Запад и мы

В Европе одни считают, что Россия — страна европейская, другие — что азиатская. И в России большинство разделяет одно из этих двух мнений А ещё есть такие, кто уверен: мы — сами по себе. Так кто же прав?

В начале 1990-х Россия перевернула очередную страницу своей истории и почти во всём начала жить с чистого листа, хотя время от времени всё же заглядывала в предыдущие главы.

В полной мере это касается и нашего геополитического положения. Сперва, как это у нас водится, мы шарахнулись в одну крайность: возжелав как можно скорей стать частью Европы, готовы были выполнить любое пожелание её, даже приказы. А потом переметнулись к противоположному краю: дескать, мы сами с усами, и ещё неизвестно, кто чьей частью должен стать — мы их или они нашей?

В общем-то, ничего удивительного в этих шараханиях не было. И Европа, и Россия за долгие века сосуществования на одном континенте пытались выработать разные модели взаимосвязей, но ни одну из них так и не приняли.

Европейцы почти всегда смотрели на нас как на чужаков: в лучшем случае с любопытством, а в худшем — со страхом и предубеждением. «Восточный медведь» пугал не только своей огромностью, но и уродливым перекосом в отношениях всесильной власти и рабски зависимого от неё народа. Но едва только русские хотя бы немного отступали от этих перекосов, европейцы с радостью готовы были принять их в свою семью.

Мы в своих предпочтениях тоже не отличались большим разнообразием.

На государственном уровне обычно исповедовалась доктрина Петра I. Свои реформы он привёз из Европы, но назвать их европейскими язык не повернётся. Заимствовались — а точней, копировались — лишь внешние признаки европеизма: технические новшества (прежде всего в военной и промышленной областях), архитектурные стили, модели одежды и атрибуты просвещения (музей «Кунсткамера», газеты, учебные заведения)… А вот основные принципы — верховенство закона, неприятие рабства, уважение к человеческой личности и частной собственности — были полностью проигнорированы.

Побывав на заседании английского парламента, Пётр сразу решил, что России это ни к чему. Правда, представительского правления по западному образцу не было в Московии и прежде. Но были Земские соборы — зародыши возможного в будущем парламентаризма. А вот после Петра не осталось даже зародыша. Первую Государственную думу стране пришлось ждать два века.

Да и та Европа, которую Пётр старался перевести на русскую почву, требовалась ему лишь временно. Он открыто говорил своим соратникам: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней можем повернуться задом».

Ещё две доктрины выработала наша интеллигенция.

Славянофильская идеология прокламировала необходимость для России своего, отличного от Европы, пути развития. Славянофилы и их последователи, вплоть до наших дней, всегда утверждали, что мы глубоко самобытны и должны опираться исключительно на свои собственные национальные традиции — стремление к гармонии в отношениях царя (или другого верховного правителя) и народа, православие как единственно истинное христианство и соборность. А Европа, умирающая в безнравственности, меркантилизме и безверии, — исчадие ада, царство Антихриста.

Западники, наоборот, постоянно твердили, что, если Россия хочет покончить со своей бедностью и вечной ролью догоняющего, ей необходимо перейти от восточно-христианской цивилизационной модели к европейской. Это подразумевает отказ от традиционного государственного и общественного устройства, в основе которого лежат всесилие власти, предельно жёсткая централизация, патернализм, принцип коллективизма (будь то крестьянская община или колхоз)… Взамен предлагаются верховенство закона, контроль общества над властью, индивидуальная свобода (ограниченная лишь рамками законодательства), неукоснительное соблюдение прав личности, в качестве высшей ценности — человеческая жизнь.

В разные времена в России превалировало мнение то почвенников, то западников. И мы, как по команде, бросались от евроненавистничества к еврообожанию и обратно. Только за последние полвека мы прошли — точнее, пробежали — по этому кругу от начала до конца: начали с жесточайшей конфронтации на рубеже 1980-х, продолжили братанием во второй половине 1980-х и в 1990-е и упёрлись в ту же жесточайшую конфронтацию, начиная с 2010-х.

Конечно, этот последний поворот произошёл в интересах большой политики. Но сейчас речь не о ней — о наших массовых предпочтениях, которые эту политику мгновенно поддержали.

Во-первых, мы сразу вспомнили свою старую обиду: они нас не любят, не понимают.

И это чистейшей воды правда. Вот только непонятно, а за что европейцам нас любить? Мы что, сахарной пудрой обсыпаны? В Европе вообще не принято любить другие народы. Поезжайте и убедитесь, как там нелюбезны друг с дружкой народы-соседи: немцы — колбасники, итальянцы — макаронники, французы — лягушатники…

Русские придумали своим соседям прозвища куда обиднее и злее, вплоть до «лиц кавказской национальности». Представьте хоть на мгновенье, что учудили бы в Государственной думе, если какой-нибудь из коллег в зарубежном парламенте посмел назвать нас «лицами восточноевропейской национальности» — даже страшно вообразить, в какой это вылилось бы международный скандал…

И почему нас европейцы не понимают, тоже ясно. Ну как понять, отчего огромный головастый и рукастый многонациональный народ, имеющий бескрайние территории, реки, моря и океаны, все природные богатства, причём в изобилии, живёт, мягко говоря, бедно и постоянно в чём-нибудь нуждается, то в колбасе, то в технологиях? Да мы сами себя понять никак не можем!.. Наш Тютчев так и сказал: «Умом Россию не понять…». Но ведь никаким другим органом вообще ничего понять невозможно.

А, во-вторых, мы почему-то окончательно уверовали в то, что наша нация никак не европейская, но азиатская. И уж лучше нам дружить с ними. Уж они-то нас поймут и поддержат.

Однако на самом деле мы всё-таки гораздо ближе к европейцам. Недавнее исследование медико-генетического центра Genotek, в котором участвовало свыше 2000 человек, показало, что в этническом портрете россиянина 89,5 процента фрагментов геномов — европейские, 9,7 процента — азиатские, и по 0,4 процента — от Африки и Океании с американскими индейцами. Да и культура у нас европейская, в том числе древняя, доордынская: об этом немало писал академик Дмитрий Лихачёв.

Что же касается понимания со стороны братьев-азиатов, не знаю, а вот с поддержкой мы, похоже, просчитались. В отличие от европейской идеологии, которая стремится к расширению своих ценностей и жизненных принципов, а значит, и технологий, Китай достаточно закрытая страна. Китайцы не привыкли и не стремятся делиться своими достижениями, они смотрят, как бы что позаимствовать у других. Чтобы это понять, достаточно, например, познакомиться с их историей освоения космоса: до недавних пор китайская космическая программа и техника были почти полностью скопированы с советских образцов, однако в программах обозримого будущего русским отводится скромная роль.

Да и вообще, зачем для того, чтобы дружить с одними соседями, отворачиваться от других? В современном мире, где люди, технологии, произведения искусства, товары, моды стремятся к свободному передвижению почти по всему земному шару, в выигрыше оказывается тот, кто открыт другим народам и со всеми хочет дружить.

…Сегодня в Евросоюзе всё чаще раздаются призывы вернуться к нормальным отношениям с Россией. О необходимости восстановить связи с Европой говорят и некоторые российские политики. Пободались, показали всем и друг дружке, какие мы молодцы, и — хватит. Политика сближения ЕС и России наверняка начнётся очень скоро. Но насколько она будет быстрой, эффективной и взаимоуважительной, во многом зависит от широкого общественного мнения обеих сторон.

Поделиться ссылкой: