Эдуард Лимонов: «Я слышу, как свистят брошенные в меня камни»

Сборник эссе «Контрольный выстрел», написанный Лимоновым в «Лефортово», вышел ровно 15 лет назад. Недавно он снова появился в издательстве «Питер». Почему?  

 

«Почему именно «Контрольный выстрел»? Потому что мнения крайние, по голове свинцом, в голову. Кто же согласится, что мать-Родина — постклимаксового возраста старуха или что русские жадные. Это убойные мнения, я же говорю, как контрольный выстрел. “На!” И только носами туфель взбрыкнул клиент». 

 

— Эдуард, если переиздают, значит, считают, что это и сегодня актуально. А новые вещи? 

— В «Питере» за меня крепко взялись, опубликовав не только старые произведения, но и массу новых. Нынешней осенью выходит четвёртая по счёту «Книга мёртвых» — о моих друзьях и знакомых, которые уже ушли за последние несколько лет. Я много на эту тему шучу! 

С чего начинается утро пожилого человека? Он заходит в Интернет и восклицает: «А, ещё один умер!» Когда-то я говорил, что бессмертие вульгарно. Индусы радуются, когда человек уходит — отмучился! Я примерно так же к этому отношусь. Мой взгляд на мир несколько иной, чем у моих сограждан.  

В России постоянно твердят: «Умерла актриса, актёр». А я удивляюсь: «У нас люди других профессий не умирают, что ли?» Да я никогда не слышал об этой актрисе! Никакая она не великая, если о ней не слышали миллионы людей. Давайте и других вспоминать, тех же воинов. Вот генерал-лейтенант умер, это дело другое! Лично ориентируюсь на Гёте, который ушел в 83 года. У меня есть шансы — мои родители умерли в 86 лет.  

Умирают не только люди, но и издательства.  Народ теряет к ним интерес, или они сами становятся неактуальными… 

Помню, было одно питерское издательство, которое переиздало мои первые 12 книг, потом оно по какой-то причине загнулось. Большинство издательств уходит, потому что они становятся неактуальными в следующую эпоху. Даже политические партии имеют жизненный срок. Знаете, какой срок жизни у политической партии? Семь лет. У издательств — приблизительно пять.  

 

«У меня не было норы. Но государство любезно предоставило мне койку в архитектурном памятнике XVIII века — в СИЗО “Лефортово”». 

 

— Когда вы писали в тюрьме, у вас не было возможности пользоваться справочной литературой… 

— Если речь идёт о «Священных монстрах», в этой книге 52 критических портрета. Я действительно не пользовался справочной литературой, всё взято из головы. Когда вышел из тюрьмы, включил в сборник эссе о Лотреамоне, слишком много в нём было дат, требующих перепроверки. Не скрою, в «Священных  монстрах» есть несколько ошибок… Конечно, сейчас у меня уже не такая память, требуются словари. 

Людям нравятся биографии в серии, например, ЖЗЛ. Вот я и написал такую книгу, которая в первом издании называлась «Титаны», там было девять критических кусков биографий. Кого там только нет! И Пол Пот, и невиданный Маркс, и чёрный дьявол Ницше, пугавший европейскую интеллигенцию! Я пытаюсь развеивать мифы и тем самым созидать свой собственный миф. 

— Вы достаточно долго прожили в Париже… 

— Как один день!  

А вообще-то Париж — уютная, пафосная бабушкина квартира, где все чувствуют себя прекрасно, натыкаясь на каждом шагу на старые шкафы с нафталином, старыми вещами и воспоминаниями… Уютный клоповник, как Санкт-Петербург. 

Париж и нравится тем, что он старый, потрескавшийся, как эта бабушкина квартира. Ночами он похож на декорации старой оперы, которую ставят в Большом. Однажды я там обнаружил дом, где жил Бодлер. Напившись (а как иначе, молодой литератор должен быть пьяным или полупьяным), ходил к этому дому и видел, как в одном из окон загоралась лампа. И мне казалось, что он вернулся…  

В Париже есть дом, где жил Моцарт. Причём настоящий, а не такой, как в Германии, — слепленный из цемента по фотографиям. Я стоял напротив и представлял, как сейчас из этих резных, закруглённых ворот выедет экипаж с Моцартом. И действительно, временами из ворот кто-то выезжал. В этом городе полно живых мифов, и ты живёшь среди них. Париж, слава Богу, был тогда бедным городом, а бедные города всегда красивы. Не такие, как столицы — вылизанные, словно храм Христа Спасителя, из пластика, покрытые свежей краской.  

