В субботу все, кто любит русскую литературу отметили печальную дату — день смерти Александра Сергеевича. И хотя случилось это 181 год назад, печаль за это время так и не ушла…
Русский поэт на рандеву
В дни коронации нового царя Пушкин, сосланный «на постоянное жительство в имение его отца сельцо Михайловское», был срочно вызван в Москву. Его доставили к Николаю I прямо с дороги, как был — в грязи и одетым далеко не по-парадному. Тем не менее, государь принял гостя со всей любезностью:
— Здравствуй! Ну, доволен ты своим возвращением?
Поэт отвечал с вежливостью подданного.
— А признайся, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?
— Непременно, — признался Пушкин, боясь слишком явственно покривить душой. — Все мои друзья были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!
— Довольно ты подурачился, — сказал царь, оценив мужественную прямоту ссыльного. — Надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Присылай ко мне всё, что сочинишь. Отныне я сам буду твоим цензором.
…Так пересказывал свою встречу с императором сам Пушкин — сдержанно и сжато, без особых подробностей.
Но в письмах, дневниках и воспоминаниях современников она обросла множеством деталей, причём зачастую вряд ли соответствовавших исторической логике. Так, есть свидетельства, будто разговор длился «более часу», а, по словам иных, даже «более двух часов»; будто царь дозволил поэту «жить, где он хочет, и печатать, что хочет», после чего Пушкин наговорил в ответ «пропасть комплиментов насчёт 14 декабря» и от нового государя «вышел со слезами на глазах», «бодрым, весёлым, счастливым». При этом прибавлялось, что Николай в тот же вечер на балу заявил, будто «нынче долго говорил с умнейшим человеком в России». Ещё указывали, что во время аудиенции в кармане у Пушкина лежал листок со стихотворением «Пророк», которое «в случае неблагоприятного исхода объяснений» поэт намеревался вручить царю на прощание.
Такое обилие этих и других слухов и легенд вполне естественно, ведь не так уж часто случаются беседы первого лица государства с первым поэтом. Куда менее естественно, что многое из всего этого со временем перекочевало в труды иных литературоведов, причём зачастую уже как абсолютная данность. При этом «монархическая» пушкинистика, конечно же, использовала одни «факты», а пришедшая ей на смену «советская» — другие.
Цитата цитате — рознь
Нам всегда твердили, что Пушкин — наше всё. Но далеко не всё онём рассказывали, а зачастую и не так, как было на самом деле.
«Хрестоматийный глянец», который, как писал Маяковский, навели на Пушкина советские критики, представлял нам Александра Сергеевича прежде всего как пламенного патриота и страстного борца против самодержавия, без пяти минут революционера. Отдельные стихотворения, а также «опасные» высказывания поэта, которые противоречили этому образу, попадали только в академические многотомные собрания и в иных местах непременно вычёркивались. Так, перед премьерой спектакля «Горя от ума» в ленинградском БДТ на занавесе было начертано: «Чёрт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! А.С. Пушкин». Эту «крамольную» фразу из последнего письма поэта жене бдительный обком тут же приказал Георгию Товстоногову убрать, и на последующих представлениях её уже не было.
Кроме того, Пушкин был певцом возвышенной любви. Именно возвышенной: «Я помню чудное мгновенье…» выставлялось в первый ряд, а нечто вроде «Зачем любить, зачем страдать, ведь все пути ведут в кровать» стыдливо выносилось за скобки. Существовали и многие другие Пушкины подобного рода — историк, критик, редактор, издатель…
Само собой, широко приветствовался Пушкин — жертва великосветского общества. Однако опять-таки лишь в одном ракурсе — как жертва царизма. До самого недавнего времени не только в популярной, но даже и в научной литературе было, мягко говоря, не принято рассказывать о попытках царя спасти семью Пушкина-картёжника от разорения. Между тем лишь выплаченные правительством долги по отцовскому имению, а также пенсия жене и детям, назначенная после гибели поэта, в сумме достигают полумиллиона рублей золотом.
Невыездной и самиздатчик
Если одни темы в биографии поэта старательно ретушировались, тодругие оказались и вовсе под запретом. К примеру — Пушкин-отказник, пожизненный узник горячо любимой им Родины.
