Пятьдесят лет назад не стало Ильи Эренбурга.
У Ильи Эренбурга – десятки имён. Товарищи по большевистской партии называли его «Лохматым», агенты царской охранки – «Французом», лидеры белогвардейской эмиграции – «Сталинским подкидышем», немецкие фашисты – «главным жидом России», чиновники из Министерства культуры СССР – «классиком советской литературы», коллеги по писательскому цеху – «публицистом №1»…
Кем же на самом деле был этот человек, которого Адольф Гитлер считал своим личным врагом, Сталин одаривал званиями и премиями, а великий Пикассо писал с него портреты?
Последние годы Илья Эренбург проводил на даче в Новом Иерусалиме. Выращивал цветы, принимал гостей и готовил к печати свою главную книгу – «Люди, годы, жизнь». В этой энциклопедии первой половины ХХ века, где переплелись сотни имён и событий, он писал: «Не мыслю себе писателя, которого не волнуют проблемы своей эпохи. Место писателя всегда в разведке, а не в обозе. Писатель скорее открывает, чем излагает, скорее, предписывает, чем переписывает…»
Эренбург был не просто писателем-разведчиком, который снабжал отечественного читателя правдивой информацией о жизни в современном западном мире, он был связным между Россией и Европой, проводником из царской России в Россию новую, посредником между демократией и тоталитаризмом, СТАЛКЕРОМ, который умел проникать в самые запретные места, лихо обходя многочисленные заслоны и ловушки.
В этой «всепроходимости» – смысл жизни Эренбурга, его значимость на подмостках российской литературы и шире – на сцене нашей истории…
«Илья Эренбург – один из последних гастролёров, вывозивших в холодную и голодную Москву звенящий и сверкающий праздник Парижа. Безумно талантливый юноша, угрюмый муж с солнечными всплесками несоветского, дооктябрьского дара, желчный старик, мудрец и пророк, сумевший определить и назвать оттепель и донёсший до её весеннего берега вопль и стон Большого террора – это всё он, бывший парижский Пьеро для советских буден», – такую оценку дала писателю «последний революционер ХХ века» Валерия Новодворская…
Европа – это первая, она же вечная любовь Эренбурга, которой Илья Григорьевич на протяжении всей своей жизни щедро делился с читателями. В эпоху обязательного социалистического реализма он говорил о симпатии к французским импрессионистам и к итальянскому неореализму. Пел дифирамбы авангарду и супрематизму. Дружил с Пикассо, Шагалом, Аполлинером, Модильяни, делясь с ними не только последним франком, но и новостями из большевистской России…
Впервые в Европу он попал не в охотку, а по принуждению. В январе 1908-го недоучившегося гимназиста арестовали за активное участие в восстании 1905 года и полгода продержали в тюрьме.
«В Басманной избили. Очнулся на полу в «пьянке»: блевотина, кровь. Объявил голодовку – шесть дней. Было трудно, но держался, в душе мня себя героем», – вспоминал о тех днях Эренбург.
В тюрьме 17-летнему юноше особенно досаждает скудная кормежка. На обед заключённым тогда давали кашу, 130 граммов мяса и 820 граммов хлеба. Вечером – гречку с салом. Энергетическая ценность тюремной пайки составляла 2730 ккал. Совсем неплохо, если знать, что нынешние зеки едят лишь на 200 килокалорий больше…
Перед Эренбургом стоял не слишком богатый выбор – либо сибирская каторга, либо эмиграция. И он готов был вслед за своими товарищами идти по тюремному тракту с конечной остановкой в Сибири, но отец, которого Илья буквально боготворил, настоял на отъезде. Так будущий писатель впервые оказался во Франции.
В Париже беглец остановился на улице Данфер-Рошеро. «Я разложил привезённые с собой книги, купил спиртовку, чайник и понял, что в этом городе я надолго».
После тюремных переживаний он запойно бездельничал. Жить было на что –отец ежемесячно присылал 50 рублей, что равнялось 300 франкам. Непритязательный обед тогда стоил 60 сантимов, а аренда двухкомнатной квартиры с мебелью – 40 франков в месяц.
В Париже он познакомился с Лениным, которым был заочно очарован, и стал исправно ходить на все партсобрания большевиков. Вот как Эренбург описывал одно из подобных мероприятий:
«Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазками на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, безделья, скуки слушали его, бережно потягивая гренадин».