Нью-Йорк совершенно другой. Когда я приехал в Америку, Нью-Йорк переживал депрессию, и Эмпайр-стейт-билдинг стоял, опутанный сетками, потому что сверху постоянно падали кирпичи. Вдоль тротуаров лежал толстый слой пыли…  

Нью-Йорк производил жалкое впечатление, но мне нравилось там. Можно было снять квартиру за дёшево, и люди были самые разные. Все эти города потом подверглись облагораживанию. Старые дома заменили уродливыми, современными, с дорогими квартирами.  

Кстати, раньше сама структура французской городской жизни была вертикальная. На первых этажах жили консьержки, выше — буржуа средней руки, верхние этажи занимали шикарные буржуа, а под крышами обитали студенты и работяги. Социальная спайка была интересной: дети консьержки, рабочих и обеспеченных горожан всей кодлой играли во дворе, зачастую оставаясь друзьями на всю жизнь. 

Когда горизонтальная структура сменила вертикальную и неугодных стали запихивать в отдалённые районы, всё изменилось. У нас в России сейчас тоже внедряется горизонтальная структура, хотя и вертикальной, по большому счёту, никогда не было. Как и вертикали власти. Была бы у нас вертикаль власти, я бы сегодня пребывал в очень привилегированном положении. К сожалению, у нас это не получилось.  

— А что происходит в современной литературе сегодня? 

— Я небольшой знаток российской литературы. За всю свою жизнь я не получил ни одной литературной премии, потому что премии дают кланам, своим. Я за то, чтобы за книгу платили деньги. 

 

«Я считаю, что литература у нас очень бедненькая. Неяркая, как среднерусский пейзаж». 

 

— Если не секрет, что у вас сейчас в работе? 

—  Я не живу так – «в работе, не в работе»… Думаю, что у любого профессионала есть ряд проектов, которые ему нравятся или нет. Какой-то, в буквальном смысле, волос отделяет его от того, чтобы взять и закончить начатое произведение. Или не закончить вообще никогда. Иногда наступает момент, когда ты берёшь один из прежних проектов и завершаешь его. 

— А какие у вас литературные пристрастия?  

— Иногда в разговоре человек говорит: «Вы мне близки…». Возникает желание узнать нём больше, ищешь в Интернете, кого он ещё любит, и вдруг выясняется, что он ещё называет 30 фамилий. Такого не может быть! Говорить о пристрастиях можно только в том случае, если ты потребитель искусства, а не производитель. Если ты потребитель искусства — выбираешь трёх авторов. И хватит! Всё остальное — это неправда, либо человек хочет казаться тем, кем он не является. 

Вообще, литература каждой эпохи бывает представлена несколькими авторами. Это факт! Остальные забываются, потому-то мне интересно и поучительно читать антологии, где хорошо прослеживаются модные темы, на которые писали многие авторы, но одному эти темы давались лучше, вот он и становился известным. Все остальные не нужны, ну их к чёртовой матери!  

В отношении к искусству я достаточно консервативен и считаю, что современное искусство безбрежно, оно как огромное море без берегов.  А мне нужен жанр, вне жанра я работать не хочу и не могу, и не понимаю вещи внежанровые. Сейчас всё стало искусством: перфоманс — искусство, любые фотографии — искусство… Впрочем, фотография — и правда величайшее из искусств! 

— Несколько лет назад в Смоленск приезжал Евгений Евтушенко, который обо всех отзывался не очень, а о Лимонове — хорошо…  

— Евгений Александрович был продуктом другой эпохи. Он советский поэт, советский человек, ужасно плаксивый, пускавший слезу по поводу какой-нибудь девочки, которая стала рисовать или писать стихи. Он невозможно банален! У него случались трагедии — его не пускали в Париж, и вся интеллигенция того времени начинала охать и ахать: «Боже мой, какие гонения на наших гениев!». Я отношусь к нему безжалостно и издевательски. Евтушенко хорошо обо мне отзывался, и что ж теперь? Я тоже обязан? Он для меня ничего не сделал. Я не могу наступить на голос своей исследовательской натуры как тот скорпион, который попросил лягушку перевезти его через реку, и посреди бушующего потока ужалил ее. Лягушка возмутилась: «За что?!» Он ответил: «Не могу ничего с собой поделать, это моя натура!» 

— А что пожелаете читателям? 

— Люблю добро, но только инкогнито. Люблю, когда незнакомый человек подходит к озябшему подростку, который едет на «колбасе» трамвая, даёт ему много денег и уходит, не назвавшись. Этот подросток будет всю жизнь вспоминать, как к нему подошёл незнакомец, дал ему столько денег, сколько он никогда не видел. И ушёл, и ничего ему не надо! Мне претят вот эти все, которые говорят: «Я пожертвовал…». Ты не пожертвовал, ты украл, гад! 

Хочу сказать несколько слов в защиту книги. Книга — величайшее изобретение человека, от которого дух захватывает! Человечество умыкнуло этот удобный кирпич у Бога и стало в неограниченном объёме пользоваться знаниями, передавая опыт от одного поколения к другому. Вот в чём удовольствие от книги и её огромная польза!   

