Какая оппозиция нам нужна?

Борис Подопригора
Ноябрь16/ 2017

Что такое политический мир России? Клумба с цветами, которые не пахнут? Поле для кулачных боёв? Поляна, где кричи, не кричи — тебя услышат только парни в камфуляже? А главное, как и когда появится полноценный политический ландшафт?..

С чего начинается общество

Де-факто, хотя и не де-юре, предвыборная президентская кампания уже стартовала. И сразу ещё яснее стало: классической межпартийной конкуренции, а проще говоря, сопоставимых по влиянию партийных лидеров, не будет. Не станем сейчас спорить об изначальной жизнеспособности нашей многопартийной системы. Но всё же согласимся: её развитие или переформатирование продолжится не с чистого листа — с того, что есть.

Так какой же нам хотелось бы видеть оппозицию?

«Нам» — это той части соотечественников, которая выше всего ценит стабильность политической системы страны, усматривая в её очередном реформировании угрозу новых потрясений. Ведь наша «революционная культура» в исторически недавнем 1991 году обрушила государственность, миллионами жертв спасённую в сороковых.

При любом отношении к нынешней власти главным позитивным итогом последних десятилетий стала её стабилизация, наследственность и такая степень внятности, которая позволяет судить о её, пусть и дискутируемом, соответствии чаяниям большинства. Мало кто усомнится в обозначившемся к началу 2000-х курсе на политическую консолидацию, в том числе через национальное собирательство, а не дезинтеграцию, чем бы она ни оправдывалась.

Таков, на мой взгляд, водораздел между теми, кто на первое место ставит право власти, и теми, кто — право оппозиции, а фактически противопоставляет государство и общество, этой оппозицией защищаемое. Конечно, общество всегда кажется человечней и при этом уязвимей, чем пресловутая вертикаль.

Однако, увы, без общественно-государственной консолидации никакими гражданскими, тем более идеологическими поясами не связать мало благополучную страну, насчитывающую 11 только часовых поясов. Государство — тираническое или даже «разобранное на части» — худо-бедно удерживало Россию, хотя порой не без жестокости. А общество особенно на критических рубежах проявляло почти женскую податливость на посулы нормальной жизни и в итоге падало в яму таких массовых лишений, о которых даже вспомнить страшно. Между тем афганцы с пакистанцами считают Пуштунистан единственной духовной ценностью, равной Всевышнему. Неужели кочевники мудрее нас?..

Неоспоримо и значение оппозиции, без которой власть утрачивает чувство реальности. Так или иначе, без дееспособной оппозиции наша общественно-политическая вертикаль уподобляется лифту без противовеса. Да, у нас нет по-европейски полноценного гражданского общества с межпартийной борьбой, задающей сбалансированный вектор государственного развития.

Нельзя сказать, что российское общество никогда не интересовалось вариантами собственной идейной централизации. Концепций, начиная с ХIХ века, выдвигалось много, только никакая из них без насилия не овладевала большинством.

Впрочем, что говорить о большинстве, если едва ли не самый популярный прогноз партстроительства, высказанный неоспоримым евродержавником Сергеем Витте, и по сей день иллюстрирует историю страны не только в начале ХХ века. Европейская модель России противопоказана: «Если одна партия объявит себя защитницей Царя и Отечества, за что будут бороться остальные?». В актуальных по тому времени комментариях эта мысль проведена ещё острее: если «остальные» провозгласят другие, возможно более осязаемые, ценности, то всегда найдётся «партийный оппонент», который «за Царя-батюшку поднимется с вилами». Но за этим последует новый слом того политического порядка, который зиждился на прежней, как бы мы сегодня сказали, межпартийной конкуренции.

Тем временем мировой опыт подсказывает: баланс между государством и обществом поддерживается пропорцией между консерваторами и «эволюционерами», корректируемой каждыми выборами. В этом смысле вторично число представляемых ими партий. Поэтому, не претендуя на обзор всего партийного поля России, выделю лишь те политические силы, которые обладают электоральным потенциалом, пусть даже сильно разнящимся и не вполне соответствующим нынешней предвыборной ситуации.

