В этом году 40 лет с того дня, когда в Афганистан вошли советские войска и началась наша самая долгая в ХХ веке война. Все вспоминают своё — историки, ветераны… И кинематографисты.
После выхода фильма «Братство» мне стали предлагать его прокомментировать. В том числе воины-«афганцы». А я отказывался.
И вот почему. Мне, как участнику тех событий, надо было или подтвердить, или опровергнуть представление о войне, предложенное зрителю. Но картина не вызвала у меня ничего, что заставило бы сесть за клавиатуру. Причина — прежде всего в скандалах, которые в похожих обстоятельствах произошли с историческими кинолентами «Матильда» (о Николае II и Матильде Кшесинской) и «Праздник» (о Ленинградской блокаде). Да и ссылки на то, что «Братство» одобрил бывший директор ФСБ Николай Ковалёв, якобы прототип главного героя, показались наигранными: Николай Дмитриевич уже ушёл из жизни, у него не переспросишь!
Впрочем, куда существеннее другое. На суд зрителей представили набор штампов об афганской войне, приведённых людьми, пусть и проконсультированными, но, скорее всего, не вдумчивыми. Они и воспроизвели привычные им стандарты восприятия той войны: каждый, хотел, как лучше, но сам лучшим не был. Или ещё тривиальнее: какое время, такие и люди…
А штампы даже в афганских интерьерах существенно отличаются от того, что было там, тогда да плюс к тому изнутри. Стереотипы же в том смысле, что война — это грязь и суета, проявления высоты духа и человеческих слабостей, применимы к любой точке напряжения — безотносительно её температуры, истории с географией и размера.
Дело в другом: Афган — часть жизни пока не ушедшего поколения. Вот это-то и вызвало вопросы по поводу эмоционального несовпадения кинорассказа с памятью участников. Подкорректировать можно многое, но не память.
Так что же, спросит читатель, фильм вам безразличен?
Не о безразличии речь. «Братство» — весьма поверхностная картина, о которой разумнее промолчать, чем спорить о её значении.
Этот фильм лучше эпатажно оголивуженной «9 роты», а тем более откровенно карикатурных «Крепости Бадабер» и «Муххабата». Но его трудно рекомендовать тем, кто ищет ответы на вопросы, мучающие всех, кто прошёл через ту войну. Что же я и мы все делали в Афгане? Как нам его коллективно помнить?
«Афганский излом» 1991 года более правдоподобен и убедителен, чем «Братство» 2019-го. Может, потому, что об изломе мирной до того жизни соотечественников до режиссёра Владимира Бортко никто не рассказывал. То же с поправкой на сюжет можно сказать о «Пешаварском вальсе» Тимура Бекмамбетова, который в 1994 году впервые после Великой Отечественной коснулся темы наших пленных, вызвавшей озноб.
Буду объективен: режиссёру «Братства» многое удалось.
Удалось передать спонтанность происходящего на войне, если хотите, полуявь-полусон почти каждого боевого выхода.
Неплохо показана сплошная вооружённость афганских племён-кишлаков, их привычка к крови.
Убедителен показ сквозной меркантильности очень многих афганцев. Надо признать, это передавалось и шурави.
В целом адекватно переданы языковая среда, особенности формы-одежды (правда, чекисты носили такую же форму, что и армейцы) и прочий страноведческий антураж. В других фильмах об Афгане такие «режиссёрские вольности» вводили в ступор не только профессионального афганиста.
Запал в душу и эпизод, в котором советский офицер выстругивает кораблик для местного «бачи»-мальчугана. Только вот пленному (так по сюжету) нож бы точно не оставили. А так, для Афганистана это было характерно. Правда, за непривычностью рек чаще мастерили игрушечные грузовички — «каблучки» и «барбухайки»; «бачата» за них даже дрались…
Но с другой стороны, по меньшей мере три исходных эпизода фильма, во многом задающие его не самый замысловатый сюжет, вызывают внутренний протест.
Во-первых, это столкновение спецназовцев с «пехотой» чуть ли не в центре Кабула. Знающие люди подобное отрицают в принципе, ибо «спецназёры» не дураки и не самоубийцы. Лишний раз в людном месте (на базаре) они не появлялись, тем более в разоблачающей их форме и с намерением кого-то ограбить (отобрать магнитофон). Да к тому же с последующим риском мести — через то, что называлось «подставой по делу». Да и условная «пехтура» не искала ссор со спецназом. Не только из боязни таких же подстав (жизнь быстро учила), но и потому, что «в спецназе драться ведь не учат, в спецназе учат убивать»…
Пусть не в Кабуле, а скажем, в «провинциальном» Кандагаре такое и случалось. Даже, допустим, дважды. Оба раза из неформального расчёта: один инцидент на сотни (сотни!) примеров непафосного проявления братства и просто порядочности, не замутнённой последующими соблазнами. Время-то было другое! Помню, офицеры отправляли посылки семьям через земляков-дембелей. И недоразумений практически не случалось, разве что в ташкентской Тузели. Я сам в конце 1988-го таким способом переслал домой тот же магнитофон. К слову, в последующих горячих точках подобное уже не практиковалось. Так что же будем вспоминать — эпизод или атмосферу?
