Ровно 100 лет назад, 16 марта, IV Съезд Советов постановил, что «впредь до изменения условий столица РСФСР временно переносится из Петрограда в Москву». Зачем переносится и почему «временно»?
К выводу о необходимости перенести столицу в Москву первым пришло ещё Временное правительство. Решение об этом оно приняло 3 сентября (ст. ст.) 1917 года.
Это решение — так и не реализованное, как, впрочем, и многие другие постановления Временного правительства — было продиктовано сложившейся в Петрограде военно-политической обстановкой. После того как в самом конце августа удалось сломить корниловский мятеж, петроградские левые, поддержавшие Александра Керенского в те критические дни, не захотели отдавать плоды победы министру-председателю. Столица революционизировалась буквально на глазах: уже в ночь на 2 сентября ленинские сподвижники впервые получили большинство в столичном Совете, экстремистские силы вновь, как в недавнем июле, явственно почуяли дурманящий запах реальной власти. Наиболее проницательные и осторожные жители начали покидать город. Самым наглядным свидетельством паники служило резко увеличившееся количество объявлений о сдаче внаём домов и квартир.
Однако наряду с этим имелась и другая причина переезда правительства в Москву. Прожив два с лишним века бок о бок с российской властью, всегда без удержу высокомерной, чванливой, утопающей в роскоши и беззастенчиво противопоставляющей себя народу, Петербург-Петроград больше не желал терпеть никаких правителей — ни царей, ни демократов. Словно конь, изнемогший после долгой скачки под тучным, безжалостным седоком. Этот город можно было или взять накрепко в шпоры, изо всей силы отхлестав нагайкой, или лишить столичного статуса. Для первого средства Керенский не обладал ни политическими возможностями, ни военно-полицейскими силами, ни убеждениями. Оставалось только второе, тем более Москва, как никакой иной город огромной России, была готова вновь полностью принять на себя столичные функции.
В ночь на 10 марта 1918 года Ленин сделал то, что не успел (или лучше сказать, не сумел) сделать его предшественник. В обстановке строжайшей секретности на окраинной станции «Цветочная» большевистские руководители сели в поезд № 4001, и состав с потушенными огнями, под серьёзной охраной умчал их в Москву. 12 марта было объявлено, что столица перенесена из-за германской военной угрозы.
Эта причина потом всегда фигурировала в официальной советской истории. Действительно, ещё 18 февраля германские войска перешли в наступление. К концу месяца они заняли Нарву, а 2 марта оказались уже так близко от Петрограда, что начали обстреливать его из дальнобойных орудий. По некоторым данным, Петроградский комитет партии большевиков даже поставил перед ЦК вопрос о своём финансировании, если придётся уходить в подполье.
Однако решение о переезде правительства в Москву, как доказала современная французская исследовательница Ева Берар, ЦК РКП(б) принял не 26 февраля, на чём всегда настаивала советская историография, а намного раньше — 9 января, когда немцы были ещё очень далеко от Петрограда.
Ева Берар в своих статьях «Город и городская культура в ХХ в.» [Санкт-Петербург: окно в Россию. Город, модернизация, современность. СПб., 1997], а также «Почему большевики покинули Петроград? [Минувшее: Исторический альманах. Выпуск 14. М.; СПб., 1993] насчитала семь причин, вынудивших большевиков перебраться из Смольного в Кремль.
Во-первых, петроградские чиновники даже спустя несколько месяцев после переворота продолжали упорно бойкотировать новую власть, у которой уже не хватало сил с ними бороться.
Во-вторых, Петроград, как пишет Ева Берар, «заполонённый солдатами-дезертирами, униженными и обозлёнными офицерами, беженцами, …недавно вернувшимися эмигрантами, …оказался идеальным питомником для шпионов и провокаторов». Даже если считать, что Петроградская ЧК половину заговоров просто придумывала, вполне реальных групп, строивших планы свержения коммунистов, оставалось немало. Достаточно вспомнить, что 1 января 1918 года офицер-одиночка в самом центре города, на набережной Фонтанки, пытался застрелить Ленина.
В-третьих, «…моряки Кронштадта и Центробалта, …те, кого Троцкий восторженно именовал “красой и гордостью революции”, её “железной рукой”, её “знаменосцами”, очень быстро превратились… в обыкновенных бандитов или, по выражению того времени, в “матросскую вольницу”». «…Охватившая столицу анархия, эта “перманентная революция”, с февраля 1917 года царившая на улицах, в казармах, в заводских цехах, …<делала> город неуправляемым и страшным». Иногда доходило до того, что бандиты не боялись нападать даже на большевистских лидеров. В конце января 1918 года на Шпалерной улице они ограбили будущего председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого и наркома юстиции Петра Стучку, и те раздетые, дрожа от холода, в страхе добирались до Таврического дворца. Москва, где не было ни пьяной матросни, ни такого числа рабочих казалась спокойнее.
