Он погиб 80 лет назад, в дни Большого террора. Один из лучших молодых поэтов тогдашней России.
В моём детстве радио играло с утра до вечера. «Мы передавали произведения советских композиторов, а теперь послушайте музыку», — и Дунаевского сменял Чайковский.
Хиты тех лет вбивались в голову, как гвозди, — на всю оставшуюся жизнь: «Ой, ты рожь, хорошо поёшь…», «Землянка наша в три наката…», «…Качает ветер фонари над головой». А ещё:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Но всякий раз эту песню диктор объявлял как-то странно: «“Песня о встречном”, музыка Шостаковича», или просто — «Песня Шостаковича». И было непонятно — то ли эти лёгкие, ритмичные строки композитор придумал сам, то ли они народные?
Разгадку я нашёл, когда уже подростком, в 1966-м, купил только что изданный большой том стихов и поэм Бориса Корнилова. «Песня о встречном» там была напечатана целиком — все 12 строф, а предисловие заканчивалось вполне традиционно: «В 1938 году Борис Корнилов погиб». На советском новоязе это означало: расстрелян НКВД.
Душные души
Он приехал в Ленинград в самом конце 1925 года. Перво-наперво мечтал разыскать Сергея Есенина. От него шарахались, как от ненормального: как раз накануне в гостинице «Англетер» Есенин покончил с собой, вот свежие газеты с извещением о трагедии.
Куда ещё было податься в этом огромном чужом городе юному пареньку, прикатившему из уездной глуши Нижегородской губернии?
В родном уездном Семёнове он несколько раз публиковал свои стихи в губернской молодёжной газете. В кармане, рядом с комсомольским билетом, лежала путевка губкома РКСМ «об откомандировании Бориса Корнилова в государственный институт журналистики или в какую-нибудь литературную школу».
Как выяснилось, никакого такого института в Питере нет, зато на Невском, дом 1, располагается литературная группа «Смена». А там — сплошь свои ребята, комсомольцы, во главе с Виссарионом Саяновым и Валерием Друзиным. Оба окажутся потом редкостными конформистами. Саянов прославится не столько своими стихами, сколько неизвестно кем сочинённой эпиграммой: «— Встретил я Саянова, / трезвого, не пьяного. / — Трезвого, не пьяного?/ Ну, значит, не Саянова». Друзин же войдёт в историю литературы своими погромными статьями на ниве сталинской литературной критики и прежде всего травлей Михаила Зощенко (отчаянный выкрик Зощенко на печально знаменитом собрании ленинградских писателей в июне 1954 года: «Не надо мне вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков!» — станет хрестоматийным).
Но самое главное — во всей группе не было ни одного по-настоящему талантливого поэта. Разве что совсем юная Ольга Берггольц, которая вскоре вышла за Корнилова замуж и, как поэт, во многом сформировалась именно под его влиянием.
Чужая стая
Корнилов изо всех сил старался быть как все. Писал и про героическую Красную Армию («…все молодчики-чики / начеку. / Всыпали, как ангелу, / господину Врангелю, / выдали полпорции / Колчаку»), и про то, «как Московско-Нарвская застава /шла в распоряженье Октября»… Старался шагать в ногу с назначенными самому себе товарищами, даже темы выбирал те же: к примеру, у ближайшего друга Александра Прокофьева есть «Две песни о Громобое», а у него — «Сказание о герое гражданской войны товарище Громобое» и следом «Сказание о сыне товарища Громобоя».
Но, тем не менее, советская критика Корнилова не миловала. Его ругали за то, что находится под влиянием Блока, Гумилёва, Пастернака, Клюева и прочих «чуждых» поэтов, обвиняли в лиризме, распинали за кулацкие мотивы и вовсю клеймили за «стихийность», «идейные шатания», «мировоззренческую отсталость», «меланхолию», «есенинщину»… Потому что понимали: Борис Корнилов слишком талантлив, чтобы бегать в их стае:
…от Махач-Калы
до Баку
луны плавают на боку.
…и, качаясь, идут валы
от Баку до Махач-Калы.
Нас не так на земле качало,
нас мотало кругом во мгле —
качка в море берёт начало,
а бесчинствует на земле.
Айда, голубарь, пошевеливай, трогай.
Бродяга, — мой конь вороной!
Все люди — как люди, поедут дорогой,
А мы пронесём стороной.
Всё это и многое другое нисколько не вязалось ни с требованиями постановления ЦК ВКП(б) от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы», ни с ежедневными установками «Правды» и никак не укладывалось в прокрустово ложе социалистического реализма.