К книгам надо относиться с огромным пиететом, но — не ко всем. По хорошему, библиотеки нужно уничтожать, потому что большая часть книг ничему не учит, они пустые, с банальным сюжетом. 

— Чем человек расплачивается за то, что он украл книгу?  

— Слишком умным стал. Уничтожает планету! Сколько нас сейчас? 7 миллиардов 600 миллионов? Столько людей не должно быть, Земля не вынесет столько людей. Мы точно погибнем. 

— Кто вы в большей степени — политик или писатель? Может ли вообще современная литература существовать вне политики?  

— Я себя не «психоанализирую», поскольку делить себя не умею. Интерес к политике испытываю, потому что политика — это всё, что нас окружает. Политика начинается уже тогда, когда вы идёте ночью по улице, а там под фонарём стоят три человека, и вы не знаете, рискнуть и пройти мимо с гордо поднятой головой, или перейти на другую сторону? Это и есть политика в мини-формате. В большом формате, конечно, в такой стране, как Россия, власть диктует всё.  

На самом деле людей очень интересует политика, и сейчас ни один писатель или мыслитель не может обойтись без помощи политики, иначе он перестанет быть актуальным.   

Сейчас масса проблем, которые одолевали общество ещё в XIX веке, уже решены. Например, были написаны подряд несколько романов на одну и ту же тему: «Анна Каренина» и её французский и английский варианты  «Мадам Бовари» и «Любовник леди Чаттерлей». Кого сегодня смутишь адюльтером? Нравы меняются, и адюльтер уже не является трагедией и не служит материалом для великого произведения. А политика постоянно остаётся «в тренде». 

Считаю, что моя личная популярность приобретена именно потому, что я никогда не пренебрегал политикой, всегда относился к ней с огромным уважением и интересом, и не считал, что политика — неважная часть человеческой активности.  

— Учитывая вашу популярность, вы считаете себя властителем дум? Или это — провокационная поза, способ лишний раз привлечь к себе внимание?  

— 75 лет, и всё поза? Помню, приехал один из моих приятелей французских,  известный писатель и журналист. Спросил у меня: «Твоя политическая жизнь — это поза, искусство?» Я ему сказал: «Как тебе не стыдно, столько людей погибло в ходе этой политической деятельности…» 

Может быть, и поза… Люди не понимают. Иногда не понимают. 

 

«Несовременность мировоззрения русского человека ведёт к тому, что общество не может распознать своих реальных врагов. В конечном счёте, междоусобица и поражение ждут несовременный деревенский народ, он будет махаться топором с призраками. Вообще, нет зрелища более печального, чем непонимающий народ. Такой народ глуп, как стадо коров». 

 

—  Как вы отнеслись к тому, что ваше интервью, взятое Владимиром Познером, сняли из эфира 1-го канала?    

— Я всё равно выиграл с огромным счётом, вне зависимости от того, появится это интервью в дальнейшем или нет. Кто такие эти все остальные, у которых берут интервью и ставят в эфир? Никого же не зарубили, все прошли, а я — нет. Значит, я выше всех, а они — г…о. Они никто. Моё интервью не прошло, и сразу возник интерес: «А-а, значит, там есть что-то такое!» Вот у меня и спрашивают, а что там такое было? Я отвечаю: «Да я и не помню. Сосредоточился на ответах, как в теннисе, когда нужно отбивать мяч» 

Если это интервью вдруг объявят, представляете, сколько людей его будут смотреть? Слышал, что Костя Эрнст позвонил Познеру и сказал, что не может назвать имя того, кто запретил интервью. Я рассмеялся: «Кто запретил? Господь Бог звонил, что ли?», — и сказал: «Я им прощаю! И Эрнсту, и Познеру…» И дальше, совершенно неожиданно для себя, выдал: «Прощаю с высоты своего трона» 

В нормальной жизни это был бы перебор, но когда ты говоришь подобное в такой ситуации, это не кажется перебором. Люди невольно начинают думать: «А он знает, что говорит!..»  

Потом я попытался понять, что ж за трон такой? Добрался до Пушкина, а у него есть строки: «толпа»…, которая «в детской резвости колеблет твой треножник». Хотя бы треножник, а не трон! Представляю, как Пушкину звонят из Третьего отделения: «Пушкин, вы что? Совсем одурели?» 

— В предисловии вы называете сборник  «Контрольный выстрел» «Россияведением»…   

— Может быть, я уже и забыл, что написал. Да, это было в свое время очень круто, и сейчас круто. 

 

«Меня угораздило родиться из русского лона, из русской спермы я зачат. Никем другим я быть не могу и не хочу. Тем более ответственности я испытываю за свой народ. Я хочу, чтобы он был иным, здоровым, умным, добрым, честным, справедливым и милосердным».     