Илья быстро разочаровался в своём кумире и принялся резко критиковать его во французских газетах. Он называл будущего вождя мировой революции «безмозглым дрессировщиком кошек», «лысой крысой», «картавым начётчиком», «промозглым стариком», «взбесившимся фанатиком»… Мало того, Эренбург начал издавать собственный журнальчик под названием «Тихое семейство», в котором поместил карикатуру, изображавшую Ильича в фартуке с метлой в руке, и с подписью: «Старший дворник». А про «великий труд» главного большевика об эмпириокритицизме написал: «Пособие, как в шесть месяцев стать философом».
Ленин не принимал близко к сердцу критику «Лохматого». В 1938 году Надежда Крупская в статье «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» вспоминала: «Из современных вещей, помню, Ильичу понравился роман Эренбурга, описывающий войну. “Это знаешь, – Илья Лохматый, – торжествующе рассказывал он. – Хорошо у него вышло”».
В 1944-м Эренбургу вручили орден Ленина. Профильный портрет «старшего дворника» занял почётное место на праздничном пиджаке писателя…
Прибежищем юного Эренбурга в Париже стало кафе «Ротонда», что на углу бульваров Распай и Монпарнас. Хозяин заведения, мясник Виктор Либион, отпускал художникам и писателям в кредит кофе с бутербродами. Иногда он давал кому-нибудь из них пять франков, прибавляя: «Смотри, пропей их у меня!..» И очень обижался, когда кто-нибудь из его богемных посетителей тратил дарованные франки на любовные утехи – даром, что базовый тариф уличной парижской проститутки тогда составлял аккурат пять франков…
В «Ротонде» Эренбург свёл дружбу с Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Марком Шагалом, Гийомом Аполлинером. Среди новых знакомцев Илья особо выделял Пикассо, считая его величайшим живописцем ХХ века. Кстати, именно Эренбургу принадлежала главная заслуга в организации первой выставки Пикассо в СССР в октябре 1956 года. По значимости выставку можно было сравнить с такими явлениями хрущевской оттепели, как Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, американская промышленная выставка в Сокольниках, открытие театра «Современник» в Москве или поэтические вечера в Политехническом. Пикассо дал для выставки 40 работ из своей коллекции.
Спустя шесть лет советская власть решила наградить великого художника и присудила ему Международную Ленинскую премию. Посол СССР в Париже в торжественной обстановке должен был вручить лауреату диплом и медаль. Но к тому времени Пикассо разочаровался в Стране Советов, и коммунистические идеи ему порядком поднадоели. Уговоры французских коммунистов привели к тому, что художник даже пригрозил, что, если от него не отстанут, он выйдет из рядов Французской компартии и перестанет её финансировать. Тогда к Пикассо был направлен Эренбург с деликатным поручением. Писателю удалось найти удачный аргумент: он сказал, что присуждение Ленинской премии всемирно известному авангардисту Пикассо станет защитой для притесняемых советских авангардистов. «Хорошо, – Пикассо пошёл на уступку другу, – считай, что я принял эту премию. Можешь сообщить своим».
В кафе на Монпарнасе все друг с другом были знакомы, царила фамильярная атмосфера. Однажды Алексей Толстой послал в «Ротонду» открытку для Эренбурга, где вместо фамилии указал: «Аu monsieur mal coiffé» – «плохо причесанному господину», и открытка нашла своего адресата.
Сегодня в «Ротонде» уже нет былой богемной жизни. Парижское кафе превратилось в фешенебельный ресторан, который стал исторической достопримечательностью французской столицы…
Эренбург много работал. С 1910-го по 1914 год вышли в свет пять его поэтических сборников. «Годы и годы я ходил по улицам Парижа, оборванный, голодный, с южной окраины на северную; шёл и шевелил губами: сочинял стихи», – писал Эренбург.
В 1914-м он издал антологию, включившую подборку из 29 поэтов, среди которых Поль Верлен, Артюр Рембо, Гийом Аполлинер.
