Всё-таки матерщина на Руси дело сакральное и всенародное. Не зря же народные избранники не могут забыть про обсценную лексику. Даже если она звучит в приватной обстановке, то есть дома.
Фонд «Общественное мнение» выяснил, что около 70 процентов россиян используют ненормативную лексику в обыденной речи. Только 29 процентов вообще не употребляют нецензурную брань. Но при этом 64 процента в принципе против брани, а 32 — полагают, что употребление мата не приемлемо ни при каких обстоятельствах. В сумме выходит 96 процентов противников матерщины. Загадочна и противоречива русская душа: страдают, мучаются, но ругаются. Все от министра до школьника.
Вероятно, Государственная дума во властном благорасположении своём решила прийти на помощь согражданам. Административный кодекс будет дополнен статьёй карающей брань в домах и квартирах. Раньше закон считал ругань в общественных местах мелким хулиганством и предусматривал соответствующие кары. Теперь, если антиматерщинный закон будет принят, то бранное словечко даже в кругу семьи потянет на пять тысяч штрафа или на пятнадцать суток ареста.
Задумка богатая. Сразу оговорюсь, я выросла в семье, где материться было не принято ни при каких обстоятельствах, плохие слова видела на заборах и стенках. И в школе, и в Университете в моем окружении нецензурно не бранились, во всяком случае, при девочках и женщинах. И потом судьба миловала. С бытовыми матерщинниками или любителями обсуждать матом производственный процесс жизнь сталкивала раз или два. Бог миловал. Но на улице из уст прохожих или случайных попутчиков разное несётся. Часто противное.
Меня лично матерная брань коробит. Но это не значит, что я в восторге от очередной думской инициативы, ровно так же как не была в восторге, когда в 2012 году парламентарии озаботились нецензурной бранью в СМИ и искусстве и придумали миллионные штрафы, чтобы, наконец, «оградить» публику от тлетворного воздействия и перевоспитать широкие народные массы. Видимо логика была такая: по соцопросам, народ против нецензурщины, но слышит её со сцены и экрана, натыкается в книгах и в газетах и по слабости своей следует за мастерами культуры и акулами пера.
Уже пять лет книги, где есть крепкое словцо, продаются закупоренными в целлофан, режиссёры стараются обойтись в кино и театре без обсценной лексики, а телеканалы, чтобы не нарваться на штраф, запикивают всё подряд, как запикали в культовом «Гараже» словечко «хреновина». Кстати, с этим гудочком недоумённый вопрос персонажа Буркова: «Что за хреновина?» получился куда более непристойным.
Пять лет прошло, культура и искусство очищены от нецензурщины, а народ всё равно продолжает материться. В общественных местах так точно. Просто беда.
Парламентарии забеспокоились, задумались и решили: корень зла — в семье. Виновата, так сказать, погода в доме. Изгоним брань из семьи, поспокойнее станет и в цехах и на улицах.
Согласно вновь придуманному закону, если его, конечно, примут, под административный суд могут пойти все. Даже цвет русской литературы. Я не только об эпатажных Эдураде Лимонове или Владимире Сорокине.
Давайте примерим существующее или запланированное к внедрению в РФ законодательство относительно бранных слов на русских классиков.
Причём классиков самой высокой пробы, заранее оставив в покое Ивана Баркова с его Лукой Мудищевым.
Уже сейчас отдельные тома сочинений Пушкина, Есенина и Маяковского должны продаваться в целлофане, чтобы издатели не загремели под штраф. Всякие там «Телега жизни» и «Нате!» они не без крепкого словца.
Пушкин пошел бы и по бытовой статье. Судя по переписке с друзьями, мат в «домах и квартирах» он использовал часто и охотно.
Страдалец за народ Некрасов тоже мог бы загреметь на 15 суток по вновь подготовленной статье, если бы его подруга жизни Зиночка пожаловалась. Певец крестьянской музы любил крепкие выражения в застолье и, когда рассказывал гостям что-нибудь из простонародной жизни, говорил ей ласково: «“Зина, выйди, пожалуйста, я должен скверное слово сказать”», — и она, мягко улыбнувшись, уходила на несколько минут», — вспоминал юрист Анатолий Кони.
Лев Толстой обошёлся в «Севастопольских рассказах» без обсценной лексики, хотя в Севастопольской больнице и на Малаховом кургане звучало, вероятно, разное. А вот в семье, с друзьями граф не избегал нецензурной речи. Об этом вспоминают и Антон Чехов, и Максим Горький. Горький пишет в мемуарах: «С обычной точки зрения речь его была цепью “неприличных” слов». Пролетарский писатель поначалу даже обиделся на великого старца, решив, что граф так говорит именно с ним, потому что он из простонародья и другого языка не понимает, а потом осознал, что для Льва Николаевича это язык естественный и в семье так выражаются часто. В общем, загремел бы Толстой на пятнадцать суток, если бы в Российской империи были законы, похожие на те, что измышляют современные думцы.
И нобелевский лауреат Иван Бунин отправился бы следом; у него, как вспоминает Ирина Одоевцева, дамы в семье «были приучены» к солёным словам, а сам он восхищённо заслушивался виртуозным матом Александра Куприна. Так что и Куприн под статьёй. И Андрей Платонов не чурался. И далее по списку. Цвет русской литературы. Всем — штрафы! За то, что в книгах, за то, что в семье, за то, что в общественных местах…
Впрочем, российские законотворцы книжек не читают, Толстого с Горьким и Куприным не вспоминают. Они хотят творить добро, не утруждая себя исследованием предмета и не выходя из кабинетов в Охотном ряду.
Если бы вышли, то узнали, что административная статья за брань в общественных местах работает только в одном случае: если уже задержанный гражданин грубо и нецензурно обижает полицейских. Или не обижает, но другую статью ему не пришить, и им сразу кажется, что обижает. Вот тогда и штрафуют, и сажают на сутки.
Сдаётся мне, что с матом в семье и в быту будет примерно такая же история. Наказывать будут только, когда это кому-нибудь будет нужно. Удобненько…