Не буду никого идеализировать. Меркантильность, особенно накануне выхода из Афгана, стала набирать обороты. Но с этого места не обойтись без деталей, в которых таится не только «диавол», но и «ангел».
Уже перед «погрузкой на Родину» солдат (а часто и прапорщик, и офицер, по крайней мере, младший) проходил «командирскую таможню» — политотдельскую и особистскую. Всё, что вызывало сомнения, если не было понятного подтверждения, в лучшем случае «просили передать», как нам говорили, семьям раненых. Были ли перегибы — не знаю, но скандалы случались. Впрочем, посылки тем, кто долечивался в Союзе, действительно собирали.
В типичной ситуации «воин-интернационалист» увозил домой чешский «дипломат» с дембельским альбомом, благодарственное напутствие Наджибуллы, мельхиоровый перстень, джинсы, кроссовки, косметический набор «подруге» и маме и, кому повезло, плеер с кассетами, включая «полублатного Розенбаума». Многие забирали домой письма и, представьте, книги… А вот нож или кинжал вряд ли кому удалось перевезти. Надо ли исключения подтверждать кинофактурой с намёком на «бандюганские» поползновения вокруг того же магнитофона? А ведь это в моральном измерении — точка отсчёта.
Во-вторых, — и это, пожалуй, существеннее — знаковость, по сюжету, убийства мирного афганца просто «взрывает мозг». Не потому, что такого не было. Бывало. Но именно для исключения чего-то похожего те же командиры внедряли в сознание шурави образ убийцы, расстрелянного перед строем на каком-то дальнем блокпосту.
Официального, тем более документального, подтверждения такого расстрела не было, хотя офицеры в это верили. Эта ложь во благо помогала справляться с искушениями, боевыми и не очень. Действовало это так, что затем приходилось внушать уже самим командирам: «Не запугивайте солдат, на боевых всякое случается — пусть не свирепствуют, но и не боятся применять оружие, потерь без того хватит». Именно поэтому хладнокровная расправа над афганцем выглядит пусть и не вымыслом, но… Зачем же эксцесс возводить в ранг почти «ратных будней»? Иначе те же моджахеды и их потомки не говорили бы, что шурави был жесток в бою, но великодушен в обыденности: «Шоурави афарин аст!» — «Советские — это круто!». Такого создатели фильма «перевести» тоже не смогли.
Третий ключевой эпизод — продажа душманам военного имущества.
Но что продавали? Будучи переводчиком, я неоднократно помогал прокуратуре в этом разбираться, тем более таких эпизодов — повторюсь, особенно накануне выхода войск — стало больше. Едва ли не в 90 процентах случаев сливали бензин и солярку, небескорыстно «отгружали» дрова (ящики от боеприпасов). На условном втором месте — «незаконные поставки» продовольствия (пайков, консервов и даже герметичных упаковок хлебопродуктов со штампами Госрезерва 1950-х годов). На третьем — сбыт предметов вещевого довольствия (палаток, зимних бушлатов, шапок, тылового и штабного инвентаря, например, стульев, а ещё — разнообразных инструментов, канистр). Короче, всего того, что можно «провести» как помощь населению, «выкуп-обмен» или «бакшиш».
Были случаи «сдачи» боеприпасов (гранат). А вот фактов продажи «стволов» фактически не было. Ими совершенно безбоязненно делились с моджахедами многочисленные правительственные и иные формирования самих афганцев — прикрывались «довооружением» мифических «сторонников народной власти».
Да и пленение после сделки самого продавца — случай из ряда вон выходящий. Ибо торговля для афганца — «святое». К тому же шурави, вовлечённый в «коррупционную схему», полезен на будущее: если сдал «Калашникова» или даже пулемёт КПВТ (такой случай был, кажется, в 1987-м), сдаст что-то и поважнее, например, информацию о рейде. И опять: что мы видим на экране? Типический эпизод или исключение, похожее на казус?
С этого начинается череда нестыковок и просто ляпов, опровергаемых памятью. И дело не в том, что телевизоры в горах не работали, как на этом настаивает Павел Лунгин, хотя заставить их работать тщетно пытались не самые глупые профессионалы-шурави. И не в том, что душевное смятение командарма, по фильму потерявшего сына-лётчика, ничем сколь-нибудь правдоподобным не подтверждается. Да если бы такое, ни приведи Господь, случилось, вряд ли командарма оставили бы при исполнении — решения ему приходилось принимать стратегические, требовавшие хладнокровия и сосредоточенности на обстановке. Правда, незадолго до нашего выхода был сбит лётчик-афганец, спасённый советскими медиками, офицерами 100-го медсанбата 108 мсд Павлом Кожушковым и, как мне подсказали, ныне профессором Денисом Александровым.