«Всего более привлекают внимание И. Эренбурга гнойники верхов современной культуры. Выследить всё позорное и низменное, что таится под блеском современной европейской утонченности, – вот задача, которую (сознательно или бессознательно) ставит себе молодой поэт», – говорил о тех годах жизни Эренбурга мэтр отечественного символизма Валерий Брюсов…
А вот что об Эренбурге писала художница Мария Воробьёва, жившая в Париже с 1912 года:
«Я много общалась также с Ильёй Эренбургом и его женой Катей. Вид у Эренбурга в то время был весьма неряшливый – прямо портрет нигилиста из романа. Карманы его пиджаков и пальто оттопыривались от множества газет и бумаг. Небольшие, хрупкие на вид, красивой формы руки были обезображены пожелтевшими от табака ногтями. Чувственный рот, который слегка скашивался на одну сторону при разговоре, портили несколько сломанных зубов – память о студенческих годах в Киеве. Он боялся дантистов и никогда не лечил зубы, к тому же ему было наплевать на их вид, он и чистил их довольно редко».
Что называется, картина, маслом…
Впрочем, Эренбургу было плевать на то, что думают о нём окружающие. Он с головой был погружён в мощный водоворот культурных событий, захлестнувших Европу накануне Первой мировой войны. На его глазах рождались новая живопись, новая литература, новая музыка, новая архитектура.
Спустя много лет Илья Григорьевич напишет о той поистине культурной революции в тех самых «Люди, годы, жизнь».
Второй раз Илья Эренбург приехал в Париж в 1921 году. Ему не терпелось рассказать богемным приятелям о революции, о том невероятном, что происходит в русском искусстве и литературе. Но встреча с друзьями длилась недолго. Власти выдвинули против писателя обвинения в пропаганде большевизма и предписали в 24 часа покинуть Францию. Единственным доказательством виновности Эренбурга были его статьи в левых парижских изданиях о революционном искусстве. Как позже выяснилось, донос на Эренбурга в полицию написал его лучший друг Алексей Толстой.
Илья Григорьевич переехал в Берлин.
Столица Германии в то время была центром русской эмиграции. В городе жило больше 100 тысяч выходцев из России. В 1922-м в Берлине работали 17 русских издательств, выходили три ежедневные русскоязычные газеты и пять еженедельников.
В Берлине, вопреки утверждениям эмиграции, что вся настоящая русская литература находится в изгнании, Эренбург доказывал: подлинная поэзия жива именно в России. Перечисляя её «блестящие достижения за последние годы», наряду с «Двенадцатью» Блока и «Зимними сонетами» Вячеслава Иванова он назвал «Белую стаю» и «Подорожник» Ахматовой.
По приглашению Эренбурга в столицу Германии из Москвы приехал Есенин в сопровождении обворожительной Айседоры Дункан. Илья влюбился в спутницу поэта. Испытывала симпатию к Эренбургу и Дункан. Классический сюжет для мелодрамы: певец российских берёз застаёт своего друга и возлюбленную в номере дешёвой берлинской гостиницы. Между мужчинами завязывается драка, в которой побеждает Есенин. Айседору он великодушно прощает…
В Германии вышла книга Эренбурга «А всё-таки она вертится». В ней он говорил о русском авангарде, составляющем часть современного европейского искусства; это мост, утверждал он, который революционная Россия перебрасывает в будущее.
По этому мосту в будущее устремился и сам Эренбург, издав в Берлине, пожалуй, лучший свой роман – «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», где он описывал жизнь Европы и России времён Первой мировой войны и революции и дал поразительные по своей точности пророчества.
Так, например, Эренбург предсказал Холокост, сталинские репрессии, создание атомной бомбы и даже бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
Леонид Жуховицкий писал по этому поводу: «В Эренбурге не было ничего от Нострадамуса, Ванги или Мессинга. Было другое – мощный ум и быстрая реакция, позволявшие улавливать основные черты целых народов и предвидеть их развитие в будущем. В былые века за подобный дар сжигали на костре или объявляли сумасшедшим, как Чаадаева».
А вот что говорит о романе сам автор: «Хуренито мне дорог потому, что никто (даже я сам) не знает, где кончается его улыбка и начинается пафос. Об этом пишут, спорят и пр. Одни – сатира, другие – философия etc. Популярность неважна (хотя и мне было приятно узнать, что при всей остроте и актуальности он очень понравился и Ленину, и Гессену). Занимательность – находка. Это европейская проза».
