Откуда эта твёрдая российская вера в то, что можно одним махом преодолеть всё, веками мешавшее нашей стране развиваться, и вдруг сказочным образом стать первыми в мире?
«Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия» [12. Т. 1. С. 533–534].
Эту идею — о том, будто у России есть все возможности очень быстро прорваться из отставших стран в ведущие, — впервые высказал Пётр Чаадаев в «Апологии сумасшедшего» (1837). С тех пор за 220 лет полноценного чудо-прорыва так и не произошло. Но это не помешало самой чаадаевской мысли обрести множество последователей среди людей с самыми разными убеждениями и благополучно дожить до наших дней.
***
Николай Гоголь с воодушевлением рисовал в «Мёртвых душах» летящую вперёд птицу-тройку, Русь-тройку, перед которой «постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». А тройка-то — «…не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьём с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик» [4. Т. 5. С. 287–288]. Таким видел классик рывок Родины в светлое будущее.
Революционеры, включая Николая Чернышевского и народовольцев, были уверены: революция в России произойдёт вот-вот, если не в этом году, так в следующем, и тогда сегодняшняя самодержавная империя, эти задворки прогресса, окажется впереди всех самых передовых стран.
Чаадаев считал, что сказочную помощь окажет России возможность использовать чужой опыт, революционеры уповали, естественно, на революцию. А вот Александр Герцен был уверен: именно в силу своей неразвитости Россия уже и теперь во многом впереди европейских государств. На рубеже 1850-х годов в «Письмах из Франции и Италии» он так и писал: «Мы в некоторых вопросах потому дальше Европы и свободнее её, что так отстали от неё…» [2. Т. 3. С. 13].
В 1906 году в одном из писем, написанных из США, ту же мысль высказал Максим Горький: «Мы далеко впереди этой свободной Америки при всех наших несчастиях!» [5. С. 342].
Владимир Ленин в работе «Империализм как высшая стадия капитализма», вопреки одному из основных постулатов марксизма, крупнейшим теоретиком которого он слыл, декларировал: не кто иной как Россия, самое слабое звено в цепи империализма, начнёт мировую социалистическую революцию. Пройдут считанные годы, и после октября 1917-го большевики, а потом и вся Советская Россия с упоением будут петь свой гимн — «Интернационал»: «Мы наш, мы новый мир построим, / Кто был никем — тот станет всем!»…
Но вообще-то, родоначальником идеи о том, что последние станут первыми, был вовсе не Пётр Чаадаев. Ещё задолго до него в Евангелии от Матфея было сказано: «Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных» (20:16). Заслуга Чаадаева состояла в том, что он первым из российских интеллектуалов переосмыслил евангельскую философскую притчу, основанную на бытийном материале, в политическую программу. Фактически опрокинул эпизод далёкого прошлого в закономерность будущего. А Ленин мастерски довёл начатое предшественниками до логического конца.
Суть коммунистического учения, адаптированного большевистским вождём к реалиям времени и России, состояла в том, что первые старого мира должны быть сметены с исторической сцены, а их место займут последние. В марксистско-ленинской терминологии это называлось превращением «угнетённых классов в полновластных хозяев новой жизни». В глобальном масштабе та же роль «из грязи в князи» отводилась России: ей предстояло повести за собой в светлое коммунистическое будущее Англию, Францию, Германию, Америку и прочих лидеров «устаревшей» капиталистической формации.
Таким образом, обращаясь к угнетённым, Ленин посулил им стать первыми не только в своей деревне, своём городе или Отечестве, но и во всём мире. Это была не просто утопия. Это была мегаутопия, которую до тех пор не рисовал перед своим народом ни один политик на планете Земля.
Рассказывая об историческом пути чаадаевской максимы, профессор Оксфордского университета, а также Института общественных наук РАНХиГС Андрей Зорин [7. С. 36–51] отмечает, что эта идея действительно сумела воплотиться в реальность. И произошло это действительно в России. Правда, мечта сбылась с принципиальными оговорками.
