Каков на самом деле русский национальный характер и насколько он не похож на то, каким его пытаются нам навязать современные «патриоты», «певцы особого пути».
Если солидные образованные люди из телевизора скажут вам, что у всех россиян две головы, три руки и хвост, вы поверите им или своим глазам? Но «ящик» творит чудеса: по данным ВЦИОМ, 21 процент наших граждан полагают, что Иван-дурак наиболее полно воплощает в себе черты национального характера.
Видимо, на эту публику и ориентируются идеологи «особого пути»: кто-то доказывает, что лучшее государственное устройство для нынешней России — монастырь, а кто-то предлагает расселить горожан по деревням и заставить работать, как сделали «красные кхмеры» в Камбодже.
Между тем нет нужды спорить об «исконных русских» на конференциях: это же не трилобиты — можно съездить, например, на Север и пообщаться. Ведь в глуши люди до сих пор стараются походить на своих родителей, а не на монстров, придуманных идеологами.
Кол где-то рядом
В августе был опубликован «экспертный доклад» Михаила Кривоносова и Вячеслава Манягина «Гражданское общество: русская модель», адресованный Изборскому клубу. Нельзя сказать, что этот труд вызвал сколько-нибудь широкую полемику, но он показателен с точки зрения модных тенденций. Авторы — руководители Общественной палаты Александрова, 60-тысячного исторического городка на «Золотом Кольце», в слободу которого часто приезжал на богомолье Иван Грозный. По мнению авторов доклада, фигура средневекового самодержца и сегодня светит нам ориентиром. А в Александрове должен появиться НИИ российской государственности.
Основная проблема России сегодня — не коррупция, стагнация и отсутствие стимулов для активности граждан, а «отчуждение государства от власти и народа от государства», — так сказано в докладе.
Попытки построить в стране гражданское общество были, но крест на них поставили почему-то не Сталин с Берией, а «волюнтаризм Хрущёва, брежневский застой и горбачёвский развал страны». А образец демократии — Иван Грозный. Авторы пишут, что «в XVI веке перед русским государством и русским народом стояли задачи, сходные современным». Среди них, конечно, не привлечение инвестиций и развитие образования, а централизация власти и «построение общества социальной справедливости». И Грозный их в целом решил при помощи системы «народной монархии», в центре которой были земские соборы, сравниваемые — опять-таки авторами — с парламентами в Европе. Причём сравнение это в нашу пользу!
Цитата: «Целовальники, земские и губные старосты и другие избираемые народом должностные лица выполняли полицейские, судебные, налоговые функции — то есть власть на местах в полном объёме (! — Д. Т.) стал осуществлять сам народ в лице своих выборных представителей».
— Земские соборы трудно назвать демократическим институтом, поскольку они не вели системной регулярной работы: их собирали, чаще всего, по велению самого царя, по конкретному поводу и очень нечасто, — говорит историк Сергей Ачильдиев. — После Стоглавого собора 1551 года — пауза в 13 лет до собора по учреждению опричнины. Да, опричнину тоже провели через этот прообраз Госдумы, который был, вероятнее всего, полностью подконтролен царю. Или созвали собор в ожидании набега Казы-Гирея — что, дескать, делать будем, бояре. Английский парламент в те же годы обеспечивал верховенство права в ежедневном режиме: ни одна поданная петиция не оставалась без решения, независимо от статуса истца. Какой-нибудь механик из Ковентри мог пожаловаться, что сосед использует его изобретение, не заплатив за патент, — и английские бояре, разбирались подробно, даже если дублировали функции суда. Потому что понимали: без защиты прав собственности не будет ни изобретений, ни предпринимательской активности, ни развития. Почувствуйте разницу с представлениями Грозного, который добился права без совета и приговора Боярской думы судить аристократов, реквизировать их имущество, отправлять в ссылку и даже казнить. Сажать на кол простых смертных он мог вообще сколько душе угодно. Целовальник же — это должностное лицо, следившее, например, за тем, чтобы крестьяне в округе выпивали определённый объём водки в царёвых кабаках. За невыполнение плана целовальника могли публично выпороть. Это что — ветвь власти? Противовес царскому произволу?