В-четвёртых, после захвата власти Ленин — скорее всего из политических соображений, не желая отождествлять своё правительство с Временным, тем более с царским, — не переехал в Зимний дворец и остался в Смольном, а это место было далеко не лучшим, как с точки зрения безопасности, так и удалённости от центра города. Окружённый высокой стеной московский Кремль — что показали бои в октябре 1917 года — мог служить куда более надёжной крепостью.
В-пятых, здесь, в Питере, слишком «ещё живы были воспоминания о приезде Ленина в Россию под защитой немцев и о неудавшемся процессе, начатом против него Керенским…».
В-шестых, возвращение Москве столичного статуса имело немаловажный пропагандистский смысл. «Чтобы спасти власть, — отмечает Ева Берар, — Ленин сделал ставку на патриотическую ауру старой столицы, исконного символа единства православной Руси». Да, этот фактор, конечно, мог иметь немаловажное значение, но Ленин в марте 1918-го вряд ли думал о Белокаменной как «исконном символе православной Руси». Он, как и вся большевистская верхушка, мечтал тогда о всепланетном революционном пожаре и, скорее всего, ему всё же была ближе позиция соратника Михаила Покровского, который как раз в те дни писал, что «Москва, отделённая от Европы, никогда не сможет стать таким очагом мировой революции, каким был Питер». Так что вполне вероятно, поначалу Ленин и сам верил, что переезд правительства временный.
Наконец, в-седьмых, — и это самое главное — рабочие Питера грозили ещё одной, самостийной, революцией, которая неминуемо смела бы всех большевиков вместе с их чекистами и латышскими стрелками.
Столичный пролетариат уже успел убедиться, что большевики — отъявленные обманщики: ни одно из своих предреволюционных обещаний они не выполнили и не собирались выполнять. Посулы увеличить зарплаты обернулись массовыми увольнениями и безработицей в связи с резким сокращением государственных и, в частности, военных заказов. В 1918 году реальная зарплата рабочих, по сравнению с 1913 годом, снизилась до 16,6 процента [Мусаев В.И. Быт горожан // Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. СПб., 2000. С. 67]. Вслед за клятвенными заверениями в том, что снабжение Петрограда будет улучшено, в городе начался бешеный рост цен и разразился голод.
Недовольство петроградских рабочих с каждым днём приобретало всё большую политическую окраску. В конце концов, при участии меньшевиков независимо от большевизированного Совета было образовано Собрание уполномоченных фабрик и заводов, первое заседание которого состоялось всего через три дня после отъезда ленинского правительства. В этом Собрании были представлены все крупные и средние рабочие пролетарские коллективы Петрограда, и в течение трёх с половиной месяцев, вплоть до своего расформирования 27 июня 1918 года, оно «…выполняло функции подлинной рабочей “противовласти” по отношению к большевистскому Совету…» (Верт Н. Петроград-Ленинград — город оппозиции? // Санкт-Петербург: окно в Европу. Город, модернизация, современность. СПб., 1997. С. 113]. По сути, это было то же двоевластие, которое всего несколько месяцев назад похоронило Временное правительство и привело к власти самих большевиков.
Короче, доверять городу, в котором начались уже три революции — одна в 1905-м и две в 1917-м, — было слишком опасно: этот опыт мог подвигнуть горожан и на четвёртую…
Впрочем, если бы большевистские вожди даже не имели никаких причин для переезда в Белокаменную, то и тогда осуществлённая ими смена столиц представляется абсолютно правильной. И в отношении Москвы, которая по-прежнему являлась крупнейшим, исторически сложившимся, а потому естественным центром притяжения российской жизни, и в отношении России, для которой обретение столицы почти за тысячу километров от пограничных столбов означало упрочение национальной безопасности.
Больше того, не переведи в 1918-м Ленин столицу в Москву, в начале 1930-х это наверняка сделал бы Сталин. Он, как и Пётр, тоже строил новую империю и тоже революционными, самыми жестокими, методами, а эти методы всегда основаны на тотальном отрицании старого мира. И сталинская Москва должна была служить отрицанием не только Петербурга (этой Вандеи большевиков), но и всей России.
…Ну, и на десерт: на протяжении 206 лет Петербург являлся столицей России, но лишь де-факто. Де-юре Москва неизменно оставалась «царствующим градом». Не случайно все императоры после Петра продолжали венчаться на царство именно в Первопрестольной.
В течение своего 36-летнего правления Пётр I собственноручно настрочил свыше 20 тысяч (!) указов. В среднем — почти по два указа в день. Причём многие были откровенно абсурдны и касались таких мелких деталей в жизни миллионов подданных, о которых впору заботиться не главе огромного государства, а деревенскому старосте. А вот столь важное событие, как перенос столицы из Москвы на невские берега, ни указа, ни иного письменного распоряжения так и не удостоилось. Возможно, истинная подоплёка этого казуса в том, что Пётр принадлежал к тому большинству в длинной череде российских правителей, которые считали, что для нашего отечества закон — деталь не обязательная, а в иных случаях и вовсе лишняя?..