Запомним их имена, а ещё — погибшего перед самым выходом моего коллегу капитана Андрея Шишкина. А ещё механика-водителя «танкового трала», награждённого «Красным Знаменем» за 14(!) подорванных (обезвреженных) мин и, следовательно, пережившего столько же контузий. И солдата с незабываемо народным именем Василий Тёркин. Это он, уже перед речкой Кушка, отвечая на журналистский вопрос «Что вы сейчас чувствуете?», — ответил не по-мальчишески веско: «Знаете, ничего подобного со мной, наверное, не будет»…
Насколько все эти парни живее придуманных персонажей «Братства»!..
Не могло быть — чисто географически! — «плеча подвоза» грузов из Герата в Хост. Их доставляли через Кандагар и Джелалабад. В противном случае пришлось бы обосновывать такой, например, маршрут как Москва-Выборг «с хитрым обходом» Питера. Речь, конечно, и не о белых одеждах афганцев, надеваемых ими разве что на пятничную молитву, да и то редко, и не о магазинных манекенах (их даже без нужды драпировали), вызывающих у афганцев неприличные ассоциации, поэтому их скрывали тщательнее, чем образцы женского белья.
И, что важнее, — дело не в стеснительных недоговорках о нашей, непонятно чем оправданной, «подставе» Ахмад Шаху Масуду после сделки с ним о пропуске шурави через перевал Саланг. Главный шурави генерал Валентин Варенников, по меньшей мере, не опровергал личной с ним договорённости. Увы, по Ахмад Шаху отбомбились.
Но если «политико-исторический» охват «Братства» столь широк, то где они, просоветские и просто здравомыслящие афганцы, в упор жёстко и часто задававшие вопросы о своём выживании и последствиях своей и Афганистана судьбы для будущего Союза? И где, например, наши советники, без оглядки наверх дававшие свои домашние адреса подсоветным афганцам: «Случись что — в беде не оставлю»? Тем более сомнительно, что «в Афгане умирал Союз». Как раз наоборот: «Афган многому научил, вот вернёмся домой и наведём порядок»…
Ещё раз скажу, проходной характер фильма не позволяет предъявлять ему повышенные требования. Например, о соотношении правды факта и художественного вымысла, с отсылкой к известному «спору князя Петра Вяземского и графа Льва Толстого». Не претендую и на дискуссию о миссии творца — отражать настроения в обществе или их формировать?
Другое дело, что претендующее на консолидацию название фильма — «Братство» — вступает в противоречие с нарочитостью его обсуждения. И это не пресекается его создателями — мол, критика исходит от «гордящихся проигранной войной». А им, надо понимать, противостоят «её справедливо клянущие». Первые, понятное дело, мыслят «параллельно-перпендикулярно», вторые — «категориями 3D» и прочих «2.0». Нужны ли нам новые расколы?
Всё упомянутое не заслуживает того, чтобы к фильму, пусть и оплаченному из государственной казны, относиться как к творческому событию. Тем более приуроченному к 30-летию окончания афганской войны. Хотя других кинолент на эту тему мы не увидели. Упомянутое 40-летие начала афганского десятилетия (уже в декабре) ставит вопрос не о памятнике в бетоне и бронзе, а если хотите, об исторической справедливости, человеческом понимании, нравственном знаменателе и политическом чутье.
Почему, например, не пересмотрели уязвившее «афганцев» постановление Съезда народных депутатов, принятое в декабре 1989 года? По сути, оно «приговорило» всю афганскую кампанию. Может, для того, чтобы осложнить создание патриотического движения на основе ветеранских организаций — начиная «кубинцами» и «арабами» и вплоть до нынешних «сирийцев»? Много ли у нас устойчивых социально-политических общностей, кровно заинтересованных в благополучии страны? Не такого ли братства не достаёт обществу и Государству Российскому? Нет ли тут подступов к формированию национальной идеи, которой заждалась страна?
…Память об Афгане — вопрос не абстрактной репутации страны и не политтехнологии на злобу дня, эта память и не для творческого самовыражения. Та война — едва ли не единственное, что так или иначе связывает постсоветское пространство и, по крайней мере, препятствует обращению его частей друг против друга. Иначе даже украинские ветераны не поздравляли бы 15 февраля 2019 года своих российских побратимов (такие звонки, в частности в Петербург, поступали, главным образом, из Европы и Белоруссии).
Размышления на эту тему, а лучше — их практический учёт — и есть то полезное, что подсказал фильм.
