«Наш Афган» начался 38 лет назад. Можно ли было избежать трагедии того афганского десятилетия, а главное — почти 15 тысяч похоронок, пришедших домой в Союз?..
Время решений и парадоксов
В середине декабря 1979 года в воинскую часть недалеко от Ферганы соседи- десантники привезли несколько ящиков. На временное хранение сдавали не берущееся «в поход» имущество: грамоты-вымпелы, журналы для политзанятий и самое ценное — бобины с кинофильмами. Сопровождавший груз старлей Жора Татур встретил среди «приёмщиков» своих однокашников по Военному институту иностранных языков. Поэтому выдал «военную тайну»:
— Один ящик — вам. Остальные заберу через месяц, когда вернусь «из-за речки».
Ему даже завидовали: повезло мужику — настоящим делом займётся и за границей побывает. Ещё никто не знал, что «за речку» станет главным эвфемизмом последующего десятилетия.
…Рассудок подсказывал рациональную причину ввода войск: отдалить от советских рубежей угрозу исламизма. Вон, в узбекском магазине приёмник целый день принимал Тегеран, и никто не просигналил.
Парадокс состоял в том, что после «антиимпериалистической революции» в Иране, у наших тогда общих с Афганистаном соседей, — экспорт исламизма стал реальностью. Именно в Афганистане исламизм и «империализм» обещали сдвоить ряды. Они их и сдвоили. Но тогда, в 1979-м, решение о вводе войск зиждилось на логике глобальной конфронтации: или мы опередим Запад, или он — нас. И уже неважно, насколько этот Запад стремится подчинить себе именно Афганистан, феодальную страну, которая занимала 108 место из 129 развивающихся стран . Весьма вероятно, что самое продолжительное западное вмешательство (оно продолжается до сих пор) спровоцировали тогда мы. Впрочем, и на Западе исходили из того, что свято место пусто не бывает.
Существенным фактором ввода войск стал идеологический соблазн, исходивший от кабульских правителей. Они всегда рассчитывают на внешнюю помощь в поддержании государственности своей этнически и социально крайне сложной страны. В этом смысле вторичны и социалистическая терминология Тараки-Амина-Бабрака-Наджибуллы и либерально-компрадорская риторика их предшественников и преемников — Хамида Карзая и Ашрафа Гани. Фактически лишь талибы — да и то относительно — опирались на пуштунскую самодостаточность под сенью «всемирно-побеждающего» учения Пророка.
Второй парадокс был в том, что Афганистан всегда безопаснее «кормить», чем рассчитывать на его «самоокупаемость». Об этом забыли не только мы. И не только тогда.
Но в 1979-м «интернациональная солидарность с братским народом» что-то да значила. Москва не могла бросить своих единоверцев, ибо на ней строился весь «антиимпериалистический лагерь». К тому же существовала уверенность в победоносности своей армии, доказанная в Венгрии 1956 года и Чехословакии 1968-го. А ещё сработал импульс недавней вьетнамской победы, подтвердивший, что «нет таких крепостей, которых не взяли бы…» Проводилась аналогия со Средней Азией, в XIX веке умиротворённой за 30 лет, а в 20-х годах XX века — за 3 года. В это хотелось верить. Наконец, ещё жив был горький романтизм далёкой «Гренады моей». Ну, и нельзя сбрасывать со счетов взыгравшее самолюбие, оскорблённое чилийской осенью 1973 года.
Однако не стоит искать чью-то корыстную заинтересованность в подготовке судьбоносной записки в политбюро «К положению в “А”», которая вылилась в постановление ЦК КПСС от 12 ноября 1979 года. Вторая зарплата служивого, пусть для немногих советников и «сертификатная» (для отоваривания в забытой ныне «Берёзке»), не могла мотивировать ни авторов записки, ни тех, кто последующие десять лет детализировал её в боевых распоряжениях и донесениях.
Впрочем, конспирологическая догадка о том, что в Афганистан нам всё же помогли войти, не такая уж зыбкая. Странность убийства Адольфа Даббса, посла США в Кабуле, которое совершили местные маоисты, ни до, ни после дипломатов не убивавшие, донесения спецслужб, ряд эпизодов разоруженческого диалога — всё это суммарно могло быть истолковано как намерение США взять Афганистан под свой контроль. Повторю, такие планы, возможно, и были, но гибель посла так или иначе предшествовала визированию записки об «А».
Политическая и карьерная заинтересованность власть предержащих в «маленькой победоносной войне» сомнительна. Во-первых, потому что надежды на новые звёзды уравновешивались риском за сомнительный исход. Тогдашним советским лидерам не откажешь в административной и жизненной (иногда даже присталинской) искушённости. Они не могли не внять осторожным, иногда сумрачным предсказаниям нетрибунных политиков-практиков. Таких, как один из отцов современной афганистики генерал царской разведки Андрей Снесарев: «Предусмотришь 200 вариантов. А события пойдут по 201-му». А, во-вторых, собственно войну мало кто ожидал: войдём, поддержим союзников, спасём их от вмешательства извне… За Чехословакию-то «звездопада» не было.
Не мог не проявиться субъективный фактор — личная позиция Леонида Брежнева. Говорят, один из сердечных приступов (если не инфаркт) сразил советского лидера после доклада ему о гибели двух наших советников во время гератского мятежа весной 1979 года. Доподлинно же известно, что смерть Тараки, тем более с фактическим отказом его убийцы — Амина — от телефонных объяснений с Брежневым вызвали беспрецедентный гнев генсека. До ввода войск оставалось менее трёх месяцев…
Третий и, пожалуй, главный парадокс всей афганской кампании в том, что не было её «бизнес-плана». Оказался не просчитан объём экономической нагрузки на страну, и без того втянутую в нескончаемую гонку вооружений. Не оценили и преференции от контроля за пустынями и горами. О транзитных возможностях Афганистана речь тогда не шла. Да и строительство железной дороги из Термеза в Хайратон предполагало фактически односторонние поставки в Афганистан. Так или иначе, старый лозунг «Мы за ценой не постоим!» оказался клиширован в совершенно новой геополитической обстановке.
Этим не исчерпывается череда причинно-следственных увязок, иллюзий и порывов, преисполненных лучшими намерениями, над которыми витали не прописанные «даёшь!», однокоренные с «авось». Но если честно: в тех условиях, когда на основе записки об «А» отдавались распоряжения военным, другого решения быть не могло.
Итог войны задан первым боем
На Востоке победы и поражения всегда относительны. И дело не в том, что горец Шамиль, оказавшись в русском плену, требовал обращения «О, победитель!»…
И всё же наверное, правы те, кто считает, что в тогдашнем Афганистане сразу всё пошло не так. Зачем потребовалось кровопролитие у аминовского дворца «Тадж-Бек», как и замена самого Амина?
Пуштунский националист Хафизулла Амин был одним из наиболее деятельных и амбициозных властителей тогдашнего Востока с чертами, позднее узнаваемыми по Саддаму. Его боялись, поэтому подчинялись как создателю по-сталински централизующей страну системы управления, пусть и под халькистским (левацким) лозунгом построения нового мира с опорой на «беднейших дехкан и революционную армию». Он же вслед за идеалистом Тараки неоднократно приглашал шурави укрепить «народную власть» военным присутствием. Зачем было отстранять его от власти, тем более заменять на парчамиста (социал-реформатора) Бабрака Кармаля, завсегдатая пицундских пляжей и застолий в советском посольстве? Тем более смена властного «революционера» на сибаритствующего «соглашателя» стоила не только череды по-восточному мстительных смещений, но и общеафганской дискредитации шурави, приступивших к оказанию «интернациональной помощи» с команды «пли!»
Почему Амина не позвали в Кремль с последующим приглашением шурави в Афганистан, в не разрушенный, а, наоборот, украшенный по такому случаю дворец «Тадж-Бек»? Да, накануне 25 декабря — реальной даты ввода советских войск — Амин мог отдать приказ о нейтрализации советских советников в афганской армии, что якобы и явилось причиной штурма, но «мог» и «якобы» означают лишь одно: кровопролитный сценарий готовился совсем не на крайний случай.
Не исключено, что мирный план всё же предусматривался — на это наталкивает мысль о ещё более странном самоубийстве генерала МВД СССР непосредственно после его блицвизита в Кабул. Возможно, сорвалось что-то политически значимое, а генерал был человеком чести. Но бескомпромиссный штурм «Тадж-Бека» сыграл роль отмашки для тысяч афганцев, боявшихся опоздать с выбором, чью сторону занять: ту, что с приходом новой элиты уничтожает прежнюю, или «непартийного» и «надэлитного» Творца и его Пророка. Далее — a la guerre comme a la guerre…
Выиграем ли мы российский мир? И мiр?
Сегодняшней стране обращён далеко не исторический вопрос о гражданственности высшего чиновничества и науки.
