Полвека назад на экраны вышел фильм Геннадия Полоки «Республика ШКИД». Прообраз главного героя картины — Викниксора в исполнении Сергея Юрского, — неординарный педагог Виктор Сорока-Росинский, который далеко не во всём был похож на своё воплощение как в книге Леонида Пантелеева и Григория Белых, так и в кино.
Неординарность Виктора Николаевича Сороки-Росинского проявлялась, в частности, в «суворовской педагогике»1, которую он внедрил в своей школе. Кстати, на самом деле школа называлась не ШКИД (так её окрестили сами ученики), а Петроградская школа социально-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых.
«Суворовской педагогикой» Сорока-Росинский именовал собственную педагогическую систему. Она коренилась в его детской мечте — стать военным. Как дед и отец. Всё детство будущего педагога прошло в армейской среде, а точнее — в полку отца. Чтение книг о походах и подвигах Суворова, Ушакова, Петра I, а также жизнь в летних военных лагерях с песнями, маршами, учениями ещё больше усиливали тягу к военной службе. Подростком Виктор Николаевич собирался поступать только в военное училище.
То, что суворовская наука побеждать стала основой педагогической системы Сороки-Росинского, совершенно закономерно. Ведущий суворовский принцип «уважения к личности солдата» определил гуманистическую платформу учителя в отношениях с учеником.
В 1920-е годы в советской России в педагогической среде был общепринятым термин «морально дефективный ребенок». Трудные дети, которых направляли в Школу имени Достоевского, проходили перед этим до десятка школ, в которых от них отказывались. Виктор Николаевич никому ни разу не отказал в приёме, никого не отправил в тюрьмы, которые тогда величали «лаврами», «реформаториями». Его школа была последней учебно-воспитательной инстанцией.
Школу имени Достоевского иногда называли учебным заведением полутюремного типа. Очевидно, в первую очередь, потому, что в ней имелся карцер, чем, кстати, успешно воспользовалась Надежда Крупская в ходе совместной с Антоном Макаренко травли педагога.
Однако, несмотря на то, что его беспризорники имели неустойчивую психику и воровскую мораль, были склонны к разрушению и далеки от культуры, Сорока-Росинский никогда не считал их дефективными. Он называл этих детей одарёнными, но временно попавшими в трудные социальные условия. Педагог строго придерживался чётких принципов воспитания «по Суворову».
Глазомер, быстрота и натиск. Суворовский принцип «глазомера» Виктор Николаевич рассматривает как построение плана ближайших воспитательных действий, верно оценив особенности душ вновь прибывших беспризорников.
Этот принцип диктует необходимость разобраться в собственном педагогическом вооружении: возможностях помещений здания школы, прилежащей территории и оборудования. В частности, Сорока-Росинский отмечает, что в доставшейся ему школе бывшего коммерческого училища была хорошая библиотека как для учеников, так и для учителей. Галерея олеографий в красивых золочёных рамах украшала зал школы. Эти объекты педагогической среды активно вошли в арсенал педагогических средств.
Однако «жалкие остатки сапожной и столярной мастерских», отсутствие площадки для игр и спорта, сада и пришкольного участка явились основой критики Школы имени Достоевского. Советская школа в ту эпоху декларировалась как трудовая. Основная идеологическая задача образования заключалась в «пролетаризация масс». А заведующий школой стал прокладывать новый курс перевоспитания беспризорников через освоение культуры и интенсивную учебную деятельность. Это было воспитание культурой. Но не на основе зубрёжки, широко распространённой в дореволюционных гимназиях. Это было деятельное воспитание по выстроенному приоритету целей. Один из истоков такого воспитания — суворовские принципы.
Тяжело в учении — легко в походе. Ведущим видом деятельности была учебная. С самого начала учитель разделил поступивших в его распоряжение детей на четыре отделения, как в армии. Критерием деления служил не уровень знаний, а желание учиться.
Занимались по десять уроков в день, летом — по шесть-семь, без каникул. Такую интенсивную деятельность можно назвать трудом, но только интеллектуальным. Недаром Самуил Маршак, первый редактор повести «Республика ШКИД», говорил об этой школе как о «Пролетарском лицее», намекая на Царскосельский лицей.
На взгляд начальства от образования, школа была довольно странной: вместо того, чтобы научить детей читать, считать и писать (элементарное образование) и перевоспитывать физическим трудом, там изучали иностранные языки, много читали отечественных и зарубежных авторов, издавали разные газеты и журналы. Иными словами, школа готовила скорее не пролетариат, а интеллигенцию. Выпускники показывали знания уровня семилетки и поступали в техникумы.
