Старый рабочий блокнот с пометкой на обложке: июль, 1986. Открыл и сразу вспомнил: Бронислава и её трое детей — одна семья из тысяч, ставших жертвами катастрофы на Чернобыльской АЭС.
Перестройка тогда только начиналась, и в прессе рассказать о той встрече, несмотря на уже начавшуюся гласность, было нельзя. Кремлёвская власть всеми силами старалась скрыть и от мира, и от собственного народа всю правду о чернобыльской трагедии и её последствиях.
Тем не менее, когда появилась возможность встретиться с семьёй из Припяти, я сразу согласился. Есть вещи, которые надо писать без оглядки на то, проходимо это или нет. Потому что документальное свидетельство времени важнее любых публикаций. Так учили нас старшие товарищи-журналисты…
Итак, рабочее общежитие ленинградского хлопчатобумажного объединения «Возрождение», проспект Энтузиастов, квартира 82. Меня встречает стройная моложавая женщина лет сорока, с коротким ёжиком волос на голове. В комнате дешёвая общежитовская мебель. На одной из кроватей спит белоголовый мальчонка. Спит тревожно, как часто бывает при дневном сне: вздрагивает при звуке наших тихих голосов, стянул с плеч одеяло, открыв худенькие ключицы.
— Сынишка мой, Ваня. Шестой год ему, — объясняет Бронислава. — Он у меня младший, Анжелика — средняя, ей шестнадцать лет, а Лариса, старшая, уже окончила техникум, ей двадцать один.
— Как вы устроились на новом месте? Сносно?
— Выдали самое необходимое на первый случай: мебель, постель, шторки на окно… Скоро уже месяц тут, обживаемся. На днях обещают привезти холодильник. А то лето, продукты портятся. Вот ещё денег дали: сперва 564 рубля, а потом ещё 1394. Это собрали работники объединения «Возрождение». Спасибо им! Анжелика в сентябре пойдёт в десятый класс, а нам с Ларисой дали работу в лаборатории на заводе имени Котлякова. Но всё у нас пока временно. Прописка в этом общежитии, работа…
— Что власти говорят, что обещают?
— Пока ничего определённого. Раньше мы всё сами планировали, а теперь — как жизнь определит.
— У вас какая квартира была в Припяти?
— Да, четырёхкомнатная.
— Значит, если захотите остаться в Питере, государство и здесь должно вам предоставить равноценную площадь.
— По логике так… А как будет на самом деле? Ничего не знаю, и это очень гнетёт. У нас ведь там всё пропало! Туда уж не вернуться. Даже детям моим. Припять будет закрыта ещё очень много лет. Там теперь только войска, которые всё дезактивируют, да ещё специалисты, ликвидирующие аварию на станции. …А какой у нас город замечательный! Особенно красиво сейчас, весной, когда всё цветет. Чистый, аккуратный город, весь утопает в зелени, небольшой, удобный, рядом речка. И столько молодёжи!..
— Если можно, расскажите, как случилась авария. Уже больше двух месяцев прошло, но мы здесь, в Ленинграде, до сих пор знаем всё только по общим газетным сообщениям, а в основном — по слухам.
— Я с вечера чего-то закрутилась по хозяйству, ещё даже не ложилась. А дети уж давно спали. Вдруг примерно в двадцать минут второго ночи — сильный хлопок. Подумала: гроза, что ли? Глянула в окно, а на небе ни облачка. Странно. Только на утро по разговорам тех, кто работал на станции, догадались: что-то у них там случилось. Наш дом в двух-трёх километрах от станции, а те-то, кто рядом жили, видели зарево. Но официально жителям города никто ничего не говорил. Только 27 апреля — мы как раз сели обедать — вдруг объявляют: будет эвакуация.
— Значит, прошло уже около полутора суток с момента аварии?
— Да. Одних увезли сразу же, а нас к вечеру. Сперва вывозили самых маленьких детей и тех, кто жил рядом со станцией. Ни паники, ни спешки не было. Мы ещё сидели на улице часа два, ждали автобусов. Нам сказали: едете на два-три дня, возьмите только документы и продукты. Кто в чём был, тот в том и поехал: кто в рабочей одежде, кто в домашнем… Анжелика поехала в спортивном костюме, даже кофточку не взяла. Я её уговаривала, а она — ни в какую. Ладно, думаю, свою возьму, хватит нам. …Привезли в Полесский район, это примерно около сотни километров от нас.
