Про Колю из Нового Уренгоя и прочие холодные носы

Марианна Баконина
Ноябрь28/ 2017

Российские дети, выступившие в Бундестаге, стали причиной до сих пор не утихающих споров о патриотизме, примирении и травле. Но прежде всего их доклады наводят на грустные мысли о казенщине и равнодушии.

Выступления новоуренгойских гимназистов в Бундестаге подняли информационное цунами, способное разрушить целый континент.

Причиной стали коротенькие доклады десятиклассников из Нового Уренгоя, и в особенности юноши Коли, который принял первый удар на себя, потому что именно его выступление в Бундестаге не было заглушено синхронным переводом. Депутаты, сенаторы, министры и патриоты «без портфеля» жаловались в прокуратуру, писали письма в ФСБ, требовали проверить новоуренгойскую гимназию на градус патриотизма и соответствие историческим стандартам, добивались возбуждения уголовных дел как минимум за оправдание нацизма.

Одним словом информационное цунами — бессмысленное и беспощадное, которое, однако, словосочетанием «экзальтированная травля» погасил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков. Мол, оговорился ребенок, назвал невинными жертвами немцев, пленённых под Сталинградом, неловко сформулировал про «так называемый сталинградский котёл», не расстреливать же его за это!

Немедленно во вполне примирительном духе высказались министр образования и науки и детский омбудсмен, а Коля начал постить в соцсетях статьи и видеорепортажи про себя, гонимого. Ловить «хайп» по полной программе. Пока не поздно.

Люди, которые пишут в ФСБ и прокуратуру с призывами «пресечь, не допустить и покарать», безусловно, отвратительны. Но это не делает историю с Колей и его однокашниками благостной историей.
Хотя начало было благостным.

19 ноября немецкие и российские школьники поучаствовали в траурном заседании Бундестага, где присутствовал президент Германии Фpaнк-Baльтep Штaйнмaйep.

Это ежегодное мероприятие, приуроченное в Германии ко Дню скорби в память о жертвах войн и государственного насилия. В нынешнем году церемонию готовил Немецкий народный союз по уходу за воинскими захоронениями. К участию привлекли российских и немецких школьников, которые по задумке организаторов, должны были изучить судьбы конкретных людей, немцы — советских, похороненных в Германии, россияне — немцев, чьи могилы в России. «С помощью нашего проекта, — сказали сами участники, — мы хотели позаботиться о том, чтобы память об этих людях оставалась живой».

Задумка красивая. Исполнение — кривое. Чтобы понять это, достаточно прочитать все шесть, прозвучавших в Бундестаге школьных докладов. Только у одного мальчика из Германии нашлись более или менее человеческие слова про гнившего в германском плену русского солдата.

Особенно удручают выступления троих гимназистов из Нового Уренгоя. Они написаны будто под копирку. «Меня заинтересовал проект», «я стал искать информацию в библиотеке и сети интернет», «в сотрудничестве с Народным союзом Германии по уходу за военными захоронениями узнал», «посетил кладбище», «был чрезвычайно огорчён», «переживали тяготы войны, которые не должны повториться».

Суконный, казённый язык. Шаблоны. Никаких эмоций, ничего личного. Даже когда речь о прадеде. И становится, очевидно, что ничего Коля с одноклассниками не исследовали.

Он даже в Википедии не посмотрел про Сталинградскую битву. В противном случае не написал бы про 250 тысяч военнопленных, из которых лишь шесть тысяч вернулись домой.

Если бы Коля заглянул в Википедию и прочитал хотя бы пару статей, на которые там есть ссылки, он бы знал, какой катастрофой стал Сталинградский котел для Вермахта. Знал бы про хлебную пайку, сравнимую с блокадными 125 граммами, которую получали немецкие солдаты, и тот ефрейтор из многодетной семьи, чью судьбу он якобы изучал. Знал бы, что советских пленных в «так называемом» котле немцы прекратили кормить вовсе. А в конце января по приказу Паулюса перестали кормить и немецких больных и раненых. Знал бы, что умирать от голода немецкие солдаты начали ещё до капитуляции, а ещё завшивленные окруженцы умирали от тифа.

