Августовский путч 1991 оброс легендами. О большинстве мемуаристов уже можно говорить: «Врёт как очевидец». Попробую вспомнить правду и ничего кроме правды, какой она виделась изнутри ЛенТВ.
Путч 1991 случился ещё не в Петербурге, а в Ленинграде. Референдум, точнее опрос о переименовании города в Санкт-Петербург, уже состоялся. Анатолия Собчака уже выбрали мэром. Но официальные бумаги о переименовании Верховный Совет СССР одобрил только в сентябре. Официальные торжества, приуроченные к возвращению городу его имени, прошли тоже в сентябре. После путча.
Путч был приурочен к мёртвому отпускному сезону.
У многих именно 18 августа заканчивался отпуск. У меня тоже. Так что о военном положении в стране, комендантском часе и прочих прелестях наведения порядка я узнала утром 19-го по радио в машине. В тот дремучий год, когда ни мобильников, ни компьютеров, ни социальных сетей у широких масс и в помине не было, радиоприёмник в машине служил единственным мобильным средством оповещения обо всех важных событиях.
На работу мне надо было только ближе к вечеру — на «обговор», поскольку я стояла в графике ведущих на вторник, 20 августа. Но на всякий случай, как только добралась до дома, сразу позвонила на работу.
Весёлый выпускающий редактор осторожно рассказал о том, что из ГКЧП к ним на улицу Чапыгина уже приходили. Что ещё в 10 утра с обращением к зрителям выступил командующий округом Виктор Самсонов, а в студии с ним сидела комментатор «Факта» Оля Берёзкина. И еще сообщил, что на студию приехал военный цензор, и никто не знает, как с этим быть, и, вообще, как будет с эфиром.
Договорились встретиться вечером на «обговоре», и я позвонила школьной подруге, предложила посмотреть «чрезвычайное положение» своими глазами.
Посмотрели. Собственно, ничего особенного. Первый образ путча: студент в очках, явно философ, в газетном киоске около Кузнечного рынка. Сидит книжку читает, а к витрине с перестроечной прессой тетрадный листок прилеплен, в клеточку. Шариковой ручкой выведен лозунг: «Хунте — нет!». Такой вот тихий протест.
Отчего-то сразу стало ясно, что все устаканится.
А может, только теперь так кажется? Но и вправду впечатляло: по телевизору грозные слова «про больше трёх не собираться» и «комендантский час», а тут этот ботаник с лозунгом, который всё знает и ничего не боится.
Дошли пешком до Мариинского дворца. На Исаакиевской площади бурлила жизнь. Там я встретила всех бизнесменов (тогда их называли кооператорами), которых знала лично. Все готовились сражаться за свободу и строили баррикады. Один даже свой «жигулёнок» предлагал встроить в сооружение из скамеек и строительных вагончиков.
Поскольку у меня была аккредитация, я прошла в Мариинский дворец. Ненадолго.
Общее впечатление того, что творилось во дворце, — неразбериха.
Милиционеры, проверяющие на входе документы, не нашли у меня в сумке газовый баллончик, дареный бывшим мужем, который тогда ещё переживал за мои безопасность и благополучие. Не нашли баллончик и охранники Ленсовета-Петросовета: а вдруг у меня был умысел на теракт?
Все вокруг бегали возбуждённые и растрёпанные. Почему-то говорили про танки. Впрочем, не почему-то. Дошла весть о танках в Москве. Их отсутствие в Ленинграде казалось странным и не логичным. Тогда же ещё никто не знал, у ГКЧП всё будет странно и не логично.
Подруга ждала меня снаружи, и я быстро выбралась из дворца. Знаменитую речь Собчака, с которой он, кстати, выступал не с балкона Мариинского, как сейчас часто пишут, а из открытого окна, — слушала на площади. Это было уже во второй половине дня. В речи всё было пламенно — про указ Бориса Ельцина и всё остальное. Но слышно было отвратительно.
«Обговор» следующего информационного дня начался совсем поздно. После того, как Анатолий Собчак, вице-мэр Вячеслав Щербаков, председатель Ленсовета Александр Беляев и председатель Облсовета Юрий Яров выступили в прямом эфире. Я видела, как монтировщики несли в студию дежурные столики для экстренных интервью. А ещё заметила машину цвета хаки во дворе студии. Что это было, БТР или БМП, — не скажу, но при ней была группка парней в форме. Может, тот самый ОМОН, который якобы выставил к телецентру Собчак, только уж больно они были худенькие.
