В той или иной степени большинство все мы игнорируем законы собственной страны. Но при этом почти все не думаем, что тем самым наносим вред не только другим, но и самим себе.
В моём детстве нашего соседа по коммуналке жена величала Сам, а её, соответственно, все звали Самихой. Так вот, когда Сам к середине ночи напивался и начинал с дикарскими воплями куролесить в коридоре, унять его не было никакой возможности. Конечно, проще всего было позвонить в милицию — она в те далёкие годы ещё приезжала в таких случаях и довольно быстро. Но Самиха всякий раз вопила на всю квартиру:
— Только милицию не вызывайте! — Потому что знала: Сама «закроют» на пятнадцать суток и навесят штраф, а платить за все эти удовольствия придётся ей.
И Самиху с её двумя самятами все жалели.
Сам, имевший за плечами семь классов, даром что алкаш, был большим философом. В трезвом состоянии всегда тихий и молчаливый, по пьяне он качал права так, что стекла дрожали:
— Я — советский человек! Я — рабочий, у меня все права есть!
И, по большому счёту, это было чистейшей правдой. Да и по малому счёту — тоже. В стране рабочих и крестьян, несмотря на всё её фарисейство, пьяных пролетариев воспринимали, словно малых расшалившихся детей. Алкашей совестили, воспитывали на собраниях и в крайних случаях брали на поруки.
Соввласти нет уже четверть века, но асоциальные элементы по-прежнему пребывают в твёрдой уверенности, что у них есть все права, как у любого другого. И это так. Хосе Ортега-и-Гассет ещё в первой половине прошлого столетия писал, что при современном мироустройстве «всеобщие права — такие, как «права человека и гражданина» — обретаются по инерции, даром и за чужой счёт, раздаются всем поровну и не требуют усилий, как не требуется их, чтобы дышать…»
Сегодня с умным видом оспаривать принципы демократии, взявшие верх в ХХ веке, можно, только живя где-нибудь в Северной Корее. Но и радоваться при виде некоторых личностей, которые, получив дарованные им права —– как подметил знаменитый испанский мыслитель, «за чужой счёт», — используют их явно в ущерб окружающим, тоже как-то не получается. Тем более в такой тотально антиправовой стране, как наша.
Это Родион Раскольников терзался вопросом: «Так кто же я? Тварь дрожащая или право имею?». Подавляющее большинство нынешних нарушителей закона и правил общежития ничем таким не отягощают свою совесть.
Подписать бумагу, которая грозит людям гибелью? — Если за мзду, пожалуйста!
Отрапортовать начальству о том, что на объекте всё в исправности? — Если за это выплатят очередной бонус, да ради Бога!
Дать нужной фирме подряд на строительство автодороги за приличный откат? — За милую душу и без всяких «если»!..
Неужели все эти люди, у которых вместо мозга и души безразмерные кошельки, не боятся? Боятся, наверное. Но не сильно. Недаром говорят: нас сто сорок миллионов, всех не перевешаете! В смысле не пересажаете.
Но может, само собой, и не свезти, а потому надо быстрей нахапать-нахапать и нагуляться вволю.
Сел пьяным за руль? — Ерунда!
По забаве на спор стреляли через окно из мелкашки в кровельщика, который в этот момент работал на крыше, и с пятого раза попали? — Ну не пофартило работяге, бывает.
Два таджика-гастарбайтера плелись по тротуару, не давая объехать пробку? — Бейсбольной битой им по черепу, чтоб знали своё место!
А чего — у кого деньги, у того и все права. На крайний случай всегда можно откупиться. И от мента, и от следователя, и от судьи. Когда вдобавок имеется нужная ксива, можно откупиться и подешёвке.
Тот, кто считает, что у него больше прав, чем у остальных, — противоправен. Но не только. Он к тому же глуп. В его примитивную голову никогда не заползает мысль, простейшая, как дождевой червяк: сколько бы я бабла ни огрёб и какую бы ни заимел ксиву, всегда найдётся кто-то, у кого бабла ещё больше и ксива ещё круче, а потому этот кто-то точно так же может поступить и с моими близкими, и со мной самим. Ну, а мысль о том, что общество, в котором главным законом, определяющим права каждого, служат деньги и должность, больше похоже не на общество, а на лагерную зону,— такая мысль и вовсе из области чего-то сверхъестественного.
…Как-то раз, гуляя по одному из городов Финляндии, мы с женой вышли на центральную площадь. Завернули в один магазинчик, в другой, а в третий жена отправилась уже сама. Притомившись от этих промтоварных и продуктовых музеев, я остался у входа покурить.
Стою, разглядываю чужую тихую, чистенькую жизнь и вдруг ловлю себя на ощущении, что что-то здесь не так. Стал приглядываться, и тут до меня дошло: полицейский участок! У входа припаркованы пяток служебных автомобилей, в некоторых открыты окна, но внутри ни одного полицейского. Да и в участок никто не входит, и никто оттуда не выходит. Я посмотрел на часы: мы гуляем на площади уже минут двадцать — и никакого движения. У них там что, в этой полиции, тихий час?! Неужели за целых двадцать минут ничего в городе не случилось?
Представьте, не случилось. Потому что в Финляндии у всех — от президента до посудомойки — равные права, и каждый прекрасно знает, что нарушать их себе дороже. В тюрьму сажают в исключительных случаях, чаще за прегрешение перед законом навешивают огромный штрафище, и отмазаться от него невозможно никакими ксивами или блатом. А если тебе всё же взбредёт на ум откупиться от служителей правопорядка, навесят ещё и дополнительный штраф, ещё больший, — за взятку. Всё просто. Для финнов, для нас — сложней сложного.