Суворов не терпел «немогузнаек». Виктор Николаевич на уроках словесности не столько передавал знания ученикам, сколько воспитывал находчивость, умение быстро ориентироваться и отвечать на самые замысловатые вопросы.
Накануне Отечественной войны, в мае 1941-го, в «Известиях» была напечатана статья Сороки-Росинского «Воспитание чувств». Это был ответ на статью призывника, в которой утверждалось, что школа не готовит к армии. Вооружившись фактами, Виктор Николаевич спорил с этим, говоря о воспитывающей и развивающей роли образования.
Полк в мирное время или в тылу и полк на передовой позиции под непрерывным обстрелом в постоянной настороженной готовности. Те ошибки, которые проходят незамеченными в тылу, на передовой ведут к полному разгрому и уничтожению. С детьми неординарный, выдающийся педагог Виктор Николаевич Сорока-Росинский всегда был на передовой позиции.
…Школа имени Достоевского была уникальной. В 1925 году именно по этой причине Виктора Сороку-Росинского и уволили.
* * *
Но неординарность Виктора Николаевича имела черты его времени.
Поколение Сороки-Росинского родилось, по словам историка русской общественной мысли Иванова-Разумника, «около 1880 года, немного раньше, немного позже» и «прожило в зрелом возрасте поразительную эпоху: первую четверть XX века», характеризуемую «бурным взлётом творческой волны», «революцией мысли (Ницше)», «политической подавленной революцией в России», «мировой войной», «революцией 1917–1918 гг.» — «мировым потрясением», «началом гибели старой Европы», «вихрем, котором мы жили и живём»2.
Это поколение вступало во взрослую самостоятельную жизнь на рубеже веков. Причём, как отмечает современный исследователь Владимир Белоус, тогда «не только отечественная, но и вся европейская культура неожиданно оказались в новой исторической ситуации»3. Сороку-Росинского зачислили на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета 20 августа 1901 года – как раз в этот момент.
Австрийский прозаик Робер Музиль назвал произошедшее с наступлением ХХ века «духовным переворотом». В своём знаменитом романе «Человек без свойств» он писал, что буквально в первые месяцы столетия «масляно-гладкий дух» двух последних десятилетий XIX века сменился во всей Европе внезапной «окрыляющей лихорадкой»: «Никто не знал толком, чтó заваривалось; никто не мог сказать, будет ли это новое искусство, новый человек, новая мораль или, может быть, новая перегруппировка общества. Поэтому каждый говорил то, что его устраивало»4.
Россия испытала это состояние «окрыляющей лихорадки» полной мерой. Декадентство, символизм, модернизм, неохристианство, богоискательство, неонародничество, наконец, большевизм — всё это и многое другое поражало умы. И царило в обществе, чтобы стать тем, что позже назовут «серебряным веком» русской культуры.
Вновь процитирую Владимира Белоуса: «Нам же представляется, что завершённое целое “серебряного века” следует воспринимать в свете отчетливого и повсеместного распространения практического идеализма»5. Практический идеализм— определённая стратегия человеческого поведения, которая отдаёт приоритет идеалам и идеям, а не интересам и потребностям. В этом смысле отечественные марксисты начала века, исповедовавшие материализм, оказываются не меньшими идеалистами, чем профессора философии от неокантианства или русские декаденты. Они все находятся «в одной упряжке». Практический идеализм был стратегией и тактикой поведения и В.Н. Сороки-Росинского. Думаю, Белоус, вслед за Ивановым-Разумником, справедливо ограничивает время существования культуры «серебряного века» и неотрывного от неё практического идеализма первой четвертью века — с 1901-го по 1925 год, год расправы со школой имени Достоевского.
Практический идеализм мог соединить в себе верность русской культуре с левыми, даже социалистическими убеждениями. Деятельная энергия практического идеалиста руководила Сорокой-Росинским в школе имени Достоевского — главном его достижении.
Виктор Николаевич навсегда остался верен практическому идеализму, который помогал ему с убеждённостью и твёрдостью «железного человека» воспитывать беспризорников. А воплощению идеалистических ценностей в практику ему помогала «суворовская педагогика». Он не изменил душевным и духовным идеалам молодости и после 1925 года — до конца жизни.
