Гимн ленинградского матмеха, где я когда-то учился, начинался словами: «Мы соль земли, мы украшенье мира». И это было правильное мироощущение: только чувством аристократической избранности учёные и могут оградиться от соблазнов мирской суеты.
Но сегодня у магии больше шансов, чем у науки, овладеть массами, живущими по принципу «правда хорошо, а счастье лучше». Ибо наука больше закрывает, чем открывает. Она отрицает возможность добыть энергию ни из чего, исцелить смертельную болезнь наложением рук, остановить бурю жестом или словом, узнать будущее по кофейной гуще, связаться с умершими посредством блюдечка. Это, конечно, будет покруче всех компьютерных томографов и мобильных телефонов, но… Борцы со лженаукой сражаются не с отдельными шарлатанами, прихлопнуть которых было бы относительно легко, а с человеческой природой, для которой очень трудно выносима жизнь без надежды на чудо.
Сегодняшний разгул знахарства и ворожбы — лишь возвращение к норме, ибо за все тысячелетия своего существования человечество едва ли считанные минуты прожило без веры в магию, да и те под давлением пропаганды и террора. Но если эту веру окончательно спустить с тормозов, цивилизация утонет в сладком океане утешительных обманов. Роль тормозов и должна играть наука. Но она сумеет исполнить свою миссию только тогда, когда сохранит свой этос, заставляющий учёного наиболее усердно искать опровержения именно того, к чему тянется его душа. Поэтому главная ценность научного слоя заключается не в том, что он производит, но в том, что он любит. И потому научное сообщество должно презирать все авторитеты, которые ему навязывают сильные мира сего: верховенство производства, рынка или любое иное верховенство, кроме собственного стремления к знанию.
Ещё в 1992-м, когда либеральная пошлость только начала доставать своей убеждённостью, что рынок высшее мерило красоты, истины и добра, я опубликовал в журнале «Нева» статью «Учёные или обречённые?». Ещё тогда я пытался внушить новым господам, что наука не просто собрание отдельных, пусть выдающихся, учёных, это жизненный уклад, роль которого неизмеримо важнее любой «продукции». Я пытался тронуть сердца «демократов» тем, что в научной среде преобладают демократические убеждения, но сегодня это в моих глазах перестало быть достоинством. Учёным пристали не демократические, но аристократические убеждения, убеждённость в том, что не менеджеры и не трудящиеся и торгующие массы, но именно они, учёные, суть соль земли и украшенье мира. Рынок и демократия ведут к диктатуре убожества, если им не противостоит аристократия — общественный слой, предпочитающий «долготу» ― «широте», ставящий перед собой не тот вопрос, который сегодня считается главным: «Насколько широкого круга людей это касается?», ― а вопрос, сегодня слишком уж непопулярен: «Многих ли это будет волновать через одно ― два ― три ― десять поколений?».
Те, кого действительно ужасает стон «Россия погибает!», должны признать первейшей задачей развитие национальной аристократии, расширение круга людей, мечтающих оставить след в памяти потомков. И учёные могли бы сделаться ядром не тысяча первой «демократической», но совсем другой, ещё не виданной Аристократической партии. Такая партия жизненно необходима сегодняшней России, ибо из всего национального наследия — территория, хозяйство и прочая, и прочая — для исторического выживания нации наибольшую ценность представляет именно аристократия. В античные времена еврейский народ полностью утратил территорию, но сохранил духовную аристократию, хранительницу грез, — и через две тысячи лет возродил государство на прежнем месте. Меньше века назад, уничтожив аристократию — духовную, интеллектуальную, — большевики почти превратили Россию в другую страну. Нужно ли продолжать их дело демократическими методами?
Кто, скажем, уважает Италию за её средней руки достаток? Её чтут за Леонардо, Микеланджело, Ферми. А мы уже век проедаем авторитет Толстого, Достоевского, Мусоргского, Чайковского, Менделеева, Ляпунова… Иссякание гениев более всего и должно беспокоить Аристократическую партию, ибо один национальный гений защищает свой народ от ощущения мизерности и никчёмности лучше, чем двести дивизий и миллион миллиардеров. А потому Аристократическая партия и есть самая народная.
И не нужно думать, что для неё не хватит кадров: если их собрать по всей России романтиков, мечтающих причаститься какому-то бессмертию, числом их выйдет целая небольшая страна. Целый малый народ, составляющий незримое сердце большого народа.
Есть такая партия. Осталось лишь, как выражались ещё недавно, сплотить её ряды. И, кроме учёных, я не вижу ни одной хоть сколько-нибудь влиятельной и организованной социальной силы, которой бы это было по плечу и по уму, которая уже была бы столь близка и к осознанию своей особой миссии и к аристократическому мироощущению. Осталось только признаться самим себе: да, мы — соль земли, мы — украшение мира.