Знал бы Коля, что в лагерь под Бекетовкой доставили фактически умирающих. Знал бы, какими измотанными были конвоиры, выводившие немецких пленных. Они даже не всегда толком их обыскивали и проверяющие возмущённо докладывали: «У доставленного в штаб ДФ (Донского фронта — прим. Авт.) немецкого генерала Дреппер оказался в кобуре, висевшей на поясе, заряженный пистолет». Прочитал бы Коля и хотя бы несколько страниц из воспоминаний пленённого в Сталинграде полковника Штейдле: «Многие сумевшие выбраться из сталинградского пекла не выдержали и погибли от сыпного тифа, дизентерии или полного истощения физических и психических сил. Любой, кто ещё несколько минут назад был жив, мог неожиданно рухнуть на пол и уже через четверть часа оказаться среди мертвых. Любой шаг для многих мог стать роковым».

Если бы Коля хоть что-то исследовал, кроме краткой биографии ефрейтора Рау, выданной немецкой стороной, то нашёл бы для своего солдата не такие бесцветные слова.

И девочка Юля, если бы хоть что-то исследовала, совсем другими словами рассказывала про пилота Фогта, и не писала бы нейтрально: «Пошёл служить в Люфтваффе и служил в России». Она бы не писала, что этот Фогт трагически умер в 1947-м в лагере в Люблино, хлебнув по ошибке метилового спирта вместо водки. Юля, как и Коля на кладбище в Копейске, придя на кладбище в Люблино, «была опечалена увиденным, так как погибло очень много невинных людей, которые хотели жить в мире». С каким «холодным носом» писали этот текст!

А немецкий мальчик Рафаэль, если бы что-нибудь исследовал, не назвал бы «военнопленной» пятнадцатилетнюю Лизу Труханову, которую угнали в Германию из Кировограда как рабыню, чтобы трудилась на Рейх. Но тем не менее Рафаэль формулирует обязательный казённый вывод: «Её судьба глубоко взволновала нас, ведь когда она умерла, ей было столько же лет, сколько нам сейчас». Ни черта её судьба не взволновала «их», если не нашлось других слов.

Все, за исключением одного (!), участники этого так называемого «проекта» бессмысленно и беспощадно написали и произнесли холодные, равнодушные «правильные слова».

Зачем? Бог весть!

Может, для галочки в резюме. Может, из тщеславия — всё же Бундестаг. Может, чтобы съездить в Берлин на халяву. Но из текстов, наполненных правильными словами видно, что этим совсем юным девушкам и парням глубоко безразличны все эти люди из прошлого. Они явно не видели ни «Иди и смотри», ни «Список Шиндлера», ни «Пианиста»…
Дети из России не читали «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, романы и повести Виктора Астафьева, Бориса Васильева, Григория Бакланова, не слышали военных песен Высоцкого. А немецкие школьники не знакомы ни с романом Эриха Марии Ремарка «Время жить и время умирать», ни с ни с документальной книгой Уве Тимма «На примере брата».

В 2014-м в том же Бундестаге выступал Даниил Гранин и тоже говорил о кошмаре войны и милосердии, о ненависти и памяти. Гранин формулировал жёстко: «Ненависть — чувство тупиковое, в нём нет будущего. Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить».

Помнить надо уметь!

Проблема не в том, что Коля с одноклассниками говорили о милосердии, примирении и ужасах войны. Проблема не в неловких формулировках «про невинные жертвы» из Вермахта.

Проблема в том, что для Коли и прочих это было просто очередное казённое мероприятие. Они вовсе не хотели сделать «память о ком-то живой». Памяти с «холодным носом» не бывает!

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

7 + двенадцать =