…Подобных «Гражданскому обществу» работ в последние годы публикуется туча, а на слётах идеологи словно соревнуются в фундаментализме. По словам гендиректора Института ЕАЭС Владимира Лепёхина, в 1990-е годы нам были навязаны ценности другой цивилизации, мы отравлены ими и «нужно зачистить все окружающее пространство от того мышьяка, который мы пьём». А Алексей Вайц из Института региональных исследований говорит, что «творческий акт деторождения утрачивается в городской среде» и нужно вернуть русскую цивилизацию в деревню. И всё это с отсылками к «положительному опыту» Ивана Грозного, Петра Великого или Сталина.
Вольно обращаясь с историческими фактами, мыслители-патриоты и русский народ представляют мифическим, никогда в реальности не существовавшим. Наш народ якобы веками стремился к некоей «консолидации» с дворянством. В том числе и во времена, когда в бегах находилось до четверти всех крестьян Нечерноземья, пытавшихся спастись от «консолидации» на окраинах державы.
«Патриоты» недалеко ушли от советских историков, убеждавших, будто крестьянин находился с барином в состоянии непрекращающейся классовой борьбы. Обоим установкам неприемлема мысль, что реальный землепашец в Московии часто понятия не имел, кто нынче на престоле, и мог не знать, кого из поместных дворян содержит. Певец «особого пути» (на профессиональном сленге — «особист») в жизни не признаёт, что русский крестьянин до XVIII мало чем отличался от земледельцев из Польши или Германии. А после стал только более зависимым и менее эффективным.
Но есть такая работа — охранительство, защита права власти творить произвол во имя «общего блага». Представители этой профессии собираются на соборы, конференции и всевозможные тусовки под эгидой Министерства культуры. Помимо «народной духовности», они породили профессиональную терминологию, от которой реальному выходцу из народа скрутило бы мозг.
Донецкий исследователь Дмитрий Муза называет «формулой России» термин «Бытие-в-модусе-спасения», согласно которому вся Россия, все 146 миллионов, живут, стремясь обрести духовный мир и вечное спасение, из-за чего пренебрегают материальным. Помимо нестяжательства, русской душе, оказывается, присуща «живая способность обретать знание об исторических событиях и фигурах внеинтеллектуальным путём», которую культуролог Михаил Петров называет «догадничеством». А в недрах Института наследия возник оруэлловский термин «режим правды». Это целая доктрина информационной политики, основанная на принудительном вытеснении ложных ценностей и замене их традиционными. Кстати, занесённые из-за границ Святой Руси знания и идеи принято называть «чужебесием». А русских носителей чужебесия — «эуропейцами».
Почему-то поиск ответов на современные вызовы в Средневековье не кажется странным и вполне респектабельным фигурам. На очередном Всемирном русском народном соборе такие непохожие персонажи, как депутат Ирина Яровая, ректор МГУ Виктор Садовничий и патриарх Кирилл не стали спорить, что в России должно быть не гражданское, а «солидарное общество», базирующееся на особой идеологии «социального монархизма», присущей только нашей цивилизации. Целью, понятно, является не максимальное обогащение возможно большего числа граждан, а построение некоей «державной России».
Это очень удобно для приближённых к власти сословий. Если Родина непрерывно зовёт, а Отечество всегда в опасности, полу-чрезвычайное положение становится нормой, а права человека — ненужными. И воровать в таких условиях — одно удовольствие.
Гражданская оборона
Между тем, настоящий русский характер совсем не подходит для отморозка, который видится «пикейным жилетам». Стоит забраться в места, где вертикаль особо не давит, и вокруг никто не тоскует по сильной руке, войнам и коллективизму. Зато русский человек там трудолюбив, любопытен, деликатен, доверчив, смекалист, открыт новому и совсем не вороват. Он не любит себя ломать и не считает, что на пути к достатку стоит съесть тонны навоза.
