Постправда – слово-чемпион 2016 года. Постправда — это такая странная конструкция, когда факты, пусть даже самые неопровержимые, уступают эмоциям и убеждениям. Именно постправда помогает строить постпорядок здесь и сейчас. А параллельно строятся стеклянные стены.
Если на простых примерах, то типичный образчик дискуссии в стиле постправды — споры вокруг Исаакиевского собора. Споры строятся на сугубо эмоциональной терминологии: «невежды», «хамы», «бесовствующие», «антицерковники», «образованцы». На этом фоне бледнеют и уходят в тень факты, на которые ссылаются, как сторонники, так и противники изменения правового статуса конкретного сооружения. Финансовый аспект, научная составляющая, туристическая доступность и доступность для верующих.
Лозунг «храм должен быть всегда открыт для молитвы» — типичный пример постправды, точно так же, как лозунг «Передача Исаакиевского собора — выбор между светским и клерикальным государством».
Оппоненты не хотят слышать друг друга. Они и так чувствуют, что за ними правда, а отступать некуда. Так любвеобильная мамаша рьяно отстаивает право сынули швырять песок в лицо другим детишкам, играющим в песочнице. Она верит, что он не со зла, а потому что маленький. Она же львицей бросится на малыша, который замахнется совочком на родную дитю, чтобы наказать агрессора. Постправда. Эмоции зашкаливают, факты не существенны.
Но забудем жаркие споры про творение Монферрана, речь не о нём, а о постправде и возможности на этом хлипком фундаменте построить хоть что-то, хоть какой-то порядок.
Мне рассказали дивную историю о не менее дивной дискуссии, которая имела место в кулуарах пятьдесят третьей по счёту Мюнхенской конференции по безопасности, где как раз обсуждали будущее мира на фоне брекзита и Трампа, которых Оксфордские грамотеи считают типичными продуктами постправды. Про миллионы, которые переплачивает Британия в ЕС врали долго и самозабвенно, хотя цифры были сразу же признаны лживыми. А уж про лживость Трампа только ленивый не рассказывал. И тут у него цифры не сходятся, и там преувеличил или исказил. Эксперты сайта PolitiFact, специально созданного для подсчёта лживых заявлений американских политиков, полагают, что Трамп так или иначе врал или манипулировал фактами в 70 процентах случаев, а его соперница Хилари Клинтон — более чем на 50 процентов говорила правду или преимущественно правду. Тем не менее, Трамп не только выиграл выборы, но и, судя по соцопросам, сумел произвести впечатление правдоруба. Вот она — горькая истина эры постправды.
Так вот, на этом грустном фоне и начали размышлять о постправде участники Мюнхенской конференции, причастные к журналистике. Вопрос был сформулирован так: «Как журналист должен относиться к добытым не совсем легально материалам?» Скажем, сильно подозреваемые в связях с правительством РФ хакеры взломали серверы Демократической партии. Хакерство мы осуждаем, но как быть с добытыми ими письмами, из которых следует, что признанная сайтом PolitiFact правдивой Хиллари вместе с коллегами по партии сильно интриговала против кандидата-однопартийца Берни Сандерса. С одной стороны, материалы получены незаконно, а с другой — представляют очевидный общественный интерес. Так кого и что обсуждать — тех, кто их добыл, или то, что в них написано? Судя по дискуссии в свободной западной прессе, первое важнее, потому что якобы русские хакеры всё ещё в информационной повестке дня, а закулисное внутрипартийное политиканство вашингтонских демократов кануло в Лету.
Мюнхенские участники дискуссии разбирали этот case долго и по косточкам. Решили, что если такими незаконными методами действует некое государство, то это позор и безобразие, а если некие частные честные люди, то грех их материалами не воспользоваться.
Так рассудили бывалые мастера пера и микрофона в эпоху постправды.
Но ведь именно с этого вывода постправда и начинается. Разве не эмоции привели к такому парадоксальному решению? С точки зрения фактической, какая разница кто раздобыл ту или иную абсолютно достоверную информацию: условный Штирлиц на зарплате в НКВД, условный Джеймс Бонд, штатный сотрудник MI5, или не менее условный Джулиан Ассанж, волонтёр-любитель на краудсорсинге? Факт для прессы станет более тухлым, если его принёс Штирлиц? Тогда это эпоха постправды.
А как быть с явно промежуточными вариантами — Сноуденом или Мэннингом? Они, с одной стороны, правдолюбы-добровольцы, а с другой — люди в погонах, давали присягу. Как надо оценивать их факты журналисту, который за правду и общественно значимую информацию? Утечками Мэннига пресса не брезговала только потому, что он Родину предал, за что и был осужден?
В таком случае даже знаменитый Уотергейт можно перевернуть с ног на голову: долгое время никто не знал, кто именно та таинственная «Глубокая глотка», которая, собственно, сливала секретную информацию репортерам The Washington Post Бернстайну и Вудворду. Только много лет спустя выяснилось, что это Марк Фелт, бывший заместителем Патрика Грэя, и.о. директора ФБР. Грэй, когда это выяснилось, уверял, что Фелт ему завидовал и связался с журналистами из желания навредить начальнику. Сплёл интригу, которая чуть не довела Никсона до импичмента. То есть вполне себе приемлемый в эру постправды мотив.
А если бы всплыли данные, что Фелт решил разоблачить президента Никсона по заданию Пекина, потому что был китайский шпион, а не банальный офисный интриган, то гигантское журналистское расследование, признанное классикой жанра, следует отправить в мусорную корзину? А журналисты должны были сначала выяснить личность информатора и расследовать его мотивы, а уж потом заниматься злоупотреблениями в Белом Доме?
Благо тогда никто не знал о постправде, так что Бернстайна с Вудвордом признали героями.
Так может, и сегодня стоит признать, что теория постправды — просто удобная уловка манипулиторов?
Нет никакой постправды. А постпорядок такой же оксюморон, как осетрина второй свежести. Есть стеклянные стены, сквозь которые всё проще разглядеть грязные трюки и уловки политиков-лоббистов-капиталистов, и общество имеет право о них знать, и не важно, насколько симпатичен или не симпатичен нам герой, вляпавшийся в неприглядную историю, и кто первым эту грязь вытащил на свет.