Предположим, что нашему случаю более соответствуют «лево-консерваторы» и «правореформисты», причём с непременным центристским якорем у обеих сторон. Впрочем, забегая вперёд, добавлю: третья — центристская — сила, попеременно блокирующаяся с одним из флангов, лучше гарантирует систему от раскола. Тут имеет смысл прислушатья к французам, опасающимся, что на смену нынешнему тандему традиционистов и реформаторов придёт «галло-эмигрантская» поляризация. А у нас одному Богу известно, что из лучших побуждений предложат наследники большевиков и их не менее решительные антиподы, окажись они с глазу на глаз. Во всяком случае, национально-религиозный, как и великодержавный окрас партстроительства, губителен для страны, этнически и социально пёстрой, но доселе не определившейся в консенсусе — что мы строим и ради чего?

Единая, справедливая, либерально-демократическая и с коммунистическим привкусом яблока

Попробуем оценить сильные и слабые стороны нынешних политических сил. Отметим то рациональное, что несёт в себе каждая из них.

«Единая Россия» — номенклатурно-правящая партия защиты власти, внешне напоминающая КПСС. При любом к ней отношении именно ЕР как основной общественно мобилизующий институт и школа административно-кадрового резерва обеспечила управляемость страной в той степени, в которой другие партии себя не проявили. (Насколько им давали себя проявить — вопрос сложный и явно требующий отдельного разговора.)

Сильная сторона ЕР — не столько во внутренней структурности, сколько во влиянии на социально-расширенную среду, пусть через чиновничество, а не партфункционеров и идеологов, пробившихся из низов.

Попутно замечу, что прочие партии по этому, ключевому, на мой взгляд, признаку замкнуты скорее на себя и своих сторонников. А они далеко не всегда могут сформулировать, чем их партийное видение отличается от подхода конкурентов. Вероятно, поэтому за ЕР голосуют не только по советской аналогии, но также из опасений экспериментаторства её конкурентов. А ещё потому, что ЕР — единственная партия, стремящаяся быть первой. И она этого добивается. Пусть и благодаря личности национального лидера, ассоциируемого не столько с «Единой Россией», сколько с единством России, наглядно удостоверенным, в частности, итогами чеченских кампаний.

Слабость единороссов — в стопроцентной ассоциируемости с властью, которой у нас никогда не восхищались. Партии не достаёт идеологической наглядности, убеждающей за что и против чего она выступает. Формула же «за всё хорошее против всего плохого» слишком дискретна. Отсюда и дефицит идейно-содержательной гибкости.

Даже обидная кличка не заставила партийных идеологов защитить авторитет единороссов меткими убедительными контрдоводами. Вместо этого возник проект объединённого народного фронта, будущее которого неоднозначно. Он, возможно, и реинкарнируется в продолжателя дела партии. Только в самом понятии «фронт» присутствует элемент чрезвычайщины: всем миром за или против. А если «не всем миром», а на основе конкуренции понятных обществу программ? И ещё. На память приходит цитата, представьте, из Феликса Дзержинского: «никто не сможет дискредитировать большевиков, кроме самих большевиков»…

Но вернусь к ЕР. Она станет основой центристского блока, если окажется примером для конкурентов не только по «заданному» первенству. Но главное — если чиновничество перестанет быть основой среднего класса общества.

По той же схеме, сверху, создана «Справедливая Россия» — эсэры, с шаловливым намёком на сопартийность давешним и нынешним большевикам. У исповедуемой эсэрами социал-демократической идеологии большой мобилизующий потенциал, подтверждаемый международной практикой. В создании спарринг-партнёра единороссов есть и рациональное зерно американской двухпартийной системы. Но в США избирателя мало интересуют партийные программы. Ему раз в четыре года задают общий вопрос: «Хочешь перемен или нет?».

Да только мы — не Америка. А протестная заявка эсэров не учитывает протяжённости левого и правого флангов. Даже периодически нарастающая социал-демократическая риторика не добавляет им электоральных очков: левый фланг традиционно громче представляют коммунисты. Хотя за эсерами, пожалуй, надо признать второй по харизматичности кадровый потенциал. Особенно, когда их лидеры консолидировано предлагают альтернативное решение волнующих общество проблем (пусть и значения не выше ЖКХ!), а не доказывают друг другу свою предпочтительную верность партийному знамени.

