Очередные пушкинские дни. Снова на Мойке звучат строки того, «кто наше всё». Но об этом «нашем всё» мир не знает. Достоевский, Толстой, Чехов… Пушкина нет в этом списке. Почему?
Может быть, потому, что его невозможно перевести?
Возможно. Нужны лишь талант и любовь. Даже антураж — не важен.
…Наверное, это было самое незаметное и самое малолюдное мероприятие очередного Культурного форума в Петербурге. Не слишком просторный зал Дома писателей на Звенигородской, полтора десятка слушателей. Обычные офисные стулья рядком, напротив такой же офисный стол.
За столом — герой вечера. Немолодой человек облачён в твидовый пиджак, лента цветов российского флага пришпилена к лацкану значком с портретом Пушкина. Неочевидная лысина, растрёпанные волосы и очевидный англосаксонский акцент. Выразительно и с видимым наслаждением он декламирует Пушкина: «Буря мглою небо кроет»… «Я вас любил»… «Пора мой друг, пора»… «Если жизнь тебя обманет»… И тут же по-английски: If perchance life should deceive you Be not gloomy, be not riled…
Публика зачарована. Даже тот, кто не знает английского, но знает Пушкина, тут же различит «Анчара» и «Бесов», «Талисман» и «Пора мой, друг пора…». Ритм, рифма, лёгкость строки и глубина образов. Всё — пушкинское, легко узнаваемое «наше всё».
Нас кто только ни убеждал, что хорошо перевести Пушкина на иностранный язык невозможно! Даже Владимир Набоков убеждал. Поэтому происходящее кажется чудом.
— Нам пора на церемонию закрытия, в Мариинский, — раздаётся с последнего ряда голос дамы-сопровождающей, — Или не поедем?
— Не поедем! Мы уже там были на открытии. Уже четыре дня глубокого удовлетворения, — откликается читающий и немедленно демонстрирует тонкое знание не только русского языка, но и советских реалий: — И удовлетворение становится всё глубже и глубже…
Знатока русского реального зовут Джулиан Генри Лоуэнфельд. Уже более десяти лет он с упоением переводит Пушкина на английский. Это он — автор чуда, свидетелями которого стали немногочисленные участники встречи на Звенигородской. Впрочем, не они первые.
«Мой талисман»
Декламация продолжается. Переводчик аккуратно перелистывает страницы увесистой книги. На обложке — классический потрет Пушкина кисти Ореста Кипренского и на двух языках заглавие «Мой талисман», а также подзаголовок «Избранная лирика и биография Александра Пушкина», а ниже — «Перевод и биография поэта — Джулиан Генри Лоуэнфельд. Москва, 2015 год». Книга издана великолепно, проиллюстрирована со школы знакомыми рисунками Пушкина. Как говорится, гордились бы Брокгауз и Ефрон. На обороте, как принято, лестные отзывы «великих». Среди них —автор «Несвятых святых» архимандрит Тихон Шевкунов: «Боюсь суесловить, но чудо, кажется, произошло…». Отзыв не случайный, переводчик Пушкина перевёл на английский и его православные рассказы.
Как признается сам Лоуэнфельд, его привлекает в России всё: прошлое, настоящее, литература и история. Чтобы перевести современные «жития» поселился в православном монастыре, а потом крестился в православие. Но больше всего его влечёт в Россию любовь.
— «Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою?», — продолжает читать Лоуэнфельд и обводит глазами аудиторию. — Ценою жизни. Вот это, наверное, любовь. Был как-то в Москве на современной постановке, так там такой диалог: «Он после постели остался кофе пить, наверное, любит». Почувствуйте разницу.
Но это не отменяет веру поэта и переводчика в любовь как таковую, через четверть часа он прочитает собственные стихи, написанные по-русски: «Любовь не вырождается в спесивейшей Москве…». Отдельная его любовь — «Евгений Онегин», точнее — Татьяна.
«Ужель, та самая Татьяна»
Джулиан Генри Лоуэнфельд перевел на английский и вовсе непереводимое, энциклопедию русской жизни, «Евгения Онегина». Теперь и Онегин, и Татьяна говорят по-английски: «But I am someone else’s wife and shall be faithful all my life»… Лоуэнфельд снова обводит глазами слушателей и лукаво улыбается:
— Можете такое представить сейчас, любит, но нет? Татьяна не простой персонаж. По-моему, Пушкин, а он такой тоже ревнивец, берёг Татьяну для себя. Обращали внимание? — У неё нет детей. А что может значить вот это: «Муж в сраженьях изувечен»? Может то самое? Не ранен, не обезображен, именно изувечен…
Несколько лет назад Джулиана пригласили консультантом на фильм. Студия 20-th Century Fox заинтересовалась «Онегиным». Сценаристы консультанту жаловались, что всё вроде в сюжете хорошо, только финал странный, даже противоестественный: любит, а отказала. Плохо ложится такой happy end на американский менталитет. Может, поэтому фильм не состоялся. Только опера…
Вообще, англоговорящая публика Пушкина знает мало, а понимает ещё меньше, сокрушается Лоуэнфельд. Что далеко ходить, его родной отец, когда узнал, что сын взялся переводить Пушкина, поинтересовался: «А кто это? Либреттист Чайковского?». Отца переводчик переубедил, теперь переубеждает остальной мир, говорящий на языке Байрона и Шекспира. Правда, мешают другие переводчики.
«Спор переводчика с поэтом»
С переводчиками Пушкина на английский, в том числе с Набоковым, а также вообще со славистами у Лоуэнфельда свои счёты. Он ещё раз прерывает чтение и начинает гневаться:
— Ох, уж эти мне слависты! Они в Шереметьево чашку кофе себе по-русски заказать не могут, а берутся переводить! Один в Оксфорде переводит «Онегина» верлибром, с бесконечными ссылками, смеет утверждать, что рифмованные стихи покажутся слишком несовременными. Поэзию должен переводить поэт, а не человек в футляре, который трясётся, что за неправильную сноску его лишат гранта. Это всё равно, что закачать в музыкальную машину Моцарта и надеяться, что она сыграет не хуже Рихтера!
К сноскам, особенно к сноскам в поэтических книгах, у переводчика отношение крайне скептическое. Он уверен, что их должно быть как можно меньше. Сам ими грешит редко, однако пришлось в случае с «анчаром». Оксфордский словарь даёт только одно английское слово для анчара, у которого «яд каплет сквозь кору». Это слово upas, в сущности, не английское, а малайское, оно встречается у Байрона, но англичане его не знают. Лоуэнфельд даже выпускает из рук том «Талисмана»:
— Поэтому я перевёл «анчар» как poison-tree, а в сноске упомянул Байрона и пресловутый upas, сославшись, что его не использую, потому что подзабыл малайский язык, как и другие американцы. Так мне один умник-пушкинист из Гарварда с удивлением пишет: «Такое слово было у Байрона?». Представляете? Читает студентам Пушкина, а Байрона не читал! Шекспиру, да и другим английским поэтам в России повезло, их переводили поэты: Маршак, Пастернак! Поэта должен переводить поэт! — повторяет Лоуэнфельд.
Теперь повезло Пушкину в Америке. Его переводит на английский поэт. А благодарные читатели пишут письма. Ковбой из Техаса благодарит за стихи, которые помогают коротать вечера на ранчо, буддийский монах из Калифорнии замечает, что Пушкин это — чистый дзен. Это правда. В тот вечер на Звенигородской тоже случился чистый дзен.