— Если все горожане слышали, как вы сказали, хлопок, а те, кто жил близко, даже видели зарево, почему же никто не испугался?
— Неполадки случались на станции и раньше, но незначительные. Для населения они были безвредны, и людям даже не сообщали ничего. Думали, и теперь тоже какая-нибудь мелочь. Тем более мы же ничего не ощущали! Ни в первый день, ни во второй… Только на третий день начались сильнейшие головные боли, тошнота и такая слабость… Почти весь тот день, простите, мы сидели в туалете, потому что организму нужно было освободиться от той отравы, которая в нём накопилась. Жуткое состояние! Некоторым было так плохо, что их увозили в больницу.
— Как же вас лечили?
— Перво-наперво отправили в баню — мыться и стирать белье. После этого стало полегче. Ещё давали таблетки, чтобы очистить организм. А потом сказали: если у кого есть родные, близкие друзья в других городах, уезжайте до своих. Так будет лучше. А у меня двоюродный брат в Ленинграде, вот мы и поехали сюда. Но в Ленинграде нас прямо на вокзале сняли с поезда и увезли на «скорой» в Военно-медицинскую академию. Мы, говорят, «зазвенели», как будильник. На Украине нас успокаивали: всё нормально. Но тут уже так не говорили: каждый день с утра до вечера осмотры и лечение. А какое может быть лечение? Никакие лекарства принимать нельзя. Только средства, помогающие организму освободиться от радиоактивного заражения. У меня из-за этого облучения долгое время были очень сильные сердечные боли. У Ванечки ослабел иммунитет, он и теперь частенько температурит. Стараюсь детям давать всякие травы, и сама пью. Может, хоть немного поможет? Я так думаю: природное должно помочь против того, что вопреки природе.
— Вам сказали, кто сколько получил рентген?
— Нет. И, наверное, правильно сделали: зачем человеку зря переживать? Лучше от этого не станет.
— А какую материальную помощь вам предоставило государство?
— Никакой. Если б остались там, в Полесском районе, тогда выдали бы, как и всем, по 200 рублей на человека.
— До сих пор в средствах массовой информации о Чернобыльской аварии говорят и пишут очень осторожно. Мы до сих пор так и не знаем, что же это было. Скажите, это был ядерный взрыв?
— Да, взрыв. Хотя и относительно небольшой.
…Такой это был странный разговор. Бронислава несколько раз говорила, как она благодарна всем, кто им помог в беде. Между тем благодарить ей было, по сути, некого и не за что.
Пытаясь утаить характер и последствия Чернобыльской катастрофы, первой техногенной катастрофы планетарного масштаба, власти организовали эвакуацию Припяти и прилегающих сёл только через 40 часов после аварии. Да и эвакуацией это трудно было назвать: в 100 километрах от станции всё тоже было заражено.
К тому же пострадавшим не обеспечили сразу надлежащую медицинскую помощь. Наконец, государство — а ведь АЭС, как, впрочем, и всё в стране, принадлежала государству — не дало ни копейки.
Фактически всю заботу о пострадавших переложили на плечи предприятий и их коллективов, а также местных властей. Но там не очень-то хорошо понимали суть трагедии, иные, наверное, и не хотели понимать.
К тому дню, когда я встречался с Брониславой, она прожила в Ленинграде уже два месяца и, тем не менее, ничего не знала о будущем своей семьи. Никто ей не мог сказать ничего определённого. Да и около 2000 рублей на троих, когда у людей нет ничего — ни зубной щётки, ни пальто, — это были тогда слишком маленькие деньги.
Вскоре после нашей встречи Бронислава с детьми уехали из общежития. И что потом с ними сталось, я не знаю. Очень хочется верить, что жизнь их сложилась успешно, насколько это было возможно в сложные 1980-е и ещё более сложные 1990-е годы. А ещё — что все они живы и здоровы.