То же с безобидно-шумной ЛДПР, которая с убывающим успехом предлагает голосовать за неё «однозначно сердцем». Скажу больше: либерал-демократы, как во многом и справороссы, всё в большей степени становятся партиями поддержки своих лидеров. Лидеры же без партий, даже если они время от времени собирают целые площади своих приверженцев (Навальный и Ко), — тема тоже отдельного разговора. Тем более их приверженцы чаще объединяются под лозунгом протеста, но с полярными представлениями о том, что делать дальше.

Несмотря на разный генезис эсэров и жириновцев, их многое роднит. Так, при наличии аппаратного звена у них нет устойчивого идейно и социально мотивированного электората. Есть установка быть «поощряемыми протестантами» в государстве и обществе, не уточняющими «како веруеши?».

Не менее уязвима раздвоенность справороссов (как раньше и «родинцев»), порой выступающих сначала власть предержащими, потом их критиками или наоборот — не меняя, так сказать, мимику лица. Уйдут Сергей Миронов и Владимир Жириновский (с сыном), что останется от партийно трактуемой защиты справедливости и ещё более абстрактной либеральной демократии? На них-то по-житейски и политически никто не нападает.

Во многом схожа ситуация с партиями «Родина» и «Патриоты России». Находящиеся на перепутье государственно-патриотических и отчасти русофильских устремлений, обладая — скорее в прошлом — узнаваемыми лидерами (прежде всего, «Родина» — Дмитрием Рогозиным и Сергеем Глазьевым), они, тем не менее, не предлагают программной альтернативы в масштабах общества, оставаясь резервом чаще единороссов. Это доказывают и номинальные проценты отданных за них голосов. Впрочем, столь размытые позиции не исключает укрепление этими партиями центристского блока, но лишь при более выразительных заявках левого и правого флангов.

Собственно протестный электорат голосует за КПРФ и «Яблоко» с периодически заявляющим о себе многоликим «правым флангом». Именно компартия пользуется сколько-нибудь массовой, относительно организованной и, хоть и убывающей, но идейно осознанной поддержкой. В этом смысле это единственная партийная вертикаль страны, опирающаяся на унаследованный от КПСС аппаратный опыт вкупе с налаженной «полевой» работой. У коммунистов не отнять собственного взгляда на общественно-государственное развитие и системной подготовки актива, начиная с распространителей партийной печати и атрибутики. Последовательное отстаивание коммунистами народной правды о Великой Отечественной войне тем не менее оставляет вопросы о прочих оценках, требующих не меньшей консолидации общества на исторических примерах.

Партии не хватает главного — воли побеждать в условиях периодически обостряющейся критики властных решений, особенно в социально-хозяйственной сфере и при этом снизу. Симптоматично и ослабление позиций КПРФ, казалось бы, в родной для неё рабоче-крестьянской среде. Локальные исключения скорей подтверждают общее правило.

Не в пользу партии, традиционно претендующей на идейно-историческое значение, и общее ослабление союзнически-антиглобалистской составляющей мировых процессов. Китайцы в этом смысле под партстроительством понимают идеологический сегмент госстроительства. Поэтому неизменное для китайцев «коммунистическое воспитание трудящихся» (своего рода пропаганда кодекса строителя коммунизма) задаёт скорее нравственную планку — без уверенья, что «весь мир насилья мы разрушим».

Даже периодически проявляемая договороспособность КПРФ с попутчиками и конкурентами не всегда сказывается на восприятии коммунистами информационной эпохи, решительно отличающейся от времени написания коммунистического манифеста. А она требует не только дисциплинированности часто уже немолодых сторонников, но прежде всего полезных новаций на социальном поле страны, которая, подчеркну, их, несомненно, ждёт.

Очевидное нарастание противоречий внутри коммунистических сил (отсюда их многочисленные клоны) угрожает превращением самой КПРФ в реликт объективно уходящей эпохи. Жаль, наследственно более искушённые коммунисты скорее сформировали бы левоконсервативный социал-демократический блок, если бы свою остаточную революционность обратили на дело, а не на историческую ностальгию.

«Яблоко» — вторая после коммунистов сила, имеющая свое лицо и опыт последовательной оппозиционности.

Однако ставка на критически настроенную часть интеллигенции (вспомним «кухонных» диссидентов советского времени!) спрямляет политическую практику яблочников до дежурного неприятия чуть ли не любых решений власти только потому, что она — власть. Хотя верно и то, что из «кухни» лучше видны многие проблемы бытия, не находящие оперативного (а порой и системного) разрешения старшими по политическому рангу. Это и малый бизнес, и не расселённые бараки, и пустеющие деревни, и никак не утверждающаяся контрактность между гражданином и чиновником, и прочие дела объективно немуниципального значения.

Но от партии ждут не только осуждения (справедливого или нет — другой вопрос) внутреннего устройства страны, но и учёта доминирующих в обществе настроений, а заодно и внешнеполитического реализма. Позиция яблочников по Крыму фактически сводится к его сдаче. Ибо само предложение о переговорах (о статусе Крыма) предполагает выдвижение компромиссных вариантов. А на них согласятся разве что маргиналы или заведомые недруги страны — обычный избиратель сторонится тех и других.

И ещё: партия от выборов к выборам как будто обвиняет власть в своих предыдущих поражениях, не внимая их урокам. Куда делись ранее узнаваемые лидеры яблочников, часто подменённые фрондёрами-дилетантами? Беда яблочников и в нередкой вовлечённости в местнические (межклановые) противостояния, и в периодически замечаемом поиске союзников вне страны, но главное — в укореняющемся в стране представлении о них, как об оппозиции без конструктивной позиции. Этого ли хотели отцы-основатели партии?..

Такие же вопросы можно задать широкого охвата «правофланговым», которые скорее всего не успеют собраться к ближайшим выборам. По-разному ориентированные на европейские ценности, они могут быть полезны государству и обществу при более весомом патриотическом якоре — а его в нашей партийно-политической стихии порой не видно совсем. Я имею в виду «коллективное правое дело», его по-разному живых предшественников, попутчиков и клонов (СПС, ПАРНАС, Гражданская платформа, Демократический выбор и пр.).

Все эти партии априори воспринимаются как ставленники прежде всего олигархических, часто транснациональных групп. Но эти группы, по правде говоря, не хуже защищает и правящая партия. Поэтому финансовый, организационный, интеллектуальный, медийный и прочий потенциал правых, щедро проявляемый на внутрипартийных (когда без скандалов!) «корпоративах», перечёркивается неприятием правой идеи со стороны «неправильного» большинства. Особенно когда это большинство подозревает правых, мягко говоря, в компрадорстве, а ещё в нарочитой элитарности. Такое мнение не лишено оснований, если считать, что партия начинается с заявки масс, а не с тусовки, мечтающей о полированном, как запомнилось, вертолёте и прочих атрибутах «нормальной жизни» в привычных для неё «евроинтерьерах».

Правым вредит не изживаемое представление, что интеллигенция должна быть изначально в оппозиции власти. Поэтому «страшно далеки они от народа». Это ленинское определение относится не только к декабристам, разбудившим Герцена. К тому же при потенциально широком правооппозиционном фланге он скорее рассыпается на «тоже большевистские» группировки «априори несогласных», во всяком случае, не утверждается в качестве массовой деятельной правореформистской силы, объективно востребуемой в первую очередь предпринимательским сословием. А оно уж точно заслуживает своей трибуны.

Оппозиция «Его Величеству или Его Величества»?

Этот вопрос, давно пережитый зрелыми демократиями, ныне обращён к отечественным критикам власти.

Чему оппозиция должна оппонировать — теории и практике госстроительства, исповедуемой и осуществляемой правящей партией? Таким же чиновникам, отличающимся от оппозиционеров лишь большим фартом, особенно когда вчерашние политики становятся в афронт бывшим сослуживцам? Или — «Её Величеству» собственной стране?