Взять, например классический Русский Север на юге Архангельской области — Каргополь, Няндому, Кенозерье. К счастью для этих мест, здесь не выискали месторождений ресурсов, а значит, поблизости не прошло ни железнодорожных, ни автомобильных магистралей. При Сталине здесь не появилось лагерей, а в постсоветской России вовремя учредили национальный парк. Тут ещё жива подлинная, не потёмкинская, культура Русского Севера, где не ради грантов Минкульта коптят лодки-долбёнки, а вечеряют со свечами и керосином, потому что в ряде деревень отродясь не было электричества.
Выставлять Север затерянным миром тоже перегиб. Где-то и интернет есть, а на долбёнках гармонично смотрятся японские моторы. Внутри неказистой деревянной школы в деревне Вершинино — вполне столичный хайтек. На удивление, в северных деревнях много детей школьного возраста, зато совсем нет молодёжи 18-25 лет. Глубинка не вымирает, как уверяют правительственные доброхоты. Просто из-за их региональной политики, здесь всё меньше работы и инфраструктуры для нормальной жизни.
Тем не менее, на Севере поражают грейдерные дороги — они ровнее и безопаснее иного асфальта в Нечерноземье, потому что у местных дорожников нет крутого госзаказа, но есть человеческая ответственность перед соседями. А паромы, которые в глуши заменяют мосты, по той же причине работают как швейцарские часы без всякого окрика из центра. Все дети здороваются с незнакомцами, и у магазинов никто не клянчит мелочь, даже если в глазах притаилась исконная русская мука.
Дальше начинаешь отмечать, что в деревнях вечером горят фонари, и ни на одном общественном здании нет граффити или маргинальных надписей. Заходишь в часовню, а там не то что лавки с ценниками — даже бабушки для пригляда нет. И камер слежения нет, и ценности кое-какие разложены, а никто не пытается их украсть. Приезжаешь в деревню Филипповскую, где реставрируют грандиозный Почозерский храмовый комплекс XVII–XVIII веков, а в храме на рабочих местах оставлен недешёвый инструмент. Здесь как будто страна детства, если под детством понимать мир чистоты. Здесь даже если пьяненький мужик бредёт по обочине, в нём нет скверны и угрозы, а школьниц не учат срочно переходить на другую сторону.
Это не просто архаика, тут всё подлинное. Кенозерские часовни просты как вдох, потому что крестьяне возводили их для себя, для души, не имея целью поразить кого-то размером или освоить деньги. Строили «единовременно» — то есть за один день и всем миром. Даже если и обращались в епархию за благословением, архитектурный проект составляли сами, а клир избирали из своей среды. Храм как будто становится частью природы, которая без купола среди макушек елей делается беднее. И во всём проступает кроткая деликатная душа русского человека, инстинкты которого на самом деле далеки от того, чтобы ворваться в кабак, распихав всех локтями, и матерно радоваться, что мы опять кого-то бомбим.
На Севере в каждой деревне не вернувшиеся с Великой Отечественной перечислены на обелиске поимённо. Вроде бы фамилий немного, три-четыре десятка, но когда понимаешь, что в деревне домов ещё меньше, холодеешь внутри. Например, из Гужово ушли на фронт 45 мужиков, а вернулись только 10, — ужасный «стандарт». А тут ещё подоспела программа укрупнения деревень, и веками существовавшие поселения вдруг признали неперспективными, принялись насильно расселять. Культуре северорусской деревни была противопоставлена культура лесозаготовительных посёлков со свойственным их населению разрушительным мировоззрением временщиков. Среди коренных поморов участие в лесозаготовках — до сих пор что-то вроде греха. А День Победы — не удалой карнавал в пилотках, но, прежде всего, день поминовения павших.
Кто-то скажет, что это не настоящие русские, а какой-то особый этнос. А настоящих как раз и описывают мыслители-«особисты»: всегда готов сбить шапку перед барином, напиться водки и с трёх раз не попадёт пальцем в ухо без руководящих указаний. Но как раз такими люди иногда становятся, когда вертикаль власти отстроена, а своё дело построить не дают — и работой считается вахта за тысячу вёрст от дома.