«Необычайные похождения…» стали первым советским плутовским романом, на который потом ориентировались Ильф и Петров, Булгаков, Войнович…
Стоит сказать, что Эренбург был номером один во многих литературных жанрах. Вот что, например, пишет о путевых очерках Ильи Григорьевича Константин Паустовский:
«Я не собирался останавливаться на отдельных книгах Эренбурга, но всё же не могу не сказать хотя бы несколько слов об его совершенно блестящих путевых очерках. Эренбург – вечный странник. Он знает каждый камень в Европе. Его вторая родина – Франция, город сердца – Париж. Эренбург знает Францию, пожалуй, не хуже, чем знал её Стендаль. Это знание помогает ему, когда он пишет о Франции, найти те единственные нужные слова, которые дают точную и живописную картину целого».
В 1923-м в Германии разразился экономический кризис – резко упала марка. «Спaсaйте!» – писал Эренбург в Москву своему другу Владимиру Лидину, умоляя найти издателя.
«Положение здесь отчаянное. Все издательства закрылись. Живу в долг, но и эта возможность кончается… обед у Ферстера стоит 35 миллионов, и с непривычки мы здесь все потеряли голову».
Выжить теперь Эренбург мог только благодаря поступлениям из России. Однако советские издатели, не связанные международными соглашениями об авторском праве, отказывались выплачивать гонорары.
В конце концов, Эренбург получил вид на жительство в Италии. Но и там не сложилось. Сразу по приезду в Рим он попал на фашистский митинг, где ему изрядно намяли бока. От верной гибели писателя спас молодой итальянец, которого Эренбург после войны вновь повстречает (вот судьба!) в одном из лагерей для военнопленных…
И снова – Париж. Эренбург без особого труда завоевал авторитет среди своих французских друзей. Он был в курсе того, что происходило в Москве, для него не было каверзных вопросов, он заранее предвидел все возражения, и у него всегда был готов ответ.
В 1926-м Эренбург отправился в путешествие по новой России – Москва, Одесса, Киев, Тифлис, Баку… Он писал репортажи для «Вечерней Москвы», за которые получал повышенный, двукратный, гонорар и демонстрировал в этих городах последние новинки французского кино, фильмы Рене Клэра, Абеля Ганса, Жана Ренуара. Классик грузинского кино Михаил Чиаурели потом вспоминал, что именно картины, которые Илья Григорьевич привёз в Тифлис, стали для него и его коллег ориентиром в творчестве. Вот откуда в грузинских фильмах эта французская лёгкость вперемежку с кавказским темпераментом!..
В свой любимый Париж Эренбург вернулся с неподъёмным грузом впечатлений о Советском Союзе. Их хватило бы «на десяток томов», признавался он своему парижскому издателю. Но вместо путевых заметок Эренбург уселся за репортажи для московской «Вечёрки».
«Большевики платят изрядно, куда больше ваших крохоборов из так называемой свободной прессы», – хвастался он в письме Пикассо.
Много времени отнимала у Эренбурга и работа над созданием общества друзей новой России, идея которого принадлежала группе писателей-«унанимистов» во главе с Жюлем Роменом и Жоржем Дюамелем…
В 1932-м Эренбург стал парижским корреспондентом «Известий». Статус советского журналиста превращал его из частного лица в официального представителя писателей, ставших на сторону Советской власти. В Европе тогда существовало нескрываемое предубеждение против советских писателей. Но благодаря тому, что книги Эренбурга печатались в Европе, он мог вести диалог с западноевропейскими коллегами как полноправный участник литературного процесса. В то же время благодаря Эренбургу Советы имели уникальную возможность устанавливать прямые контакты с европейскими интеллектуалами, чем они не раз пользовались в политических целях…
По улицам и площадям Италии, Германии, Испании маршировал фашизм. Эренбург, как никто другой, видел мировую опасность этих варваров. Он предлагал писателям объединиться в антифашистский фронт. Обращался по поводу своей инициативы к Сталину. Вот выдержки из этого письма:
«Положение нa Зaпaде чрезвычaйно блaгоприятно: большинство нaиболее крупных, тaлaнтливых, дa и нaиболее известных, писaтелей искренно пойдёт зa нaми против фaшизмa. Если бы вместо МОРПa (Международное объединение революционных писателей — Д. А.) существовaлa широкaя aнтифaшистскaя оргaнизaция писaтелей, в неё тотчaс бы вошли тaкие писaтели, кaк Ромен Роллaн, Андре Жид, Мaльро, Ж.-Р. Блок, Бaрбюс, Томaс Мaнн, Генрих Мaнн, Фейхтвaнгер, Дрaйзер, Шервуд Андерсон, Дос Пaссос. Скaжу короче: тaкaя оргaнизaция зa редким исключениями объединит всех крупных и непродaжных писaтелей. Политическaя прогрaммa тaкой оргaнизaции должнa быть очень широкой и в то же время точной: 1. Борьбa с фaшизмом. 2.Активнaя зaщитa СССР. Зaпaдноевропейскaя и aмерикaнскaя интеллигенция прислушивaется к «крупным именaм». Поэтому знaчение большой aнтифaшистской оргaнизaции, возглaвляемой знaменитыми писaтелями, будет весьмa велико».