Во-первых, для большинства «последних» обещанный рай оказался крайне коротким. Вскоре после прихода к власти ленинисты стали отбирать у крестьян урожай (продразвёрстки), а потом отобрали и обещанную землю, введя второе крепостное право (раскулачивание и насаждение колхозов). И рабочие, несмотря на посулы тех же большевиков, не получили ни фабрик, ни заводов.
Во-вторых, если рай и наступил, то лишь для избранных. Да и этот рай был весьма сомнительного качества. Посреди вечного тотального дефицита товаров и услуг партийные, советские и чекистские функционеры имели право приобретать и пользоваться тем, что было недоступно абсолютному большинству. Но почти все эти блага приходилось получать с чёрного хода или в распределителе, то есть тайком, чтобы никто посторонний не прознал.
К тому же сами блага были далеки от того, что в Советском Союзе было принято называть «мировым уровнем», и доставались «избранным» в строгом соответствии с их положением в советской Табели о рангах. Я видел генеральские палаты в санатории Министерства обороны СССР на берегу Чёрного моря во Фрунзенском под Симферополем — с допотопными панцирными кроватями и примитивной сантехникой. А в ленинградском горкоме КПСС инструктор промышленного отдела признавался мне, что ему в спецбуфете Смольного разрешается купить не больше четырёх пачек дефицитных тогда сигарет «BT».
Наконец, в-третьих, даже те, кого официально именовали в СССР «гегемоном» и «реальным воплощением преимуществ советского строя», на самом деле как были «никем», так ими и остались. За исключением Москвы, Ленинграда и ещё нескольких крупнейших городов, зарплаты рабочих были настолько скромными, что это «воплощение», дабы элементарно прокормиться, не могло обойтись без дачного или приусадебного участка, а нередко и без членства в Обществе охотников и рыболовов, что давало легальную возможность, завалив зверя, обеспечить семью на зиму мясом.
Протестовать в этом «раю» было себе дороже. В 1962 году в Новочеркасске при разгоне демонстрации рабочих, возмущённых одновременным повышением норм выработки на заводе и магазинных цен на основные продукты сразу на 25-30 процентов, были убиты 26 человек и ещё 87 ранены. В последующем все зачинщики получили большие сроки заключения, а семерых, наиболее активных, расстреляли.
***
Историки выдвинули десятки концепций, объясняющих, каким образом большевики со своей утопией сумели захватить власть в России, победить в Гражданской войне и править страной почти три четверти века.
Но была ещё одна причина — коренящаяся в особенностях российского характера. В пяти неотъемлемых его чертах отечественной ментальности.
- Мессианизм.
Почему же именно русские станут первыми да к тому же поведут за собой другие народы? Что в них такого, чего нет у других? Прежде всего — за ними Правда. Высшая, Божья Правда.
«Русская Правда» — так назывался кодекс правовых норм, принятый ещё во второй четверти XI века, во времена правления Ярослава Мудрого. На рубеже XVI века Ивана III называли «Царём Правды», а его Московское царство — государством Правды на Земле [10. С. 16]. «Вся неправда происходит от глубокой неправды общественного порядка, и вся неправда коренится в забвении божьей Правды», — писал Лев Толстой [11. Т. 36. С. 399]. «…сам император Николай II объявил представителям ультрамонархических черносотенных организаций, что солнце Правды вскоре воссияет над Русской землёй» [10. С. 23]. А в русском народе испокон веков говорили: «Не в силе Бог, а в Правде».
Ещё одно слагаемое российского мессианизма — Православие, самая истинная вера, сохранённая в том виде, в каком была унаследована из Византии. «Россия — телесное выражение души того Православия, в котором живут крестьяне апокалипсиса, тысячелетнего царства, — считал Достоевский. <…> “Я верую в Россию, верую в её православие… Я верую, что новое пришествие Христа совершится в России”, — говорит Шатов в “Бесах”» [10. С. 97–98].
И, наконец, не кому иному как русским дана, по словам того же Достоевского, «способность всемирной отзывчивости» [6. Т. 26. С. 145].
