В субботу очередная годовщина со дня смерти академика Дмитрия Лихачёва. В последние годы его жизни он был одним из самых уважаемых и высоко ценимых людей в нашей стране. А сегодня?..
Его жизнь вместила в себя почти всё минувшее столетие. В одном из последних интервью он признался: «Я чувствую себя будто… в одежде, сшитой не по росту. Слишком велик ХХ век. И мне кажется, я прожил много столетий. Потому что ХХ век был настолько обилен разными переменами…».
Очевидно, это ощущение объяснялось не только «разными переменами» века, но и сферами научных интересов академика, которые простирались от времён зарождения русской культуры до наших дней. Как сказал сам академик Лихачёв, «чем больше входишь в эпоху, изучая её, тем меньше она кажется прошлым».
Его фундаментальные исследования древнерусской культуры — в частности, «Слова о полку Игореве» или книга «Поэтика древнерусской литературы» — способны покориться только подготовленному читателю. Но одна работа Дмитрия Сергеевича известна всем, кто умеет читать по-русски. Дело в том, что, когда в 1930-е годы готовилось первое академическое издание Пушкина, Лихачёв работал учёным корректором в Ленинградском отделении издательства Академии наук, и в его обязанности входило исправление текстов поэта в соответствии с современной орфографией.
Это требовало высочайшего такта, языкового чутья и внутренней культуры. У Пушкина могло быть написано: «салдат», «щастье», — и каждый раз приходилось решать, в каком виде пушкинские строки увидит новый читатель. Однажды молодой Лихачёв, всегда являвшийся на службу первым, так углубился в пушкинские рукописи, что очнулся лишь к обеденному перерыву. Оглядел огромную корректорскую, в которой кроме него сидела только пожилая заведующая, и с удивлением спросил:
— А где все остальные? Ушли на собрание?
— Вы что, Митенька, не понимаете? — испуганно ответила заведующая. — Их всех сегодня ночью арестовали…
А ведь одним из первых кандидатов на арест должен был стать он, Лихачёв, незадолго до того оттрубивший четыре с половиной года на Соловках и строительстве Беломорско-Балтийского канала. Тогда, в 1928-м, Лихачёва посадили в числе восьми членов молодёжного кружка, в котором больше всего ценились юмор и экстравагантность. Кружковцы гордо именовали себя «Космической академией наук», сочинили собственный гимн и перевели его на греческий язык, выступали друг перед дружкой с эксцентричными докладами и смешными стихами, летом катались на лодке по Большой Невке или отправлялись в пешее путешествие куда-нибудь на юг. Но в ОГПУ отнеслись к «космическим академикам» со всей серьёзностью…
Дмитрий Сергеевич на всю жизнь запомнил: эта власть может прицепиться к человеку за что угодно, а потому надо стараться не дать ей лишнего повода. Незадолго до массового гонения на академическое издательство он столкнулся в коридоре с кадровичкой, и та, словно о какой-то награде, на бегу сообщила:
— Слушайте, Лихачёв! Велели составить списки наших работников, которые из дворян. Так я вас включила…
— Мой отец был личным дворянином, — закричал бедный корректор, — а личное дворянство не передавалось по наследству!
— Что ж я теперь из-за вас буду переделывать весь список? — возмутилась кадровичка.
— Будете! — сказал Лихачёв. Он сказал это тихо, но таким тоном, что список всё-таки был переделан.
Так он спасся от повторного ареста.
…Лихачёв не любил рассказывать о лагере. Сначала это было опасно, а потом — нескромно, ведь многим досталось гораздо больше него. Виктор Семёнович Листов, сценарист нашумевшего на рубеже девяностых фильма «Власть соловецкая», рассказывал мне, как он был поражён, наблюдая за Лихачёвым, впервые смотревшим документальные кадры, когда-то снятые чекистами в лагере на Соловках. Дмитрий Сергеевич вмиг преобразился: привычной сдержанности, мягкости, неторопливости не осталось и следа. Он очень эмоционально комментировал увиденное, называл имена тех, кого узнал на экране, перебивал самого себя, бурно жестикулировал, иногда допуская словечки, не принятые при дамах.
* * *
Однажды я стал свидетелем такого диалога:
— Сахаров и Солженицын открыто боролись с тоталитарным режимом. Тогда как Лихачёв тихо-мирно изучал свою древнюю литературу.
— Ну, а мы с вами что в это время делали? …Вот то-то и оно.
Ответ был самокритичный, но, в общем, не по существу. Если власть плоха, это ещё вовсе не значит, что все до единого должны лезть на баррикады. В огромной советской империи насчитывалось всего несколько сотен борцов с режимом. И сильны они были не только своей действительно героической деятельностью, но и молчаливой, негласной поддержкой миллионов людей. Давно известно, скрытая оппозиция ещё опаснее открытой.
Дмитрий Сергеевич был одним из тех, кто и в недостойное время умел жить достойно. Когда окружающая действительность ежедневно чуть не на каждом шагу испытывает на прочность твою совесть, нужно большое мужество, чтобы не поддаться многочисленным искушениям и компромиссам, за которые потом будет стыдно и тебе самому, и даже твоим детям.
Ленинград всегда отличался своей интеллигентской непреклонностью. Но истинных интеллигентов, пользующихся всеобщим и безоговорочным уважением, было всё же не так много: академик Иван Павлов, Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Дмитрий Шостакович, Александр Володин… — они, словно эталоны ленинградской Палаты мер и весов, служили образцом для подражания. По ним тысячи горожан сверяли — подчас даже неосознанно — понятие нравственности, гражданской смелости, художественного вкуса.
Имя Дмитрия Лихачёва стояло в том же ряду. А место это было не таким уж тихим, как это иногда видится из наших дней. Однажды, в самый разгар застоя, Дмитрий Сергеевич, которому тогда шёл уже семидесятый год, отправился на конференцию читать доклад, посвящённый «Слову о полку Игореве». Едва запер дверь квартиры, как из-за угла лестничной площадки налетел парень в вязаной шапочке с опущенным на глаза козырьком и, нанеся академику несколько ударов в грудь, убежал. Превозмогая боль, Лихачёв, верный своему научному долгу, всё же выступил на конференции, хотя, как потом выяснилось, у него были сломаны два ребра. Нападавший не был ни вором, ни обычным хулиганом. Судя по всему, он просто исполнял задание. Как вспоминал позже Лихачёв, в тот же вечер ему позвонил из Москвы Храпченко, один из руководителей Академии наук:
— Президиум Академии сейчас подписывает заявление против изменнических выступлений Сахарова. Если присоединитесь к нам, у вас прекратятся все неприятности.
Дмитрий Сергеевич, не раздумывая, отказался.
— Ну что ж, — раздалось в трубке, — на нет и суда нет.
* * *
Знание давних времён даёт иное понимание современности. Сегодняшние события и явления нередко предстают как результат того, что произошло давным-давно, или повторение уже пройденного предыдущими поколениями. Главное — нащупать связующие нити многоликой истории.
Для Лихачёва во всей долгой истории России такими нитями прежде всего являлись человек и культура. В записных книжках Дмитрия Сергеевича записи о самых разных аспектах бытия — о вечном и сиюминутном, о прошлом и настоящем, о личности и обществе, о совести и ответственности… Но о чём бы он ни размышлял, постоянно возвращался к главному:
«Человек — это одна из форм бесконечности…», «Счастье может быть только …завоёванное нами. Вечного, постоянного счастья не бывает», «…Даже в любви должна быть доля неудовлетворенности (“не всё сделал, что мог”)»… «Произведения искусства существуют вне времени. Но для того, чтобы ощутить их вневременность, необходимо понять их исторически», «…Искусство борется… с бесформенностью и бессодержательностью мира. Искусство вносит в мир упорядоченность»…
Сегодня, вспоминая Лихачёва, нельзя не сказать и о феномене его выступлений по телевидению. Старый ученый, рассказывающий о своём детстве, о людях, которых встречал на жизненном пути, об архитектуре, языке, литературе, садово-парковом искусстве, — он собирал многомиллионные аудитории. Темы вроде бы не самые увлекательно-развлекательные, да и говорил Дмитрий Сергеевич неспешно и негромко — что же приковывало к нему внимание людей разных профессий, возрастов, интересов и вкусов? Глубокий ум, поразительная эрудиция, неподдельная интеллигентность… А ещё — удивительное обаяние личности Лихачёва и ощущение того, что этот человек сам является той связующей нитью, которая превращает нашу многовековую культуру в единое целое.
* * *
Сегодня те старые телевыступления академика Лихачёва больше не показывают. Не то считают, что они уже не получат былого рейтинга и под них не соберёшь рекламу, но то боятся, как бы иные высказывания академика не оскорбили нынешних реалий.
И про петербургскую «небесную линию», за которую некогда воевал Лихачёв, сегодня как-то не принято вспоминать. Уж какая там небесная линия посреди высотных стекляшек! Разве что изломанная…
Нет сегодня и музея Дмитрия Сергеевича — кстати, первого почётного гражданина Санкт-Петербурга в новой России. Разговоры о музее идут уже давно. Но вот, наконец, пришёл ответ чиновников Смольного: «создание музея Лихачёва не представляется возможным». Кому не представляется, почему? Бог весть. Но, по большому счёту, дело даже не в этом. Общественность города тоже не очень-то обеспокоена этой проблемой.
Может, померкло обаяние личности академика Дмитрия Лихачёва? Нет, боюсь, мы померкли…