* * *
Увлечение Сороки-Росинского философией и психологией было тесно связано с практикой, неотрывно от неё в соответствии с принципами «практического идеализма». Мало того, Виктор Николаевич был практиком высшей пробы. И именно практический идеализм помогает объединить в одно лицо господина Сороку, в дореволюционную эпоху исполняющего обязанности директора Стрельнинской гимназии и награждённого орденом Св. Станислава, с Викниксором из «Республики ШКИД» и В.Н. Сорокой-Росинским — ассистентом на отделении СПОН (социально-правовой охраны несовершеннолетних) в Герценовском педагогическом институте Ленинграда.
После Стрельнинской гимназии и перед школой имени Достоевского, в 1918–1920 годах, Виктор Николаевич работал в Путиловском училище им. А.И. Герцена. Директором 8-классного Путиловского коммерческого училища на Петергофском шоссе, 67, был Владимир Герд — петербургский педагог, представитель известной педагогической династии. Он придерживался левых взглядов. Имя Александра Герцена было присвоено училищу после революции.
Покинув в 1925-м свою школу и перейдя на работу «сверхштатным ассистентом» в Герценовский институт, Виктор Николаевич одновременно принял школу для трудновоспитуемых Центрального района Ленинграда. Она располагалась на Невском проспекте, называвшемся в те годы проспектом 25-го Октября, в доме 32 — помещении бывшей гимназии при римско-католической церкви. Это совсем недалеко от угла Невского и Мойки, рядом с которым вытянулся вдоль этой реки Герценовский педагогический институт (ныне университет).
Работая в институте и в школе для трудновоспитуемых, Виктор Николаевич, несмотря на недавнее увольнение, решил не сворачивать с пути «практического идеалиста» ни внешне, ни внутренне. В условиях наступавшей новой эпохи это был ещё более серьёзный вызов власти.
В советскую эпоху Сорока-Росинский печатался мало. Он творил преимущественно «в стол». Знал период длительного запрета работы в средней общеобразовательной школе. Но преподавал в педагогических заведениях для больных и трудных детей. А после снятия запрета самоотверженно трудился, в том числе в эвакуации, в обычных школах. Хотя ему разрешали вести только русский язык и литературу, но не историю.
Живые свидетельства учениц Виктора Николаевича говорят о неиссякаемом, неотрывном от практики идеализме их учителя, основанном на идеализме русской культуры и литературы.
Умер он, как и жил, в нищете. В весьма преклонном возрасте попал под трамвай на углу Садовой улицы и переулка Макаренко — того самого, который исповедовал иные педагогические принципы и травил Сороку-Росинского в 1920-е годы. В тот день Виктор Николаевич возвращался домой с билетами в кино, купленными в награду за успехи своей ученице — соседской дочери, с которой занимался на дому.
Трагедия случилась в самом начале Большой Коломны — рядом с тем зданием на набережной Крюкова канала, 23, где умер генералиссимус Александр Суворов. Между прочим, здание Стрельнинской гимназии, в которой собственно и начинался творческий путь Виктора Николаевича, когда-то тоже было домом великого полководца.
И ещё одно характерное совпадение: восьмиметровая комната в коммунальной квартире на Садовой, где Сорока-Росинский поселился в 1952 году, располагалась в том самом здании, в котором в начале ХХ века помещались «Попечительское общество 1-го ночлежно-работного дома для бесприютных детей мужского пола» и сам ночлежный дом с домовой церковью во имя Николая Чудотворца. Сюда принимались мальчики от 6 до 15 лет6.
Все эти совпадения можно было бы посчитать случайностями, если бы они не произошли в Петербурге — городе мистическом и непостижимо загадочном.
1 См. например: Колосова Е.М., Лагун С.А., Лихолетова И.В., Христофоров С.В. Петербургские учителя. Виктор Николаевич Сорока-Росинский. СПб., 2008.
2 См. его «литературные воспоминания» «Четверть века» (1926): Иванов-Разумник. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки / Сост., вступ. статья В.Г. Белоуса; коммент. В.Г. Белоуса, А.В. Лаврова, Я.В. Леонтьева. М., 2000. С. 419.
3 Белоус В.Г. Практический идеализм в российской общественно-политической традиции 1900-1920 гг. // Политическая экспертиза (Политекс). 2005. № 1. http://www.politex.info/content/view/92/30
4 Музиль Р. Человек без свойств. Кн. 1. М., 1984. С. 80.
5 Белоус В.Г. Указ. соч.
6 Шендерова Р.И. Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни. СПб., 2010. С. 127
Фотография предоставлена фондом Музея Герценовского педагогического университета