 

— Вы критикуете образ жизни русских людей, ставите под сомнение такие клише-догмы, как «щедрая душа» русского человека, принадлежность его к «самой культурной нации»… Зачем вы разоблачаете русский народ? Или же это попытка вылечить нас от великого множества болезней?  

— Я могу позволить себе подобные высказывания. Для того чтобы жить, надо честно понимать, кто мы есть. Чрезмерное обожание народа, которое происходит сейчас,  в корне неправильно! Никто не бросит в меня камень — в 1994-1995 годах мы праздновали День Победы, когда в России он даже не был «красным днём календаря». Нас разгоняли, не давали мест. Мы стояли на своих грузовичках, а проходившие мимо обыватели крутили пальцем у виска. И кто оказался прав? Сегодня в День Победы по улицам толпы идут, а я не хожу. Мне противно.  

Нужно быть патриотом, когда им надо было быть, и без этих козлов, которые сейчас учат меня патриотизму. Надо быть на 25 лет впереди! 

 

«Русским надо долго смотреть на себя и свои поступки в зеркало. Как бывшая красавица по привычке считает себя красивой, так и Россия на самом деле давно не красива, стара, плохо пахнет, плохо ходит, скаредна, немилосердна, полна предрассудков. Русские давно не щедры, они давно не лучшие солдаты, они давно не добры… 

Я слышу, как уже свистят в воздухе брошенные в меня камни».  

 

— У вас были творческие неудачи? 

— В жизни и в политике неудачи были, творческие… Не знаю, не мне судить. Похабно-разгромных творческих неудач уж точно не было, как мне кажется. Когда был в тюрьме, под прессом, я очень крутые книги писал. 

— Каким вам видится будущее России? 

— Я о нём не думаю особо. Думаю, что всё будет в порядке. Если Россию и русских сжать, они восстанут и серьёзно поработают над страной. Народ возмущается нечасто. 1905 год, потом — 1917-й… От возмущения 1993 года до 2011-го прошло 18 лет. Когда пойдёт очередная волна, неизвестно. Звёзды сходятся вместе нечасто.  

Я ничего не боюсь в судьбе России, и считаю, что все обновления уместны. Пришли большевики, и что? Смотрите, какого могущества в результате достигла страна! Царская Россия не выдержала бы давления Гитлера.  

Почему произошла русская революция? Я присутствовал на обсуждении  фильма на НТВ, где показывали Распутина и прочие «прелести» — Ленина, пломбированный вагон… Какую-то дурь! Я спросил: «Вы же хотели докопаться до причин? Хотя бы упомянули Первую мировую войну!» Она и была основной причиной. 

Под Верденом ежедневно, с двух сторон, немецкой и французской, по 80 тысяч человек гибло. Люди вообще не знали, за что они идут умирать. За трёх братанов, троюродных братьев — Георга, Вильгельма и Николая? Никто ж сейчас не думает об этом. А ведь были деревни, в которых мужиков не было, они не вернулись с войны. Миллионы людей положили за какую-то мутатень, потому что братаны между собой договориться не смогли! Бойня спровоцировала революции, которые потом произошли в Австро-Венгрии, России и Германии… 

С Россией будет всё в порядке, она знает свою дорогу. Что бы там ни говорили, силы у народа есть. Да, мы немножко подёрнулись жирком, пообсиделись на диванах. В 1941-м было то же самое. Ничего, быстро оклемались, научились воевать. Согнали жир и бегали худые, прозрачные — у меня есть фотографии моего отца в военной форме, просто Иисусик какой-то стоит…  

Народ всё равно был и остаётся общиной. Нам кричали: «Народ выбирает холодильник!» А я всегда знал, что люди предпочтут жрать меньше, но хотят оставаться великой нацией. Выглянуть в окно и подумать: «А, я живу в великом государстве! О, Господи, спаси!» 

Национальная гордость очень много значит для человека, народы  тем и живут. Мне один старый «шкурник» говорил: «Э, ты думаешь, все были  героями? Из четверых трое «шкурники!». — «Но победили же всё равно?» — «Да».  

Хватало и такого соотношения. 

 

«Зачем я разоблачаю русский народ? Затем, чтобы он осознал, в каком он сейчас состоянии, и предпринял меры для того, чтобы воистину быть щедрым, добрым, храбрым, героическим, солдатским, умным и весёлым народом. Похабные мессианские заклинания о нашей святости, беспорочности, жертвенности, особо тяжкой и особо великой судьбе следует прекратить. Замолчать. Нужно стать великим, а не болтать о былом величии». 

 

Беседовали Андрей Криволапов, Анастасия Петракова 

Смоленск

 

Поделиться ссылкой: