В Президентской библиотеке состоялись показ и обсуждение документального фильма режиссёра Фридриха Эрмлера «Перед судом истории» (1965). Мероприятие прошло в рамках ретроспективных показов «Революция на экране» XVI Международного кинофестиваля дебютных фильмов «Начало».
Предваряя просмотр картины, директор Президентской библиотеки Александр Вершинин, в частности, заметил, что «в следующем году исполнится 120 лет со дня рождения Фридриха Марковича, а со дня рождения его самого любимого героя — Василия Витальевича Шульгина — 140. В фонде Президентской библиотеки хранятся оцифрованная афиша фильма “Перед судом истории”, а также архивные дела, газеты, стенограммы, письма и книги политика Шульгина и его отца, известного русского историка Виталия Яковлевича Шульгина».
Как отметил присутствовавший на просмотре картины доктор исторических наук, доцент Санкт-Петербургского госуниверситета Андрей Иванов, этот фильм мог родиться только в период недолгой хрущёвской оттепели.
И верно, идея документальной ленты долго вызревала в кабинетах КГБ на закате правления Никиты Хрущёва. Замысел пугал смелостью и новизной: по мысли авторов, предполагалось вернуть из владимирской ссылки одного из старейших врагов советской власти для того, чтобы дать ему возможность предстать перед широкой киноаудиторией.
На роль врага был назначен 86-летний Василий Шульгин — монархист, националист, бывший депутат Государственной думы, ярый приверженец и организатор Белого движения. Под напором вопросов, заранее продуманных учёными-историками и сценаристами, а также под впечатлением демонстрации несомненных достижений Страны Советов герой должен был признать правду большевистского дела и полную победу советской власти. Если фильм удастся, лучшей рекламы достижениям социализма не придумать. Ну, а если не удастся, что ж, фильм ляжет на полку…
Впрочем, риск был не так уж велик ещё и потому, что многие граждане СССР уже помнили Шульгина только по учебнику истории, а многие и фамилию его давно забыли. Большинству советских людей, выросших и воспитанных тотальной коммунистической пропагандой, этот глубокий старик должен был показаться жалким осколком давно отжившего мира.
Фридрих Эрмлер был к тому времени одним из самых маститых советских кинорежиссёров. Классик не только отечественного, но и мирового кинематографа ХХ века, он являлся четырежды лауреатом Сталинской премии, лауреатом Московского и Каннского кинофестивалей. Он снял такие известные художественные фильмы, как «Встречный» (совместно с Сергеем Юткевичем), «Она защищает Родину», «Великий перелом»… К тому же Эрмлер был моложе Шульгина ровно на двадцать лет: ему шёл седьмой десяток, а значит, он обладал богатым жизненным опытом, но, с другой стороны, был ещё полон интеллектуальных и творческих сил.
И тем не менее Фридрих Маркович поступил осторожно, решив, что безопасней всё же не выступать на экране оппонентом Шульгина, а передоверить эту роль актёру, да и того оставить за кадром, сохранив только красивый, хорошо поставленный голос.
Сценарий был продуман до мелочей. После титров на экране сразу пошёл крепкий безальтернативный текст: «Призрак коммунизма, пугавший некогда власти Европы, обрёл плоть и стал реальностью нашего века. Перед его духовной и материальной силой отступают духи прошлого. Нельзя остановить историю. Тот, кто к этому стремится, безнадёжно проигрывает…»
Однако роль «побеждённого» убелённому сединами старику как-то сразу стала тесной. С первого момента появления в кадре перед зрителем предстал корректный господин, спокойная манера разговора которого выдавала человека с чувством собственного достоинства. «Новый город…», — говорил он, рассматривая незнакомый ему, отстроенный после войны на Средней Рогатке Московский проспект. И эти его первые слова многозначны и символичны…
Фильм показывали в московских и ленинградских кинотеатрах в конце 1965 года всего три дня. На четвёртый его сняли с проката, хотя и не запретили. Несмотря на слова Эрмлера, что «Шульгин осуждён самой историей и что он это сегодня понимает, только не хочет с этим мириться и согласиться», — этот тихий спокойный старик никак не производил впечатление осуждённого, а тем более самой историей.
В диалоге антигероя и закадрового героя, настоятельно пытающегося убедить оппонента в своей советской правоте, никакого развенчания «жалкого осколка былых времён» не происходило. Более того, становилось не очень-то понятно, кто же оказался перед судом истории.
Нет, Шульгин ничего не опровергал, ни с чем старался не спорить, ничему не давал принципиальных оценок и, вообще, не выражал — по крайней мере, открыто — свои антисоветские взгляды. Он просто ностальгически размышлял в кадре, замечая, как бы между прочим, что «подлинным центром русской эмиграции стало кладбище Сент-Женевьев-де-Буа…». Спокойно говорил собеседнику о том, что многие политические и ценностные критерии прежних лет давно им пересмотрены — «не может же человек не меняться с течением времени». Шульгин побеждал естественностью, искренностью, убедительностью своей памяти, обаятельностью много пережившей старости…
За предшествующие без малого полвека советской власти отечественный зритель ещё не видел ничего подобного. И, как было вскоре решено, не надо ему такое это видеть. Потому как вредно.
Ну, а нам, нынешним, это видеть надо? Насколько это может быть полезно сегодня, спустя сто лет после бурного 1917-го и 50 с небольшим после того, как был снят фильм? Каждый из нас должен сам себе ответить на эти вопросы.
Но один ответ даёт Василий Шульгин. Он словно говорит: послушайте, столько лет позади, пора трезво взглянуть на эту ставшую далёкой историю, взглянуть и понять — всё это было и прошло, революция закончилась так, как она закончилась, и Гражданская война тоже давно отгремела, а потому хватит воевать.