7 января 1830 года поэт обратился с письмом к Александру Бенкендорфу: «Так как я ещё не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда миссией».
На первый взгляд, странная просьба: так куда же хочет отправиться автор, на Запад или на Восток? Подтекст способен мгновенно ухватить разве что только русский: да куда угодно, лишь бы вырваться за границы империи!
Это обращение было уже далеко не первым и, увы, не последним. Ещё с юности поэт мечтал о поездке в Европу, потом в Америку, в Китай, даже в Африку, неоднократно пытался попасть в одну из российских дипломатических миссий за рубежом, но всё бесполезно. И прежде, и потом в ответ на просьбы о зарубежном паспорте всякий раз следовал отказ. Внятных объяснений никогда не было, но они и без того понятны. На протяжении двух последних столетий российские властители — будь то цари или генсеки — редко меняли политику в отношении творческой интеллигенции: чем талантливей человек, тем короче ему выдавался поводок.
И уж кто-кто, а вольнолюбивый гений оказался пристёгнутым намертво. Даже на поездки в свою деревню поэт вынужден был испрашивать разрешение, которое получал не всегда.
Неудивительно, что Пушкин не раз хотел бежать за границу нелегально. Из кишинёвской ссылки планировал рвануть в Грецию. В Одессе пытался сторговаться с контрабандистами. Находясь в Михайловском, заказал парик, ибо затевал побег через Польшу в Германию под видом слуги своего приятеля. Однажды даже придумал себе болезнь, подтвердив её справкой… от ветеринара, и просил, чтоб его отпустили в Ригу на лечение, — ведь оттуда на любом судне до Европы рукой подать.
Из письма Петру Вяземскому: «Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне свободу, я и месяца не останусь».
Из письма брату: «Не то взять трость и поехать посмотреть Константинополь. Святая Русь становится мне невтерпёж».
Из стихотворения 1829 года:
К подножию ль стены далёкого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поёт уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем…
Подобных строк в пушкинском поэтическом и эпистолярном наследии немало. Но мечта так и не осуществилась: всю жизнь поэт оставался невыездным. Как сказал он сам, «судьбы не переломит // Воображенья суета…».
Нам остаётся только гадать, понравилась бы Пушкину заграница, если б он всё-таки там очутился, или его невольный идеализм в отношении всего иностранного окрасился бы горечью разочарования? Одно несомненно: талант мировой величины, он был лишён свободы передвижения, а, значит, и свободы творчества, и возможности реально приобщиться к общемировой культуре.
Впрочем, это лишь одна сторона проблема. Другая — в том, что и мировая культура во многом именно поэтому не могла приобщить к себе Пушкина. Она его просто не знала…
Не только сам Пушкин, но и написанное им тоже всегда держалось в узде. «Солнце нашей поэзии» и при жизни, и долгие годы после гибели большей частью светило в самиздате.
Как подсчитал исследователь Юрий Дружников, одним из первых попытавшийся взглянуть на Пушкина без монархических или советских идеологических предвзятостей, при жизни «родоначальника новой русской литературы» не были опубликованы 77 процентов его стихотворений, 84 процента поэм, 82 процента сказок, 75 процентов пьес и 76 процентов романов и повестей.
В дальнейшем заботы царя и его корпуса жандармов сменились не менее навязчивыми заботами советских пушкинистов, которые тоже лучше автора знали, что и как надо писать. Вот всего один пример: в академическом десятитомнике, не раз переиздававшемся при советской власти, в строках «Зависеть от властей, зависеть от народа // Равно мне тягостно…» слово «властей» из белового варианта ничтоже сумняшеся было заменено на черновой — «царя». Очевидно, чтобы не вызывать у читателя опасных ассоциаций.
* * *
До тридцати семи лет прожил Пушкин в жёстком ошейнике,предпринимая отчаянные попытки вырваться на волю. Но всё было тщетно. Свободным оставался только один выбор — выбор смерти: всесилие власти заканчивалось лишь перед дулом лепажева ствола.
И Пушкин этот выбор сделал. По меньшей мере, пятнадцать раз выходил он на дуэли. Шестнадцатая, с Дантесом, оказалась роковой…