Однако прямые чёткие русские мужики сохранились и на Урале, и в Сибири, и на Кубани. Просто на Севере их концентрация выше в силу исторических причин. Здесь из покон веку хозяин строился, где и как ему удобно. До сих пор радуют глаз двухэтажные терема по 30 метров в длину. Чтобы не ходить в суровые зимы в сарай, всё жизнеобеспечение заводили под одну крышу: и амбар, и баню, и свинарник. Крестьянину не было нужды ни к кому бегать за разрешениями.
Дореволюционный этнограф Владимир Насоновский пишет про поморский характер: «Это не мужик, а князь. Ни иго татарщины, ни иго крепостничества, ни иго удельного чиновничества не исковеркало его души. В нём нет и признаков лукавой хитрецы и подобострастия, свойственных крестьянам остальной Руси по отношению, например, к чиновному люду: с последним помор снисходительно деликатен».
Однажды сотрудники Кенозерского парка обратили внимание, что один мужик, бывший егерь, пашет землю не плугом, а деревянной сохой. «Не прижился», — объяснил хозяин про плуг. Мы привыкли, что газонокосилка удобнее косы, зато у того мужика в крови вековая культура отношений с природой, и он не привык себя ломать. Хотя Север никак нельзя обвинить в игнорировании прогресса: ещё в XIX веке здесь «прижились» немецкие сепараторы, норвежские бытовые мясорубки, механические прялки-«шведки».
Туристам часто представляют поморскую деревянную архитектуру просто как свидетельство одарённости русского человека, не вдаваясь в то, что за условия его сформировали и почему сейчас не у всех получается толком обтесать бревно.
Часовня Успения Пресвятой Богородицы XIX века уже попала в путеводители как самая маленькая в России — крохотный сруб, крытый на два ската, в котором один человек помещается на коленях. Но прежде чем делать с ней селфи, надо задуматься о том, что часовня в лесу означает уважение к путнику. Чтобы он мог укрыться здесь от непогоды, укрепить себя молитвой и хорошо подумать о людях, не пожалевших для него своего драгоценного времени и труда, причём опять- таки без всяких грантов Минкульта.
В Кенозерье сохранилось полтора десятка небес — деревянных потолочных перекрытий храмов, сделанных в форме неба, сходящихся к центру, словно дольки апельсина. Воровать небеса пытались ещё в советские времена, но никогда за этим занятием не были застигнуты местные. Однажды ночью «любители старины» выгрузили их из Никольской церкви в Вершинино — но далеко не ушли. Поэтому сегодня народ настороже: часовни-то на островах без охраны стоят, а замок сломать — не проблема. Поэтому если кто услышит ночью лодку с мотором — встают с постели и смотрят, а если кто чужой — объявляется тревога. Скорее всего, всполошили честные архангельские рыбаки, но местный инспектор не поленится в три часа ночи сесть в катер, чтобы в этом убедиться. Разве не это называется гражданской ответственностью, на формирование которой казна выделяет миллионы всевозможным болтунам?
Правду о Русском Севере рассказал Фёдор Абрамов. Его рассказы, повести и в особенности роман «Братья и сёстры» — пронзительно правдивая проза о северной народной жизни.
Андрей Кончаловский настолько проникся жителями Кенозерья и их укладом, что снял фильм «Белые ночи почтальона Тряпицына», где в главной роли — местный разносчик писем Андрей Тряпицын. Фильм не стал чемпионом проката, а почтальон по-прежнему возит почту на своём «буране» по замёрзшим озёрам. Он, как и местный участковый, один на 35 населённых пунктов, раскинувшихся на 160 тысяч квадратных километров. В ходе полицейской реформы наверху решили, что для державной России важно сохранить 400 генералов, их замов, замов замов с водителями, секретаршами и обслугой, а заместителя «анискина» содержать слишком дорого. И сократили.
Блеснули и областные чиновники, неумело пытаясь привлечь в Кенозерье туристов. В этих краях родился сказочник и собиратель местного фольклора Александр Нечаев, автор сказки «Иван большой, умом меньшой». Поначалу предлагали построить избушку Иванушки-дурачка, потом созрела идея расписать бюджет на фестиваль «Кенозерская дураковина», которая трансформировалась в брэнд «Кенозерье — родина Ивана-дурака». Есть же «родины» у Курочки Рябы или Медведя Топтыгина! Начальству, среди которого полно приезжих временщиков, опять нужно молоко без коровы. То есть доходы от туризма без сохранения естественной среды — природы, архитектуры, общности людей.