- 2.Одержимость той или иной идеей.
Вся умственная жизнь отечественных интеллектуалов, которых принято называть интеллигенцией, — это, по сути, сплошные шараханья от одной идеи к другой. При этом каждая новая идея провозглашалась самой верной панацеей от всех отечественных бед.
В XIX веке интеллигенция сначала была зачарована постулатами немецких идеалистов — Шеллинга, Фихте и, в особенности, Гегеля. Потом всей душой уверовала в пророков социализма — Оуэна, Сен-Симона, Фурье и, наконец, пришла к Марксу, чью философию грядущего коммунизма провозгласила «единственной подлинно научной». Таковы были наиболее крупные концепции, но, кроме них, в том же столетии мыслящая часть российского общества переболела вдобавок материализмом Фейербаха, политэкономией Миля, социологией Прудона, позитивистской психологией Спенсера, а параллельно — контианским позитивизмом, дарвинизмом, неомедиевизмом, анархизмом…
В итоге, как заметил Михаил Гершензон, история отечественной общественной мысли в XIX веке представляла собой «не… этапы внутреннего развития, а… периоды господства той или другой иноземной доктрины» [3. С. 94–95].
И в ХХ веке наша интеллигенция с каждым новым поколением находила свою супердоктрину, объявляя её единственно верной, непорочной, всеобещающей. Так было и с еврокоммунизмом, и с «социализмом с человеческим лицом», и с возвращением к «святой деревенской Руси»…
О таких рабах чужой мысли очень точно сказал Фёдор Достоевский, представляя читателю Шатова: «Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем» [6. Т. 10. С. 27].
- Максимализм.
«Все мы, русские, любим по краям и пропастям блуждать», — ещё в XVII веке сокрушался первый славянофил Юрий Крижанич [9. С. 98]. Спустя два столетия ему вторил Виссарион Белинский: «У нас на святой Руси не умеют в меру ни похвалить, ни похулить: если превозносить начнут, так уже выше леса стоячего, а если бранить, так уж прямо втопчут в грязь…» [1]. И Дмитрий Мережковский придерживался того же мнения: «Нас очень трудно сдвинуть, но раз мы сдвинулись, мы доходим во всём, в добре и зле, в истине и лжи, в мудрости и безумии, до крайности» [9. С. 98].
«Это предпочтение крайностей во всём в сочетании с крайним же легковерием… привело и к победе большевиков, — отмечал Дмитрий Лихачёв в статье «Об интеллигенции». — Большевики победили отчасти потому, что они (по представлениям толпы) хотели больших перемен, чем меньшевики, которые якобы предлагали их значительно меньше» [8. С. 209].
- Нетерпимость.
Где максимализм, там и нетерпимость. Одно без другого встречается редко.
Известный постулат «кто не с нами, тот против нас» задолго до большевиков укрепился в интеллигентской среде. Даже в кругах либерально-умеренной интеллигенции до сих пор принято делить всех на своих и чужих, без серединок. При этом малейшие отступления от принятого — хотя и неписаного — кодекса всегда считались предательством, равнозначным измене в военном сражении.
Обычно об этом стыдливо умалчивается, но не только российская власть, а также и сама интеллигенция всегда не терпела диссидентства. Любое публичное высказывание, противоречащее идеологии одного из интеллигентских сообществ, будь то славянофилы или западники, либералы или консерваторы, — неминуемо влекло за собой изгнание из рядов. Вероотступнику не подавали руки, его всячески игнорировали и даже подвергали травле. В лучшем случае он мог перейти в другую корпорацию, в худшем — очутиться абсолютным изгоем.
В широких слоях народа та же нетерпимость прорывалась сквозь вынужденное терпение перед вечным гнётом со стороны всех, кто считал себя начальством, в виде бунтов — «бессмысленных и беспощадных». С поджогами усадеб, уничтожением национального культурного наследия, осквернениями церквей, жестокими убийствами…
- Нетерпение.