Сталин переадресовал письмо Эренбурга Лазарю Кагановичу с запиской: «Прочтите письмо т. Эренбурга. Он прав. Это необходимо. Возьмитесь за дело вместе со Ждановым. Хорошо бы расширить рамки МОРП и поставить во главе МОРПа т . Эренбурга. Это большое дело».
Заручившись поддержкой вождя, Эренбург собрал в двух своих крохотных комнатках на улице Котантен будущий штаб новой писательской организации. В него вошли Мaльро, Леон Муссинaк, Жaн-Ришaр Блок, Роже Вaйян-Кутюрье, Луи Арaгон и Луи Гийу…
Буквально накануне Всемирного конгресса писателей в защиту культуры, который должен был открыться 21 июня 1935 года, Эренбург столкнулся в табачной лавке на Монпарнасе с Андре Бретоном. Бретон только что прочитал разгромную статью Эренбурга о сюрреалистах. Представившись, он отвешивает автору статьи здоровенную пощёчину. Эренбург не полез в драку, вместо этого он… мелко отомстил коллеге. Он убедил соратников по оргкомитету, что Бретон повёл себя как фашист, а потому должен быть исключён из числа делегатов конгресса. В случае отказа Эренбург покинет конгресс вместе со всей советской делегацией. Шантаж возымел действие…
В 1937-м на пике Большого террора писатель вернулся в Москву. И здесь впервые столкнулся с дилеммой: либо, как все, петь осанну Сталину, либо поддержать тех, кого большевики считали «врагами народа».
«Я никогда не верил абсурдным обвинениям против людей, чья невиновность была очевидна, – и, однако, молчал вместе с миллионами соотечественников, понимая бессмысленность любого протеста, заведомо бессильного остановить ход чудовищной машины репрессий. Погубить и себя самого – вот единственное, чего можно было добиться протестами», – вспоминал о том Илья Григорьевич диком и страшном времени.
И всё же, не смотря на своё, как он говорит «молчание», Эренбург по мере возможностей отстаивал права невиновных.
Вот что рассказывал Константин Паустовский:
«Эренбург – явление большее, чем писатель. Он – самоотверженный защитник культуры от всех изуверских и чёрных покушений на неё, откуда бы они ни исходили. Если бы был жив волшебник Христиан Андерсен, то он мог бы написать суровую сказку о старом мужественном писателе, который пронёс в своих ладонях культуру, как несут драгоценную живую воду, через обвалы времени, сквозь годы войн и неслыханных страданий, – стараясь не расплескать ни капли. Он не позволял никому замутить её, потому что нёс эту влагу жизни для счастья простых и мирных людей. Защищая нашу культуру, Эренбург тем самым защищает и культуру будущего, те большие человеческие ценности, которые должны быть и будут».
В 1938 году Эренбург отказался писать репортаж о суде над Николаем Бухариным, с которым когда-то учился в одной гимназии, он не желал ни произносить здравицы в честь Ежова, ни проводить параллели между «пятой колонной» в Испании и теми, кого в СССР называли «врагами народа».
Почему такому человеку, как Эренбург, удалось выжить в те годы, уму непостижимо! Говорят, писателю покровительствовал Сталин, считая его единственным европейцем в России и используя как ширму свободы перед Западом. «Товарищ Эренбург у нас редкостный экземпляр, его беречь надо», – говорил вождь своим товарищам по партии.