Осколки легенды
Два десятилетия, вплоть до 1957-го, имя Корнилова было вычеркнуто из советских литературных святцев. Все книги, посвящённые поэту, вышли уже потом. Каждая — с подробным разбором стихотворений и трёх лучших поэм, «Соль», «Триполье» и «Моя Африка», а также с обильным цитированием и ссылками авторов друг на друга. Но во всех этих книгах, как, впрочем, и в немногочисленных газетных статьях той поры, подробности жизни поэта приходилось выискивать по крупицам. Потому что тех, кто способен был вспоминать, расстреляли ещё в тридцатых, а большинство уцелевших Господь не отметил творческим даром.
В результате легенд о Корнилове больше, чем реальных фактов. Одну из них — о гибели поэта — рассказал мне когда-то старый питерский литератор, бывший секретарь литературного объединения «Кузница» Юрий Германович Марк.
…Борис Корнилов не раз просил Алексея Толстого представить его прославленной балерине В. Да и она была не прочь познакомиться с одним из лучших поэтов страны. Наконец, однажды в разгар большого званого вечера в Доме писателя на Шпалерной советский граф подвёл Корнилова к балерине:
— Ну, вот тебе предмет твоего обожания! — Потом наклонился и прошептал поэту на ухо: — Но смотри, не пей лишку, не то и сам опозоришься, и меня оконфузишь на весь свет.
Предупреждение не лишнее, поскольку всем было известно, что Корнилов пьёт и удержу при этом не знает.
И вот эта парочка уединилась в отдельном кабинете. С четверть часа всё было тихо. Но потом вдруг шторы кабинета распахнулись, и балерина выскочила оттуда с дикими воплями, тщетно пытаясь удержать на себе обрывки собственного платья. А за ней — Корнилов, уже изрядно подшофе.
— Вышвырнуть отсюда этого сопляка! — закричал разгневанный Толстой.
И ресторанный вышибала выкинул дебошира на улицу. Корнилов был вне себя от обиды: его, первого поэта России, спустили с лестницы, да откуда — из писательского дома!
На беду как раз в то время рядом мостили тротуар. Недолго думая, Корнилов схватил булыжник и запустил им в окно. Именно в тот момент по коридору проходил мимо этого окна официант с блюдом фруктов. Камень угодил официанту прямо в голову: пролилась кровь, человек упал, блюдо разбилось… Тут уж, конечно, вызвали милицию, и Корнилова забрали в участок, чтоб окончательно привести в чувство.
Наутро Толстой отправил балерине В. роскошную корзину цветов, а вслед затем позвонил в милицию:
— Ну, как он там?
— Бузит, товарищ Толстой! — доложил дежурный.
— Всыпьте ему так, чтоб небо показалось с овчинку!
Всыпали, надо думать, на совесть, потому что пожелание депутата Верховного Совета СССР да к тому же одного из любимых писателей верховного вождя — приказ. Но и Корнилова надо было знать: молодой, здоровый, он к тому же отличался непомерными амбициями. В общем, нашла коса на камень. А год был 1937-й.
Было ли всё так на самом деле или это всего лишь апокриф?
Не знаю. И, думаю, вряд ли кто знает. Зато известно другое. Вот что пишет в книге «Был ли Горький?» Дмитрий Быков: «…статья <Максима Горького> 1934 года “О хулиганах” подкосила биографии Павла Васильева, Бориса Корнилова, Ярослава Смелякова — поэтов исключительного таланта: первым двум она стоила жизни, третьему — двух сроков. Можно сколько угодно строить догадки — мол, и без Горького они доигрались бы, — но факт тот, что первым против них в печати выступил именно он, и поводом для этого выступления послужили их довольно невинные даже по тогдашним временам забавы; были, конечно, и дебоши, и пряные драки, но с отчаяния чего не сделаешь, в безвоздушном пространстве как ещё разгонять тоску? Именно после горьковской статьи Васильева и Корнилова взяли в серьёзную разработку, и нюх на таланты ему здесь не изменил — в молодой советской поэзии тридцатых они были действительно лучшими».
Выходит, к гибели Бориса Корнилова приложил руку не Алексей Толстой, а Максим Горький? Возможно, историки литературы ответят на этот вопрос с предельной точностью. Но как там ни было, в любом случае это был писатель, причём не какой-нибудь там Друзин и даже не Саянов, а писатель большого таланта, классик.
…В последнее время Бориса Корнилова снова основательно забыли. Забыли до обидного незаслуженно: по масштабу своего дарования, по уровню того, что он успел написать всего за десять лет, Корнилов, несомненно, входит даже в самую краткую антологию отечественной поэзии ХХ века. Просто так уж сложилось, что не было у него ни высокоталантливых друзей, ни учеников, ни Елены Сергеевны или Надежды Яковлевны — никого, кто бы сохранил для потомков образ поэта. Но разве есть в том его вина?
