170 лет назад родился Иван Павлов, будущий создатель науки о высшей нервной деятельности, выдающийся физиолог, первый в России Нобелевский лауреат (1904).
Иван Петрович Павлов больше всего на свете любил науку и Россию. А большевиков с их советской властью не любил. Причём оба чувства проявлялись в академике со всей энергией присущего ему максимализма. Поэтому, когда большевики укрепились не только в Смольном, но и в Кремле, Иван Петрович не знал, что ему делать. Любовь требовала остаться в родной лаборатории петроградского Института экспериментальной медицины, а ненависть, о которой он не умел молчать, выталкивала в эмиграцию.
В конце концов, Павлов всё же решил остаться, рассудив, что ему уже за семьдесят и потому «…чёрт с ними! Пусть расстреляют».
Он повсюду именовал новую власть не иначе, как режимом. Открыто издевался над идеей мировой революции. А рассказывая в публичных выступлениях о результатах своих опытов с собаками, любил не к месту саркастически добавлять: «Так учит нас Карл Маркс». В сентябре 1923 года учёный даже прочитал перед переполненной аудиторией Военно-медицинской академии большую лекцию о научной несостоятельности так называемой марксистско-ленинской теории.
«Если то, что делают большевики с Россией, — эксперимент, то для такого эксперимента я пожалел бы даже лягушку», — это высказывание академика Павлова знал весь Петроград.
Его вызывали в ЧК и травили в прессе. Всесильный питерский наместник Григорий Зиновьев со страниц «Правды» даже недвусмысленно пригрозил учёному: «Можно ведь и ушибить». Но Павлов ничего и никого не боялся. Уже в декабре 1934 года, после начала массовых репрессий, в письме к Молотову, которое тот обозвал «чепуховым», Иван Петрович открыто заявил: «Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия».
Унять физиолога не составляло никакого труда. Можно было прогнать его из страны, ошельмовать в прессе и сослать куда-нибудь в глубинку, дабы «оградить от народного гнева», наконец, просто устранить, организовав несчастный случай… У советской власти, как известно, сила была велика. Тем более Иван Петрович постоянно находился под недрёманным оком чекистов: к началу тридцатых годов в НКВД скопилось пять увесистых томов с данными наружного наблюдения за Павловым.
Однако и Ленин, и потом Сталин до самого конца не теряли надежды приручить строптивого академика. Как-никак единственный на весь СССР живой лауреат Нобелевской премии, звезда мировой величины. Залучи такого, и лучшей рекламы для социализма не придумаешь.
Обаять академика поручили Николаю Бухарину, главному теоретику партии и к тому же энтомологу-любителю. Расчёт оказался вроде бы верным. Поначалу Иван Петрович принял незваного гостя в штыки, но стоило Бухарину с восторгом отозваться о висевшей в павловской столовой коллекции бабочек и воскликнуть: «Что, у вас есть даже Thysania agrippina?!», — как лёд был сломлен.
Однако старик был на редкость упрям. Называя Бухарина своим «коммунистическим другом», советскую власть он ругал по-прежнему.
И всё-таки силы были слишком неравными. Будь ты хоть трижды Нобелевский лауреат, в тоталитарном государстве для свободного слова нет акустики: криком изойди — никто не услышит.
В тридцатые годы в газетах про Павлова, если и писали, то всякие коммунистические небылицы. Но самому ему выступать в печати не давали. Единственной аудиторией для него оставалось правительство. За два месяца до смерти Иван Петрович шесть раз писал председателю Совнаркома Вячеславу Молотову: поначалу пытался критиковать действия властей, вразумлял, совестил, но потом только просил вернуть из тюрем семьи родственников и друзей. Понимал: на большее рассчитывать бесполезно…
Он всё, что мог. Воспитанный в православии, тем не менее в церкви бывал крайне редко. Но когда большевики принялись крушить храмы, стал старостой Знаменской церкви, что стояла напротив Николаевского (ныне Московского) вокзала. Чтобы защитить её от разрушения.
Однажды выйдя из церкви, Иван Петрович перекрестился. Проходивший мимо красноармеец презрительно усмехнулся:
— Ну, ты, дед, и темнота! Ведь Бога-то нет.
Академик ничего не ответил. Он слишком хорошо знал, что с человеком, который отравлен ядом тоталитарной идеологии, спорить бессмысленно.
Вскоре после смерти Павлова, в начале 1940-х, Знаменскую церковь всё-таки снесли. На её месте теперь уродливое здание станции метро «Площадь Восстания».