Генералы Великой Отечественной, пережившие опалу, а порой и лагеря, могли спорить со Сталиным. Эти генералы, рисковавшие куда большим, чем отказом в расширении жилплощади, обосновали и целесообразность послевоенного ухода из Северного Ирана (с поспешным и неудачным созданием промосковской Курдской Мехабадской республики), и недопустимость «освобождения турецкой Армении». Но почему же брежневские лауреаты-депутаты не растрачивали себя на коллективные письма и отставки? (Речь не об академике-диссиденте Андрее Сахарове.) Задолго до перестройки многие из «ортодоксально правоверных», пестуя, в частности, «военных афганистов», в перерывах между лекциями откровенно говорили о неминуемости ухода из Афганистана. Где же они были раньше, и с каким чувством напутствовали своих выпускников, сразу после банкета направлявшихся на ташкентскую пересылку? Может, учёность и значки на лацканах у нас и сегодня не очень сообразуются с практическим умением противопоставить «четыре против — двум за»?
Не менее современен и вопрос об ответственности «наместников-советников», а заодно дипломатических и прочих полпредов по месту, как правило, неразорительной для них командировки. Потребность в квалифицированном «государевом оке», ещё больше в честности его обладателей вряд ли локализуется тогдашним Афганистаном. А тогда корректировка первичных отчётов предвосхищала политический постмодернизм: от «хоть убей — не срабатывает!» через «прогрессивные реформы встречают нарастающее сопротивление» до «идёт трудный, но необратимый процесс позитивных преобразований».
Тема имеет жёсткое сегодняшнее прочтение: есть ли у нас система подготовки менеджеров внутренней и внешней политики государства, тем более, не выходящего из кризисного периода? Не подменяем ли мы принятую во всём мире практику выдвижения чиновников через тесты и чередование учёбы, «полевой» и «штабной» работы — прежним принципом опоры на своих? Разработаны ли у нас эти объективные тесты или дело застопорилось там же, где и с ЕГЭ? Насколько отвечает задачам посла коммерсант-хозяйственник с чиновничьими задатками, если его становление пришлось на середину-конец 1990-х? Всерьёз ли тогда занимались коммуникационными, социальными технологиями? А без владения ими зарубежная работа, по меньшей мере, бессмысленна.
Сегодня на нашей карте — Сирия с «подвешенной» Украиной, «всякое обещающие» Средняя Азия, Белоруссия, Молдавия, не говоря о прочих «типовых» местах выполнения «интернационального долга». И это — помимо родных весей, тоже не богатых на самородков общероссийской огранки. На 27-м году существования новой России мы должны честно признать: без кропотливого выращивания капитанов от бизнеса в генералов от политики, получения ими перекрёстного военно-гражданского образования — мы обречены радоваться исключительно сирийскому успеху. Спасибо Афгану, снявшему сомнения.
То же и с информационным обеспечением. В раннем Афгане ниспосылаемые сверху тезисы и аргументы неизвестно кого больше вводили в ступор — объект пропагандистского влияния или его субъекта. Во всяком случае «эслахатэ мотараки» — «прогрессивные реформы» даже лексически смущали «трудящихся-дехкан» и прочих караванщиков-дуканщиков. Ибо в их обиходе отсутствовали понятия «прогресс» и «реформы». Лишь после трагически рекордного для шурави 1984 года (2343 погибших), когда стало нарицательным до того мало известное название ташкентского похоронного бюро «Черный тюльпан», — скорее снизу, чем сверху, озаботились сколько-нибудь внятной небоевой работой. Да, одной из наиболее успешных информационно-политических операций афганской кампании стала та, что обеспечивала вывод войск. Но опять же не листовки с венками, подсказывавшие всеафганскую нам благодарность (в Афганистане, кстати, почти нет цветов), а солярка, дрова, галоши и лекарства помогли шурави безопасно расстаться с этой страной.
Но на будущее мы так и не учли, что даже попутчиков, не говоря о союзниках, покупают, а не завоевывают. И «связь с общественностью» необходима для поиска наиболее «отзывчивых». А также для того, чтобы подарок не выглядел подачкой. Во всяком случае, непременность сцепки «подарок-просьба» (стимул-реакция) аксиомой информационно-политической работы не стала. Как и приоритет общероссийской популярности решения перед его обоснованием для иностранца. Тот же, кого предстоит убедить в глобальном киберпространстве, уже сегодня предпочитает полюбившийся ему интернет-канал массовому ТВ. Впрочем, это всё – теория. А тогда…
…Старший лейтенант разведотделения Ферганской воздушно-десантной дивизии Георгий Татур погиб недалеко от Кандагара в 1980 году. Это была одна из первых афганских потерь среди моих коллег-переводчиков. Последний — капитан Андрей Шишкин: 29 января 1989 года он подорвался под Шиндандом при возвращении из отряда полевого командира, договорившегося с шурави о нашем свободном возвращении домой…
ОТ РЕДАКЦИИ: в 1987-1989 годы Борис Подопригора служил офицером в 5-й гвардейской мотострелковой дивизии ограниченного контингента советских войск в Афганистане
