«Чернобыль» стал «самым популярным сериалом в истории человечества». В России мнения полярные. А на самом деле фильм проблемный: его персонажи не живут, а функционируют.
Одни российские зрители считают, что этот минисериал — достоверная история «с жёсткой критикой советской власти, но, тем не менее, проникнута сочувствием к простому населению, демонстрируя их подвиг, солидарность, которые проблёскивали даже в кругу тех, кого называли “аппаратчиками”». При этом «Чернобыль» понравился таким разным людям, как, например, министр культуры Владимир Мединский и генерал-майор Николай Тараканов, который в том страшном 1986-м руководил операцией по удалению высокорадиоактивных элементов из особо опасных зон Чернобыльской АЭС, а теперь «даже влюбился» в свой собственный образ, созданный британским актёром Ральфом Айнесоном.
Другие, напротив, уверены, что сериал — «безупречная пропаганда о бездушных чекистах, проспонсированная заинтересованными лицами для дискредитации госкомпании “Росатом”». Экс-директор Чернобыльской АЭС Игорь Грамоткин назвал работу американской телесети HBO «развесистой клюквой»: «…Там все люди со стаканами водки бегают, бесконечно пьют. Но ведь это не так! Важнейшие решения по безопасности принимались в пьяном угаре, что ли? Вы что себе позволяете, как можно это показывать?! А апофеоз всего этого — голые шахтеры, которые роют тоннель. Да, действительно, условия были невыносимые, была жара под 50 градусов, люди работали в тяжелейших условиях. Но так показывать нельзя!».
Полумаргинальная партия «Коммунисты России» попросила Роскомнадзор ограничить доступ к сериалу, в котором, по их мнению, трагедия стала объектом идеологической манипуляции…
Пока я смотрела сериал, всё время размышляла, что же в действительности с ним не так. Благо время подумать во время просмотра есть: фильм снят и смонтирован нарочито медленно, с навязчивыми длиннотами, и при умелой работе ножницами пять серий вполне можно было уложить в три.
Создатели сериала изначально претендовали на подлинность, ещё до премьеры подробно рассказывали, как добивались воссоздания мельчайших деталей жизни и быта в позднем СССР. Тщательно подбирали натуру, интерьеры, реквизит, шили костюмы… Но даже тут не обошлось без проколов. Не жили советские академики в убитых коммуналках. Министры не ходили к подведомственным шахтёрам в сопровождении автоматчиков. Картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван» никогда не висела в Кремле. К уже высказанным претензиям можно добавить навязчивое «товарищ» в повседневной речи советских граждан, вышедшее из употребления ещё к концу 1930-х годов, и свободное курение на заседании горисполкома, позаимствованное скорее из американского быта 1970-х.
Впрочем, это блохи, их можно ловить бесконечно, но в этом нет нужды, ведь речь не об исторической реконструкции, а о сериале, посвящённом самой страшной техногенной аварии в истории человечества.
По жанру это фильм-катастрофа, disaster film с примесью хоррора, и, возможно, медленный монтаж был намеренным, чтобы нагнать на зрителя побольше ужаса.
Кинокритики, дружно расхвалившие фильм, особо подчёркивали «силу информации и то, как нечестные лидеры непреднамеренно совершают ошибки за пределами своего понимания». Указывали, до чего доводит «мрачное пренебрежение и обесценивание правды» и «демонстрирует, что происходит, когда ложь и злоупотребление властью — это стандарт». Великий мастер хоррора Стивен Кинг даже сравнил некомпетентность чиновников в «Чернобыле» с деятельностью нынешнего президента США Дональда Трампа.
Вот какой актуальный оказался сериал. Я смотрела и, удивляясь, гадала, чем зацепил этот сериал сотни миллионов американцев. Неужели только советской экзотикой?
И к концу четвёртой серии поняла, что в англо-американском «Чернобыле» не так. В нём нет людей. Никаких — ни плохих, ни хороших. В учёных-атомщиках, будь то реальный академик Легасов или вымышленная Ульяна Хомюк, в погибающих от лучевой болезни пожарных, в их жёнах, в водолазах-добровольцах, в мальчишках ликвидаторах — ни в ком нет ничего человеческого. Точнее, нам не рассказывают о них, как о людях. В сериале некого любить и некому сочувствовать.
Казалось бы, вот трогательнейшая история любви: юная беременная женщина пробирается в больницу к умирающему мужу, уже обезображенному лучевой болезнью. Но история не трогает, потому что мы о них ничего не знаем, мы не успели их узнать, и уж тем более полюбить за тот краткий эпизод, когда, увидев взрыв, пожарный бежит исполнять свой долг.
Вот бьющаяся за правду учёная дама Хомюк. Кто она? Есть ли у неё семья? Каким было её детство? Какая сила погнала её в заражённый радиацией Чернобыль? Зачем она упорно уговаривает Легасова раскрыть правду миру? Эмили Уотсон — прекрасная актриса, но ей нечего играть, у её героини есть тетрадка, есть склянка с таблетками йода, но нет биографии и характера.
