал представителей Международного комитета по предотвращению пыток. Для командующего такая тема — марш без инженерной разведки по заминированной местности: что ни скажешь, обратят против тебя, точнее — против твоей страны. Ни наши, ни чужие правозащитники не верят, что мир — в смысле прекращение войны — завоёвывают. Ибо победа примиряет, а поражение ведёт к новой войне. И так до бесконечности. Поэтому, если не можешь врага убить — задуши. Это мысли генерала Молтенского.
Ничуть не оправдывая даже «здоровую долю беспредела», соглашусь: особо жестокие завоевания приходятся на гражданскую войну — а чеченские войны, повторю, таковыми были по сути. Ко времени нашей первой с генералом встречи эти войны продолжались уже восемь лет.
В беседе с правозащитниками Молтенской прошёлся по кромке, не задев ни одной растяжки. Вот почему китайский генерал предрекал Молтенскому иное будущее. Во всяком случае, его теперешняя должность — советник директора Федерального агентства по правовой защите результатов интеллектуальной деятельности военного, специального и двойного назначения (ФАПРИД) — вряд ли соответствует опыту одного из ключевых организаторов чеченского перелома, доктора военных наук, генерал-полковника Молтенского.
Войну пропагандировали по тому месту, куда направлялись в командировку, в том числе посланцы главных телеканалов страны, ежедневно получавшие до 60 долларов. Пропагандировали неумышленно, но по ожидаемому от них выбору тем и сюжетов. Иначе как оправдать свои «кровные-боевые»? Но если эти 60 долларов не платить, речь в эфире пойдёт уже не о войне… Меня тогда «назначили» главным врагом отечественных журналистов. Мне об этом не только говорили, но и мстили за это воистину жестоко…
Приезд в Ханкалу Михаила Леонтьева открыл ещё один важный «антивоенный шлюз»… Страна получила мирное телелицо Чечни — Асет Вацуеву на НТВ. Значит, Чечня — уже часть страны, а не только место, где идёт война. Я не участвовал в беседах Молтенского с Леонтьевым, но провожал Михаила Владимировича в Махачкалу, откуда он спешно вылетел в Москву. Как там было дальше, теперь не столь важно. Но ради правды добавлю: командующий предложил наградить помощника президента по информационной политике Сергея Владимировича Ястржембского за понимание главной политической задачи дня.
Ключевое же, на мой взгляд, обстоятельство, характеризующее генерала, требует предисловия. Многочисленным иностранным гостям группировки весьма бесхитростно показывали различные стороны жизни войск и Чечни. В том числе кинологическую службу группировки внутренних войск — клетки с собаками, надо сказать, весьма мотивированными и небезголосыми. Тут-то всё и началось. Журналисты нашли то, ради чего, по-видимому, и приехали: вот он, оскал власти, адекватно раскрывающий её отношение к населению. Интернет ещё долго пестрел кадрами с упоминанием, в том числе и командующего.
Так вот, генерал Молтенской был тем самым командующим, который в марте 2002 года издал приказ по группировке №80, в быту получивший название «приказа о зачистках». Этот приказ позволил существенно снизить число нарушений закона, то есть случаев произвола в отношении гражданского населения (нужно ли объяснять, почему и сколько раз такое случалось?). По прошествии лет стало ясно: далёкие от взаимных симпатий, но уже законодательно «общеприязненные» отношения федералов и местных жителей начались с этого приказа. К его подготовке прямое отношение имел мой предшественник полковник Андрей Бородин. По его воспоминаниям, более чем самодостаточные и полномочные начальники жёстко наседали на командующего, требовали исключить из проекта те положения, которые «связывают руки», иначе, убеждали они, войны не закончить. Но Владимир Ильич слабины не дал. Приказ вышел таким, каким впоследствии к нему не придирались даже на сессии ПАСЕ. Поэтому с нашего государства сняли некоторые обвинения, касающиеся проведения той самой контртеррористической операции. Понятно, что командующий действовал с одобрения Москвы, но переданный в Кремль для согласования текст приказа там не был исправлен. Это ещё раз подтверждает государственное мышление генерала Молтенского.
Нашу встречу в московском кафе Владимир Ильич начал с воспоминаний о его преподавателях академии Генштаба — Марке Львовиче Альтговзене и Евгении Яковлевиче Джугашвили. То, что наш разговор начался с истории, скорее всего неслучайно. Ибо откровения тех, кто не просто командовал, а хоронил солдат, чаще подтверждают их профессиональную кастовость, не доступную пониманию многих, кто к этому кругу не принадлежит. Но при этом остаётся главный вопрос: ради чего вы так дотошно постигали военную науку и в режиме круглосуточного стресса поверяли её боевой практикой и какая глубинная мотивация за этим стоит? Ведь, не в амбициях же дело…
Не только привязка военного дела к истории, но и жёсткий анализ Владимиром Ильичём сегодняшней политики представляются интересными даже в конспективном изложении. Оценки Молтенского касались не одного лишь Кавказа, а скорее программируемости исторических событий. Вот близкие к цитированию мысли генерала: с одной стороны, чем крепче государство, тем меньше соблазна покуситься на него, с другой — пресыщенность ведёт к авантюризму, а соблазн — это главный мотив. С этой двоякой позиции, напомню, мы проигрывали начало многих войн. Да, Чечня не такая страна, которую мы хотели бы видеть, но… Если воспитать в Рамзане наследника «дикой дивизии», третьей чеченской войны не будет. Впрочем, в Сирии мы продемонстрировали не превосходство, а совершенство. О Китае? Бояться надо не силы Китая, а нашей слабости…
Слушая генерала, я задумывался: какое главное качество он проявил в разговоре? Лишь теперь, восстанавливая пометки из блокнота, понял: уверенность в собственной правоте. Я его не спросил об отношении к Ахмату-хаджи Кадырову, пожалуй, самому известному чеченцу в новейшей истории. Вместо ответа Молтенского приведу ещё один фрагмент. Мне несколько раз довелось переводить иностранным гостям тогдашнего главу Чечни:
— Война продолжается? — спрашивали его.
— Да, продолжается.
— Правда ли, что главная проблема — в нехватке денег?
— Правда.
— Вы довольны тем, как идёт восстановление Грозного?
— Нет, не доволен.
И наконец:
— Какой вывод из этого следует?
— Идём правильным путём. Лет через десять Чечня забудет о войне…
А вот какой помнить ту войну, генерал Молтенской рассказать не успел…