Заодно выслушала все байки дня. И про то, как телеоператоры вынимали отснятые кассеты из камер, вставляли другие и пытались проникнуть к военному цензору на досмотр. Но цензор отчего-то заперся в кабинете и никому дверь не открывал, даже выпускающему с вёрсткой программы. А ещё про то, как роскошная блондинка и диктор Людмила Пелевина встретила кого-то в военной форме в коридоре студии — парень явно хотел что-то узнать, но не справился с голосом, а она чудесным контральто жалостливо спросила: «Тебе туалет, милок? Так это в конце коридора!»
В общем, военное и чрезвычайное положение было не страшным, а забавным.
С выпускающим договорились, что будем работать по факту: есть митинг на Дворцовой — показываем. Прислал заявление Самсонов — показываем. И как можно больше опросов людей на улицах и всяких политиков — общественных деятелей. Их тогда было чуть не больше, чем сейчас, и все поголовно — говорливые.
Утром 20-го, отправляясь на Чапыгина, я захватила зубную пасту, зубную щётку и дезодорант. Вдруг осада, вдруг не выйти? Я была девушкой начитанной, и в подкорке сидело аудио «Радио Праги»: «Они уже входят в студию, мы прерываем вещание…»
20-е августа отработали на удивление спокойно. Не помню никакого начальства, которое давало бы умные, глупые или нервирующие советы. К цензору уже никто не пытался соваться; по крайней мере, мне об этом неизвестно. Не знаю даже, находился ли он к тому моменту на Чапыгина.
В эфире было всё: митинг на Дворцовой с речами, баррикады на Исаакиевской, раздача газет, пресловутые танки, мнения всевозможных деятелей, сюжет из Мариинского дворца с председателем Ленсовета Беляевым… Всё как положено.
На Дворцовой снимала лично. Было тогда такое ныне устаревшее понятие, как «комментаторский сюжет» — главное событие дня снимает ведущий программы.
Речи, флаги, толпа. Очень впечатляющий митинг, если бы я в принципе любила митинги. Точно помню, что не было никаких автозаков за углом и милицейского усиления. Происшествий тоже не было.
Танки, о которых столько сказано и написано, для нас на видео поймал Михаил Великосельский. Это был самый общий план хвоста какой-то военной колонны, и этот хвост колонны тоже попал в эфир. Куда они шли по шоссе в районе Сиверской? Зачем? Никому не ведомо. Другого видео танков под Ленинградом я не знаю.
Местный ГКЧП и генерал Самсонов больше с инициативами не выступали, но отдельные лидеры по-прежнему весьма яростно мечтали о твёрдой руке и наведении порядка и охотно делились своими мечтами с журналистами.
Была картинка из Москвы. Тогда 5-й канал получал видеоленту Reuters, причём легально. Так что из Москвы тоже было всё: баррикады у Белого дома, Борис Ельцин на танке, а через день Михаил Горбачёв, спускающийся по трапу самолёта.
21-го я уже просто каталась с микрофоном для сбора мнений всевозможных партийных лидеров и активистов-общественников. Анархисты-демократы, коммунисты-либералы, патриоты-англоманы… У каждого имелось своё мнение. Удивительно, что и 21-го, после всего произошедшего в Москве и после того, как ГКЧП улетел в Крым, попадались деятели, призывающие к арестам и репрессиям.
Для меня всё закончилось первым в моей жизни телемостом. Это было уже в субботу, 24-го. Кто-то в Москве — вот убей бог, не помню, какой канал, — устраивал программу вроде «Путч по горячим следам», и тогдашний начальник информации ЛенТВ, покойный Всеволод Иванович Болгарчук предложил мне его подготовить. Я как раз монтировала материал, когда выяснилось, что кто-то ищет меня, чтобы добиться опровержения. Этот человек прошёл на канал вместе с «Телекурьером».
Очень удивлённая пришла в монтажку «Курьера», куда, стуча элегантной тростью, вскоре явился импозантный товарищ, который 21-го призывал арестовывать и судить чуть не всех поголовно. Я, кстати, по доброте душевной поставила в эфир далеко не самое кровожадное его высказывание. Теперь, три дня спустя, он утверждал, что его исказили и опорочили, требовал правды, опровержения и очищения. Хорошо, у меня сохранился исходник. Тогда кассеты были дефицитом, так что могли и затереть.
Запустили кассету. Он стоял со своей тростью и слушал свои же слова. Там же в монтажке были Наташа Антонова и Владислав Григорьевич Нечаев, второй зам. главного редактора. Отсмотрели запись. Потом всегда остроумный Нечаев довольно ехидно спросил, какой именно фрагмент этой записи стоит поставить в эфир, чтобы опровергнуть клевету? «Искаженный» журналистами политик ничего не ответил. Помню, как стучала трость этого партийного деятеля, когда он шёл по длинному чапыгинскому коридору на выход.
…А зубная паста и дезодорант, прихваченные на случай осады и долгого пребывания на студии, ещё долго валялись в нижнем ящике моего рабочего стола.