Нечего играть Джареду Харрису. Его герой — Валерий Легасов, заместитель директора Института атомной энергии имени И.В. Курчатова и член правительственной комиссии по ликвидации катастрофы. В «Чернобыле» академик больше напоминает плывущую по течению гигантскую рыбину — не то злодей, посылающий на крышу 4-го энергоблока, в центр катастрофы, «биороботов» сбрасывать вручную радиоактивный графит, не то святой, которому ведомо будущее, которое надо предотвратить. Но из его реплик не следует ни то, ни другое. Просто функция — академик, гнобивший коллег—евреев, боящийся даже пикнуть против воли партии. Не ясно даже, отчего он повесился во вторую годовщину Чернобыля.
Нечего играть Стеллану Скарсгорду. И проблема не в том, что самый узнаваемый шведский актёр совершенно не похож на круглого, плотного весельчака Бориса Щербину, заместителя председателя Совета Министров СССР и руководителя Комитета по топливу и энергетике при Совете Министров, главу правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Проблема в том, что про Щербину мы ничего не знаем и не узнаем, из сериала во всяком случае. Там нет ничего про паренька из украинского Дебальцева 1919 года рождения, мальчика из рабочей семьи, ставшего в СССР инженером, прошедшего финскую войну, строившего Иркутскую ГЭС и курировавшего советскую нефтяную отрасль. Ни один зритель не узнает, что при этом руководителе трубопроводы в Советском Союзе стали вдвое длиннее, нефтепромыслы начали обслуживать вахтовым методом, а СССР превратился в чемпиона мира по нефтедобыче. И уж тем более никто из фильма не узнает, что после Чернобыля Щербина выкашливал лёгкие, работал на ликвидации чудовищного землетрясения в армянском Спитаке и уже после развала СССР ему поставили памятник в Гюмри. В сериале ничего этого нет, есть лишь странный монолог на тему «а правильно ли я жил?», навеянный так сказать людскими страданиями.
Нечего играть и Барри Кеогану. Его персонаж в кастинге обозначен просто: «Павел, гражданин, призванный служить в качестве ликвидатора». У «гражданина Павла» нет ни прошлого, ни будущего, разве что одна фраза про автобазу, где он работал, совет коллеги ликвидатора носить поверх брюк «свинцовую яйценоску» и ликвидаторские обязанности убивать из винтовки брошенных в Зоне собак и кошек. Его коллега, которого играет полушвед-полуливанец Фарес Фарес в кастинге именуется «Бачо, грузинский солдат, который тренирует Павла», про него мы знаем, что убивать он научился в Афганистане, умеет пить водку и животных в принципе жалеет, не хочет, чтобы они мучились.
Только эта группа ликвидаторов из трёх человек показана более или менее подробно, с лицами и репликами. Они объезжают брошенные деревни и городки в Зоне и отстреливают собак с кошками, которых потом утилизируют в ямах с бетоном, и запивают свою работу водкой. Собак жалко невероятно. Не знаю, читал ли автор сценария, продюсер и главный идеолог сериала Крейг Мазин «Собачье сердце», но от всех эпизодов с участием «гражданина Павла» и «грузинского солдата Бачо» (может быть, всё-таки Бичо?) веет тем самым «Ну что ж, пахнет. Известно, по специальности. Вчера котов душили-душили, душили-душили, душили-душили…».
Собачек жалко гораздо больше, чем людей. Остальные ликвидаторы, включая легендарных водолазов Ананенко, Беспалова и Баранова, — просто картонные куклы на фоне Катастрофы.
Вот вроде трогательный эпизод: один из «биороботов», посланный на крышу сгребать в яму от реактора радиоактивный графит, спотыкается, падает, пробивает защитную обувь, да ещё и задерживается в этом аду дольше, чем на отведённые Легасовым 90 секунд. «С тобой всё, солдат!», — грозно констатирует Легасов. Что всё? Умрёт? Или выполнил долг и может идти. Куда? Зачем? Кто он, этот парень? Молчит «Чернобыль» от HBO, не даёт ответа. Хотя мог бы дать. Сериал Lost начали снимать 15 лет назад, там действуют вымышленные герои, но живые, у них есть прошлое и будущее, их решения и поступки зритель понимает, а, значит, может им сочувствовать или ими возмущаться.
Создатели «Чернобыля» словно забыли про флэшбэки и форвардбэки, про азбучные истины насчёт недостатков и слабостей положительных героев и многогранности героев отрицательных.
Проблема «Чернобыля» от HBO — не в том, что тульские шахтёры похожи больше на разбитных коллег из Кардиффа, готовых полапать чистенький костюмчик топ-менеджера, и работают голыми, хотя у них были белые комбинезоны, принятые на АЭС.
Проблема «Чернобыля» — в том, что за аутентичными пейзажами, автобусами и грузовиками, реквизитом, костюмами и причёсками маячат безликие тени, плоские картонные куклы. Их невозможно любить или ненавидеть, им нельзя сочувствовать, неважно, заняли они сторону Зла, как бесконечные сотрудники КГБ, которые в фильме шастают повсюду, или сражаются на стороне Добра, как учёная Хомюк.
В минисериале «Чернобыль» нет людей, есть только функции. Невозможно испытывать чувства к алгебраической функции, не важно, верно заданное в ней тождество или нет.