Конечно, былинное Кенозерье в своём традиционном облике обречено. Но нам доступно забрать в свои города что-то из философии и метафизики этого мира, пока он не сгинул. Ведь русские люди забрались на Север и построили здесь могучую цивилизацию, мечтая не о «Бытие-в-модусе-спасения», а ровно наоборот: не зависеть от чужой дурости и гордиться результатом своих усилий.
Преемственность бесов
Было бы ошибочно утверждать, что все «особисты» — сами дураки. Просто работа такая — и это тоже российская традиция. К примеру, министр просвещения 1833-1849 годов граф Сергей Уваров известен своей «охранительной» формулой: «Православие, самодержавие, народность». Как отметил историк Сергей Соловьёв, дедушка политтехнологов, придумал «православие — будучи безбожником, самодержавие — будучи либералом, народность — не прочтя в свою жизнь ни одной русской книги» — только на французском и немецком. Над Сергеем Семёновичем люто стебался Пушкин: «В Академии наук заседает князь Дундук» — это про назначение вице-президентом академии князя Дондукова-Корсакова, уваровского протеже и, как судачили в свете, любовника.
Другим объектом эпиграмм Пушкина был госсекретарь Александр Шишков. В молодости он по службе часто бывал за границей: ненавидел французов, но благоговел перед вольницей Рима и Флоренции, где подолгу жил. За год до наполеоновского нашествия карьера Шишкова была почти на нуле, но он сумел её перезапустить: собрал кружок патриотически настроенных литераторов, отправил государю «Рассуждение о любви к Отечеству», в котором утверждал: «Воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное…». И в 1811-м. прыгнул, на минуточку, в госсекретари вместо опального Михаила Сперанского. После восстания декабристов Шишков пробил «чугунный» Устав о цензуре, запрещавший интернет. Шутка — всего лишь труды Руссо, Дидро, Монтескьё, Гельвеция. В советские времена Шишков с Бенкендорфом считались гонителями Пушкина, а сегодня — защитниками Отечества. От кого? От Пушкина?
Не факт, что наши депутаты-патриоты, обучающие детей за границей, и «короли госзаказа», купившие гражданство офшорных государств, берут пример именно с Уварова и Шишкова. Скорее, это естественная преемственность, связанная со стабильностью правил игры: сидя в служебном «мерседесе», удалить со своего айфона непатриотичный мессенджер. Ведь и мыслители-«особисты» не на «ладах-калинах» ездят, как не считают «чужебесием» дизайн своих вилл, где нет лучин, кадок и полатей. Не считая текучки, перед ними стоит смелая идеологическая сверхзадача — совместить Сталина с православием. И им так хочется верить, что русский народ глупее, чем он есть на самом деле.
Эра милосердия
Говоря о русском характере в прошлом, неугомонные «особисты» почему-то всегда описывают нравы крестьян. Но ведь не похожими на европейцев в России были как раз образованные слои. Историк Яков Гордин отмечает, что декабристы вышли на Сенатскую площадь, чтобы ограничить собственные привилегии. Где такое в Европе?
Дмитрий Лихачёв вспоминает: «Академик Игнатий Крачковский из собственных средств платил зарплату своим сотрудникам, когда занятия древними восточными языками были объявлены реакционными». А в конце 1940-х ректор Ленинградской консерватории Павел Серебряков даже скрывал, что платит из своих кровных стипендию будущей приме Рубине Калантарян — чтобы не унизить будущую певицу, народную артистку России.
Историк Сергей Ачильдиев отмечает среди качеств российской (советской) интеллигенции альтруизм, бескорыстие, гражданственность, милосердие, готовность подчинить личные интересы общему делу, ответственность не только за себя, обострённое чувство несправедливости, склонность к объединению с единомышленниками. И даже излишне объяснять, почему-то эти свойства национального характера не стремятся превозносить наши «особисты». В отличие от них, мы не держим читателя за дурака.