Вопросы риторические, если не замечать два взаимосвязанных и не самых прозрачных обстоятельства. Во-первых, никем не скрываемую близость правой оппозиции с правозащитниками, апеллирующими всё к тем же европейским ценностям. Дело не в недооценке этих ценностей, а в том, что они нередко разводят пусть и по-уличному понимаемые интересы России и наших, как принято сейчас говорить, «партнёров». Где межа, разделяющая собственно гуманизм и спекуляции его защитников? Может, само общество, представленное всеми сегментами, а не только его «правофланговые», проведёт эту границу? Чтобы раз и навсегда снять сомнения в «чистоте правозащитного жанра». А во-вторых, спросим прямо: «откуда дровишки?» Уж не дети ли капитана Гранта претендуют на роль политических штурманов страны?

Защита прав, в том числе в модельных, по мнению оппозиции, странах, не сводится к нападению на государство. Оно же, по нашему, а не абстрактному опыту, располагает пока большим влиянием на «правообидчика», чем институты гражданского общества. Что ж, при наших внуках, может, станет иначе.

Назову и общую черту наших оппозиционеров — противопоставление «хорошего» общества «плохой» власти. По похожему поводу классик заметил: «Класс — он тоже выпить не дурак». Оппозиции не хватает главного: отказа от тоталитаризма в пользу компромиссности, на чём строится политическая культура этих самых модельных государств. Кстати, другие классики предупреждали о «либеральном терроре» («если — не с нами, ты — мразь», как это прозвучало на одном из митингов), провоцирующем диктатуру власти.

Вместо резюме — задание на дом

Будущее, в конечном счёте, за теми партиями, которые безотносительно фланга и образности названия помогут:

— во-первых, воспитать ответственного и громогласного гражданина-хозяина своей земли, а не ропщущего пасынка судьбы. Парадоксально, но в оппозиции обществу во многом состоит сам гражданин. Привыкший к тому, что лично от него ничего не зависит, он может терпеть или возмущаться, но в силу общественности верит ещё меньше, чем властям. Государственные органы потому берут всё на себя, что «полпреды» общества не обладают устойчивым влиянием на своих членов. Увы, это многовековая традиция российской жизни. За неполных три десятилетия её не изменить. Поэтому общественники через партии или иначе могут сколь угодно повышать самосознание гражданина, но сами они зависят от чиновника не в меньшей степени, чем рядовой соотечественник;

— во-вторых, извлечь из концентрата общенародных чаяний национальную идею, объясняющую, что роднит наёмного работника с хозяином, якута с чеченцем. Пусть эта идея примет форму философского резюме типа In God We Trust — В Бога мы верим, а остальное, что не досказано, — по закону. Или получит вид лозунга, с которым не поспоришь. Вроде: Итиопия тыкдэм! — Сначала Эфиопия! Даже благонамеренный обыватель будет апатичен к государству и обществу пока не осознает, в чём, кроме конституции, которую мало кто читал, и «отеческих гробов», которые вызывают скорее дрожь, состоит накладываемая на него обязанность хранить Россию. Указом президента эту идею не внедрить. Лишь одухотворённый разум, прежде всего, партийно пристрастных членов общества поможет всенародно решить, в чём мы видим величие страны. Будет ли это «народосбережение», «славяно-скифский мир», «энергия и энергетика» или без пафоса «Россия многодетная», партии определят лишь тогда, когда разберутся в собственной идеологии;

— в-третьих, сблизить власть и общество, утвердить контрактную (не боюсь повтора) зависимость чиновничества от налогоплательщика. До тех пор, пока судьба чиновника зависит от его начальника, а не от их обратной связи с «подданными», любые «партийные резервисты» будут пополнять лишь ряды карьеристов от политики;

— в-четвёртых, примирить «красных» с «белыми» не только на государственном флаге. Почти любая публичная дискуссия о советском прошлом явственно указывает на незавершенность Гражданской войны, по крайней мере — ХХ съезда КПСС. Не только фигура Сталина, символизирующая «неисправимую раздвоенность русской души», провоцирует раскол общества. Само общество не готово принять сегодняшнюю страну наследницей славы и бесславия более чем 1000-летней России. Не бессмысленно ли вырезать купюры из её исторических страниц? И не общественное ли примирение через межпартийный консенсус становится частью национальной идеи?

…Тоже примирительно напомню: трёхцветная Россия живёт лишь в третьем десятилетии своего существования. Пролетит ещё столько же лет, и наши внуки, даст Бог, окажутся мудрее нас.

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

16 − 12 =