В этой связи показательна история с романом «Буря», который Эренбург написал сразу после войны. Это был первый в истории отечественной литературы пример военного эпоса. Но его коллегам-писателям роман не понравился. Они обвинили Эренбурга в космополитизме, хотели исключить из Союза писателей. На заседании правления Союза больше других негодовал Михаил Шолохов: «Эренбург — еврей! По духу ему чужд русский народ, ему абсолютно безразличны его чаяния и надежды. Он не любит и никогда не любил Россию. Тлетворный, погрязший в блевотине Запад ему ближе. Я считаю, что Эренбурга неоправданно хвалят за публицистику военных лет. Сорняки и лопухи в прямом смысле этого слова не нужны боевой, советской литературе…»
Казалось бы, конец карьере, а может, учитывая те годы, – и жизни. Но Эренбург спокоен, он неспешно достал из кармана пиджака листок бумаги и сказал, что очень ценит мнение коллег-писателей, но ещё дороже ему мнение читателей. Вот, например, одно из писем: «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную «Бурю». Спасибо Вам за неё. С уважением И. Сталин».
Немая сцена…
Великая Отечественная война, которую Эренбург провёл в окопах военной публицистики, развела Эренбурга с его европейскими друзьями, но лишь на время. В 1950 году Эренбург опубликовал в «Правде» «Открытое письмо писателям Запада», в котором призвал деятелей культуры подписать Стокгольмское воззвание против атомного оружия. На призыв Эренбурга откликнулись Пикассо, Элюар, Неруда, Жолио-Кюри. Вместе они стали заметными фигурами во Всемирном совете мира.
Деятельность Эренбурга на посту вице-президента этой организации во многом способствовала созданию положительного образа СССР в глазах западной интеллигенции. Кстати, голубку Пикассо, которая стала символом движения за мир, придумал Илья Григорьевич…
Но хватало у Эренбурга забот и на Родине: быстро стареющий Сталин вновь открыл охоту на «врагов народа».
В январе 1953 года «Правда» объявила о раскрытии заговора врачей, обвинённых в подготовке покушений на Сталина и ряд высших советских руководителей. Из девяти врачей, обвинённых в заговоре, шестеро были евреями. Президиум Академии наук СССР потребовал для них смертной казни. Константин Симонов, главный редактор «Литературной газеты», нашёл для них определение, которое осталось в истории: «убийцы в белых халатах».
Через несколько дней после публикации в московской квартире Эренбурга появились посланцы Сталина – Минц и Маринин. Они познакомили Эренбурга с текстом «открытого письма» от имени еврейских деятелей. Письмо уже подписали кинорежиссёр Михаил Ромм, скрипач Давид Ойстрах, поэт Самуил Маршак, физик Лев Ландау, пианист Эмиль Гилельс…
Под предлогом, что вопрос серьёзный и ему необходимо время для обдумывания, Эренбург уклонился от немедленного подписания. Потрясённый всем происходящим, он сел за пишущую машинку и составил письмо к Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Тов. Минц и Маринин ознакомили меня сегодня с проектом “письма в редакцию газеты “Правда” и предложили мне его подписать. Я считаю своим долгом изложить мои сомнения и попросить Вашего совета. Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Опубликование “письма…” может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины».
Говорят, Сталин прислушался к аргументам, которые Эренбург изложил в этом письме и «дело врачей» вскоре прекратили. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что Великому кормчему тогда уже было не до борьбы с космополитами, через месяц он скончался от тяжёлой болезни.
Эренбург на похоронах Сталина плакал навзрыд. Он искренне считал, что Сталин «был гением и что он войдёт в историю, ибо социализм в СССР построен им».
Историк Рой Медведев так вспоминал свою первую встречу с Эренбургом в начале 1960-х:
«Многое из того, что говорил Эренбург, вызывало у меня несогласие. Он испытывал острую неприязнь к Хрущёву. И не скрывал этого. Хрущёв, по мнению Эренбурга, был слишком грубым, импульсивным и необразованным человеком. Напротив, о Сталине писатель говорил с явным уважением, хотя и осуждал его за репрессии».
С Никитой Сергеевичем Эренбург был на ножах.
В 1955 году в качестве депутата Верховного Совета СССР Эренбург направил официальное письмо Хрущёву с ходатайством об освобождении из заключения сына Ахматовой Льва Гумилева.
В том же году Эренбург, вопреки запрету ЦК КПСС, добился разрешения на публикацию стихотворений Марины Цветаевой и рассказов Исаака Бабеля.
В начале 1957-го Эренбург отказался участвовать в антиамериканской истерии, развязанной в условиях обострения «холодной войны» и ухудшения советско-американских отношений. Более того, он открыто пошёл против течения и выступил со страниц «Литературной газеты» в защиту американской культуры.
