За жизнь мы встречаем тысячи людей. Но мало кого можем назвать учителем и другом. Петрович — один из этих немногих. Нас разделяло более десяти лет жизни и соединяли сотни километров, пройденных по рекам России.
Мы познакомились на одном из семинаров по спортивному туризму. Тогда, «при большевиках», как говорил Петрович, государство взялось организовывать самодеятельных путешественников. Существовали районные клубы, клубы при спортивных обществах, бурлил Центральный туристский клуб на улице Желябова, где на специальном стенде любой мог прикнопить объявление: ищу группу для совместного путешествия… группа ищет участника для совместного путешествия… по маршрутам водному, лыжному, горному, пешеходному, велосипедному и так далее. Существовали —для любого вида туризма — семинары низшей, средней и высшей туристской подготовки. Чтобы записаться на такой семинар, требовалось одно лишь желание. Участие и в теоретических занятиях, и в финальном походе было бесплатное.
Борис Петрович был — и остался в памяти всех, кто его знал, — одной из самых заметных фигур советского спортивного туризма. Во всём мире этот род увлечения называют экстремальным. У нас он превратился в спорт со всеми сопутствующими аксессуарами — разряды, удостоверения…
Петрович был мастером, кажется, по всем четырём главным видам. Возможно, и не официально, но по сути. Чтобы «сделать» мастера спорта в каждом виде нужно было поруководить двумя походами пятой категории сложности. В водном я был с ним сам, о лыжных — он рассказывал, горные — думаю, что проходили на том же уровне.
Во всяком случае, на Кавказе он ходил с братьями Хергиани! Молодой альпинист показал себя на тренировках, и — в качестве бонуса — его приставили третьим к знаменитым сванам. Они начали восхождение, но очень скоро пошёл снег. Выше идти не решились, переночевали в снежной пещере, а утром повернули назад. Спустились на плато, а снега там уже нападало выше пояса, почти по грудь. И братья взялись тропить вдвоём.
Я не возьмусь передать восхищение, с которым Петрович рассказывал об этих людях:
— Они ломили как лоси, меняя друг друга. А я даже по пробитой тропе едва мог удержаться за ними…
Я слушал и поражался, поскольку на маршруте едва-едва мог удержаться за самим Золотовым.
Он получил профессию радиоинженера, но его совершенно не прельщала перспектива лабораторного, а тем более офисного сидельца. И очень быстро, совсем ещё молодым человеком он удрал — на Камчатку. Сначала просто поглядеть на этот мир, потом уже и водить по нему других.
И чем суровее была среда, тем более она приходилась ему по вкусу:
— Вылезаю из шатра, беру котелки, гляжу — россомаха. Стоит, на меня смотрит. Зверь опасный, но мне уже не до неё. Мороз к пятидесяти жмёт. Иду за водой, она за мной. Так и прогулялись.
С медведем он сталкивался на узкой горной тропе, и заставлял зверя пятиться, пятиться, пятиться, до ближайшего расширения, где тот мог развернуться и убежать.
Он начинал в 1960-е, когда, казалось, весь Советский Союз пришёл в движение. «Мне бы жить километрами, а не квадратными метрами… И не жизнь в кабаках, рукав прожигать у костра», — распевали в поездах сотни тысяч путешественников.
Однако одного желания уехать за туманом маловато. Надо ещё научиться ходить так, чтобы тайга и горы тебя не только впустили, но и выпустили назад. Петрович стал инструктором туризма и учил любимому делу с удовольствием, понятно, доходчиво.
— Самое трудное было обеспечить хорошую погоду», — отшутился он, когда мы благодарили его за первое совместное путешествие.
А потом мы с женой начали ездить в Лосево, где в выходные дни вокруг порога стояли сотни палаток, чьи оттяжки перехлестывали друг друга. И там продолжал Петрович учить нас сложном искусству ТВТ — технике водного туризма. Причём ходили мы уже не на «Салюте» или «Таймене», тяжелых байдарках производства наших заводов, а на лодке, которую сконструировал и сделал сам Борис Петрович. Руки у него были даже не золотые (согласно фамилии), а платиновые, что ли. Чего он только не умел, не успевал изготовить. Лежат (сейчас уже просто, увы, лежат) у нас дома две байдарки его конструкции — двухместная и каяк, да еще спасжилет, шлем, палатка…
Помню, как мы собирались с Золотовым на Каа-Хем — исток Енисея. Тогда, в 1990-м, в Тыве (ещё Туве) враждовали обе большие общины — тувинцы и русские. В центральных газетах появлялись материалы о рукопашных стычках, стрельбе, поножовщине, и часть нашей группы откололась ещё до подачи заявки на маршрут.
— Да что там, — сказал начальник. — Поехали! Как говорил Печорин, что наша жизнь без опасностей и приключений?
У Лермонтова я такой фразы не отыскал, но маршрут помнится и спустя почти тридцать лет. Какие места! Какая рыбалка! А рыбу готовили в коптильне, которую наскоро соорудил сам шеф. Пока мы собирали лодки и катамаран, он доскакал до ближайшей свалки и отыскал там банную шайку, две крышки от кастрюли и моток стальной проволоки, из которой изготовил решётку.
