Внимание, которое приковано к маленькой и бедной Северной Корее, даёт поучительный урок всем смелым честолюбцам.
Суть его в том, что если ты хочешь остаться в истории, прими державу с мотыгой, а оставь с атомной бомбой, и всё регрессивное человечество будет произносить твоё имя с почтением, а прогрессивное — как минимум с беспокойством. Что для честолюбца неизмеримо притягательнее, чем забвение, уготованное тем жалким личностям, кто всего лишь добился для своей страны мещанского процветания, — которого ещё, поди, добейся!
Ким Ир Сен, чтоб вы знали, означает Восходящее Солнце, псевдоним, куда более пышный, чем какой-то Сталин.
Пресловутая ностальгия по сталинской эпохе это, разумеется, не ностальгия по концентрационным лагерям (или даже пионерским), а томление по видному месту в истории. Вот Южная Корея добилась потрясающих экономических успехов, а часто ли её вспоминают? И тем более, часто ли вспоминают отца корейского чуда генерала Пак Чонхи? Его имя в приличном обществе и произнести неприлично: душитель демократии, свободы печати, свободы демонстраций и прочих свобод — иной раз до самых священных, рыночных.
История двух Корей с самого начала пошла в разрез с либеральным катехизисом. Ведь всем известно: рыночная система работает хорошо, а административно-командная —плохо, и на конечном этапе корейская история это вроде бы и подтвердила — в Южной Корее живут хорошо, а в Северной хуже некуда (насколько, впрочем, сами северные корейцы так считают, вопрос открытый). Зато когда после опустошительной гражданской войны Корея окончательно разделилась на социалистическую и капиталистическую, то Северная Корея хоть и со скрипом и с советской помощью двинулась в гору, а вот Южная погрузилась в нищету и тотальную коррупцию.
И тем не менее лидер южнокорейской нации Ли Сынман, десятилетиями грозивший из эмиграции японским оккупантам, в марте 1960-го собрал почти 90 процентов избирательских голосов. Начались массовые демонстрации, схватки с полицией, появились убитые и раненые — в итоге уже и американцы помогли своему ставленнику перебраться на Гавайи. В Корее же после свалки спасителей отечества пришла к власти военная хунта во главе с генералом Пак Чонхи, в прошлом коммунистом, побывавшим даже под смертным приговором. Хунта прижала наиболее неукротимых борцов за справедливость, расправилась с наиболее намозолившими глаза коррупционерами и «сатрапами», но с 1963 года в стране была снова разрешена политическая деятельность. Так что в новых президентских выборах Пак Чонхи участвовал уже как глава сколоченной менее чем за пару месяцев Республиканской партии (Конхвадан — что-то вроде Единой Кореи) и победил с очень небольшим преимуществом.
Далее о нарушениях демократических процедур и прав человека отцом корейского экономического рывка можно рассказывать очень долго, однако чудо превращения разорённой и отсталой страны в богатеющую на глазах и передовую состоялось именно при нём. И, что самое удивительное, — никакой новой Системы генералу не понадобилось. При Ли Сынмане были «чэболи» — семейные финансово-промышленные корпорации, занимавшиеся всем на свете, — и при Пак Чонхи остались «чэболи»; при Ли Сынмане от предпринимателей требовалась лояльность — и при Пак Чонхи строптивость отнюдь не поощрялась. Секрет генеральского успеха заключался по существу в одном: он действительно желал видеть государство сильным и процветающим, власть была для него не самоцелью, но средством — средством достижения другой, гораздо более высокой цели. И ради этой цели он был готов рисковать головой и, в конце концов, её впрямь потерял: во время одного из покушений была убита его жена, а сам он 26 октября 1979 года среди очередного политического кризиса был застрелен начальником службы безопасности. Можно сказать, на производственном совещании.
В момент гибели Пак Чонхи ненамного перевалило за шестьдесят, но за восемнадцать лет его правления южнокорейская модернизация достигла совершеннолетия. Отчего и недовольство его режимом усиливалось не по мере неудач, а по мере успехов: требования политических свобод росли вместе с верой, что теперь-то уж для зажима демократии нет никаких серьёзных оправданий.
Никаких экономических Америк генерал не открыл. Бедных он заставил не бузить, а работать, богатых же — не воровать и не транжирить, а развивать производство. Государственные и межгосударственные льготные инвестиции и выгодные госзаказы получали те, кто справлялся с пятилетним планом.
Государственное планирование тоже выстраивалось без затей. Поскольку подниматься приходилось с нуля, производить начинали наиболее простые вещи, продавая их туда, где за них платили наиболее дорого — в богатые развитые страны. Вырученные же средства вкладывались не в зарубежные дворцы и футбольные команды (купишь команду — так и останешься её тренером, купишь дворец — дворецким), а в новые технологии и в образование, которое позволяло бы населению этими технологиями овладевать.
Для успеха требовалось всего-то одно — люди, могучая кучка держателей власти, всерьёз желавшая послужить своей стране. Для нынешних практичных времён это и было главное чудо. Правящая команда, сочетающая идеализм целей и прагматизм средств, — может быть, с этого и начинаются все экономические чудеса? А чистые идеалисты или чистые прагматики — как друзья вы ни садитесь, вашим народам не поможет ни капитализм, ни социализм, ни план, ни рынок, — вы все или пустите на ветер, или растащите по карманам. Работают люди, а не магическая Система.