В 1962-м на выставке в Манеже он позволил себе открыто спорить с Хрущёвым, защищая художников. После этого Эренбург подвергся жёсткой критике со стороны главы государства, а его произведения перекочевали в разряд запрещённых.
8 марта 1963 года на встрече с творческой интеллигенцией Хрущёв говорил: «Когда читаешь мемуары И.Г. Эренбурга, то обращаешь внимание на то, что он всё изображает в мрачных тонах». Позиция писателя казалась первому секретарю ЦК КПСС тем более неприемлемой, что «сам тов. Эренбург в период культа личности не подвергался гонениям или ограничениям».
Ещё при Хрущёве, весной 1964 года, Эренбург активно поддерживал идею о присуждении Ленинской премии Солженицыну, что, конечно, тоже не могло найти понимания партийного руководства.
…Да, вы годы сталинщины Эренбург не подвергался гонениям и ограничениям, более того – он в это время большей частью находился в Европе, а потому к тому же не пропитался атмосферой постоянного страха и боязни лишнего слова. Именно поэтому, надо думать, он уже в 1954-м опубликовал повесть «Оттепель», давшую название целой эпохе советской истории.
Помимо названия, успех «Оттепели» объяснялся и тем, что Эренбург в ней затронул ряд запретных вопросов – отступление советских войск в 1941 году, вспышку антисемитизма в начале 1953-го… Читатели, не привыкшие к подобным откровениям, были потрясены.
Власти объявили «Оттепель» идейно порочной. Эренбурга заодно с новомирцами обвинили в «нигилистических, эстетских», а то и «объективистских» взглядах. Ему поставили в упрёк отсутствие «положительных героев», мрачное настроение и недооценку руководящей роли партии.
А вот что сам Эренбург писал об «Оттепели»:
«Повесть посвящена искусству, она посвящена человеческим взаимоотношениям, сердечному оттаиванию натур. Душевная близость часто даётся с трудом, в особенности, когда речь идёт о немолодых и замкнутых людях, что сходство оценок, вкусов, эмоций радует и изумляет. “Оттепель” не роман, а короткая повесть: в ней я пытался обрисовать жизнь общества, я изобразил десяток людей и взял короткий отрезок времени. Мне хотелось показать, как огромные исторические события отражаются на жизни людей в небольшом городке, передать моё ощущение оттаивания, мои надежды. Согласен, что во многом “Оттепель” далеко не совершенна, но я никогда не отрекаюсь от того, что написал. Каждая моя вещь: статья, очерк, рассказ, стихотворение, пьеса, повесть, роман выстрадана всеми корнями моего бытия».
И ещё цитата:
«Время, названное аллегорично “оттепелью”, ушло в небытие. Я нахожусь в таком возрасте, когда имею право говорить обо всём без оглядки. Властолюбцы, люди никчёмные и бездарные держат Россию в тисках. В молодости я мечтал о социализме без диктатуры. Трудно жить с мыслями под замком. Я рад, что у нас появилась повесть Александра Солженицына “Один день Ивана Денисовича”. Тогда нам всем казалось, что повеяло новым временем. Мечта испарилась, как мыльный пузырь»…
Ответ на вопрос, который в годы сталинских репрессий и позже, во время хрущёвской оттепели, задавал себе каждый более или менее интеллигентный человек: почему власть не трогает Эренбурга, дозволяя ему вольно передвигаться по миру и общаться с персонами, за одно упоминание о которых в Советском Союзе могли отправить в места не столь отдалённые? – ответ на этот вопрос, думаю, надо искать в парижских кафешантанах, где пропадал Эренбург в начале прошлого века.
Именно там он стал частью той творческой среды, из которой вышли многие классики современного искусства. До конца жизни эти люди помогали друг другу, защищая друзей своими титулами, регалиями и связями от разного рода преследований.
Впрочем, сам Эренбург считал, что ему просто повезло: «Я выжил – не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею».
Спустя двадцать лет после смерти Эренбурга Андрей Тарковский приступил к съёмкам «Сталкера». Режиссёр не скрывал, что одним из прототипов главного героя был для него Илья Григорьевич. Человек, который всю свою долгую жизнь сквозь кордоны цензуры и колючую проволоку запретов вёл своих читателей к той таинственной комнате, где исполняются самые искренние, самые заветные и самые выстраданные желания…