К слову, с этой шайкой случилась забавная история. Увязывали мы катамаран, а Петрович, уже сложив гермоупаковки в каяк, надев жилет и даже завязав каску, наблюдал за нами с высокого берега. Под неодобрительным взглядом начальника мы торопились, торопились и, как часто бывает, только уложив последний рюкзак, вспомнили, что забыли принайтовить на этот же баллон коптильню. Чертыхнулись и принялись перекладывать груз заново.
— Трудно бестолковым живётся на свете, — заметил Борис Петрович язвительно.
После 1992-го далеко мы уже не забирались. Да, в общем, и зачем, когда совсем рядом есть замечательная Карелия. Каждую зиму Петрович рассчитывал маршрут, выбирая реки, почти неизвестные. Где-то от кого-то он слышал, что есть такая речка, до которой можно добраться из некоего озера… И мы отправлялись, веря в безусловное чутьё нашего старшего друга.
Приятель рассказывал мне, как весной они шли с Петровичем в Карелии по большой воде и задержались у «падуна». Начальник отстал, чтобы побросать блесну, а они остановились у берега и читали вслух перечень людей, погибших при попытке пройти этот слив. Подгрёб Золотов и тут же направил всю группу на прохождение. Мол, чего думать и дрожать, идти надо…
Рыбалку он любил самозабвенно. Собственно, и всю раскладку мы строили на будущей рыбе. Тушёнки брали несколько банок, на всякий случай. А так — «дорожили», ставили сеточки, закидывали с берега поплавки. После каждого порога Петрович заскакивал в суводь и сразу же выпрастывал спиннинг, лежащий на деке. Несколько забросов и — либо есть, либо идём дальше.
— Оп! — крикнул он однажды, подматывая катушку. — Кто-то есть! Кажется, щука… Нет, пожалуй, окунь! — Мы следили за ним, рассредоточившись по суводи, чтобы вдруг не помешать процессу. — Щука… Окунь… Нет, щука… Пожалуй, всё-таки окунь…
И так он чередовал имена рыбные, пока не подтянул добычу к самому борту.
— Так это же форель! — обрадовался он несказанно.
…«Был у меня хороший друг… — писал Константин Симонов. — Да все, бывало, недосуг нам с ним поговорить…» С Петровичем мы говорили о многом. Хорошо было после тяжёлого ходового дня сидеть вечерком у костра, попивать чай, заедая карельской ягодой, и обсуждать некоторые особенности мироздания. Читал он усердно, с выбором и обо всём составлял собственное суждение, существенное и оригинальное.
Помню, как обрадовался Петрович, когда услышал от меня короткое стихотворение Ли Бо об отшельнике Юань Даньцю, жившем в Восточных горах: «С утра он лежал в лесу пустом // И даже днём не вставал». Он сам был таким отшельником, но не потому, что созерцал этот мир со стороны, а потому, что был его неотделимой частью. Часто вспоминаю картинку — машет Петрович веслом по гладкой воде (озеро или плёс) и мурлычет себе под нос какую-то незатейливую мелодию. В такие минуты он напоминал мне казачьего есаула из романа Льва Толстого, которому даже под холодным дождём было совершенно уютно в седле.
На одном карельском озере мы заплутали, ища выход речки то ли Кузёмы, то ли Поньгомы. Стали на обед, и Петрович устроился у берега с картой и компасом. А мы с третьим участником — Ольгой (жена уже не ходила с нами), — возились с костром. Носили воду, собирали валежник и плавник, старательно обходя начальника по широкой дуге. Я поглядывал на него краем глаза, и в какой-то момент мне показалось, что он не вглядывается в карту, не ориентирует её по магнитной стрелке, а – медитирует, растворяется в окружающем мире, чтобы ощутить его, принять в себя и увидеть внутренним зрением — куда же движется воздух, куда клонятся придонные травы… «И ручейка он слышал звон // И песенки ветерка. Ни дрязг и ни ссор не ведал он ‒ // И жить бы ему века».
Его не стало, когда ему минуло восемьдесят. С одной стороны возраст почтенный, с другой — все, и домашние, и друзья, были уверены, что он проживёт, по крайней мере, до девяноста. Каждый сезон он ходил в большое путешествие с середины июля, а в мае в одиночку — в его-то годы! — проскакивал какой-нибудь известный, «троечный» маршрут… Но случилось то, что случается со всеми: подкралась болезнь, тяжёлая, но, к счастью, не продолжительная.
И тем не менее в последний год он всё-таки отправился в путешествие по Карелии. Уже ослабевший, сидел он не в каяке, а в байдарке-двойке, первым номером, но всё-таки шёл! Меня там не было, я уже несколько лет оставался на берегу — начали подводить ноги. И только видел фотографии — Петрович у костра, Петрович с огромным лещом, который еле уместится на обеденную тарелку…
Три недели сплава досталось ему под конец жизни, три недели жизни, которую он сам для себя выбрал, которую прожил деятельно и подлинно, которой обучал и нас.
Фото Ольги Банных