Это просто-таки детское желание поскорее претворить задуманное в жизнь — тоже глубоко российское. Оно — продолжение и одержимости идеей, и максимализма, и нетерпимости, и мессианизма.
Какая бы идея ни овладевала умами тех или иных кругов интеллигенции позапрошлого столетия, почти всякий раз возникала когорта энтузиастов, которые тут же пытались осуществить её на практике. Увлечение фурьеристским учением порождало создание трудовых коммун, надежды на скорую крестьянскую революцию — хождение в народ и распространение прокламаций, вера в благотворность индивидуального террора — в массовую охоту на высших государственных чиновников…
Все эти усилия всякий раз заканчивались полнейшим провалом. Поселяне, не желая жить и работать коммунистическим стадом, разбегались, ломали инструменты и сжигали просторные фаланстеры-общежития, в которых им надлежало жить вместо родных тёмных и грязных изб. Разбрасываемые с превеликим трудом и опасностями прокламации крестьяне приспосабливали для бытовых нужд, а чаще передавали в руки полиции, причём вместе с самими агитаторами. На место убитых градоначальников, министров или самого царя заступали другие… Тем не менее каждая следующая идея находила новых, не менее многочисленных сторонников, страстно убеждённых в правоте своего дела и столь же страстно стремящихся поскорее воплотить мечту в реальность.
По сути, экстремистское крыло интеллигенции (народовольцы — эсеры — большевики) боролись с той государственной властью, которую выстроил Пётр I, но сами при этом были духовными детьми Петра — такого же максималиста-мечтателя, фанатично одержимого своего идеей, до крайности нетерпеливого и не терпевшего никаких мнений, идущих вразрез с его собственным.
В прошлом веке зуд нетерпения не отпускал советских властителей до самого конца. Строительство завода сдавали к праздничной дате. Планы пятилетки выполняли в три года. Социализм построили, как объявил Сталин, в 1939 году. Хрущёвская задача «догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения» была рассчитана на трёхлетие. В начале 1986-го Михаил Горбачёв обещал, что уже к 2000 году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире…
Поначалу народ свято верил словам руководителей и готов был жизнь положить, чтобы страна поскорее вошла в светлое будущее. Но с годами новые обещания всё чаще вызывали циничные усмешки и анекдоты. И тем не менее в глубине души у многих теплилась надежда: а вдруг?..
***
Мессианизм, одержимость той или иной идеей, максимализм, нетерпимость и нетерпение — все эти черты появились в российском характере не на пустом месте. Они — прямой результат многовекового противоречия между безграничными потенциальными возможностями огромного, многонационального, талантливого, трудолюбивого народа и абсолютизмом власти, который всегда препятствовал полнокровной реализации этих возможностей.
Говорят: что поделаешь — так сложилась история, и от неё никуда не деться. Да, история сложилась именно так. Но это вовсе не означает, будто от наших болезней нельзя вылечиться.
Литература
- Белинский В.Г.Сочинения Александра Пушкина, статья 3
- А.И. Герцен. Собрание сочинений.В 9 т. М., 1956
- Гершензон М.О.Творческое самосознание // Вехи; Интеллигенция в России: Сборник статей 1909–1910
- Гоголь Н.В.Собрание сочинений. В 7 т. М., 1967
- Горький М.Письмо к И.П. Ладыженскому (авг. 1906) из США // Русские писатели и публицисты о русском народе. СПб., 2016
- Достоевский Ф.М.Полное собрание сочинений. В 30 т. Л., 1974
- Зорин А.«Особый путь России» // «Особый путь»: от идеологии к методу. М., 2018
- Лихачёв Д.С.Избранное: Мысли о жизни, истории, культуре. М., 2006
- Мережковский Д.С.Грядущий хам // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. М., 1993
- СаркисянцМ. Россия и мессианизм. К «русской идее» Н.А. Бердяева. СПб., 2005
- Толстой Л.Н.Полное собрание сочинений. М., 1936
- Чаадаев П.Я.Полное собрание сочинений и избранные письма. В 2 т. М., 1991
