Что считать анекдотом? Какими они бывают? Когда появились? Какую роль сыграли в истории культуры? Мало кто из исследователей ставил перед собой эти вопросы.
В России издавна все любили анекдоты. Даже те, кто говорил, что их не любит. И это не удивительно: жизнь вокруг была такой тяжёлой и одновременно смешной — до анекдотичности.
Удивительно другое. При всей нашей всенародной любви к анекдотам научные исследования на эту тему легко пересчитать по пальцам одной руки, и даже тогда не все пальцы окажутся загнутыми.
Можно только гадать, почему до сих пор учёные-гуманитарии так неуважительно относились к анекдоту. То ли считали его низким жанром, то ли эта тема слишком долгое время была табуирована цензурой…
Между тем анекдот — это целый мир: фольклорный и литературный. Причём с очень солидной историей.
Кто он и откуда
Владимир Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» определил анекдот как «короткий по содержанию и сжатый в изложении рассказ о замечательном или забавном случае». И добавил: это — «байка, баутка» [7. Т. 1. С. 17].
Авторы-составители большинства последующих толковых словарей и энциклопедий, стараясь не отрываться от своего великого предшественника, в основном пересказывали его определение своими словами.
Существенное добавление появилось только в Малой советской энциклопедии. Её первый том вышел из печати в приснопамятном 1937 году, и слово «анекдот» в этом томе трактовалось так: «Первоначально рассказ о неизвестном факте из жизни к.-л. историч. лица; впоследствии короткий шуточный рассказ о смешном или забавном происшествии» [1. С. 383]. Здесь характерно противопоставление двух слов — «первоначально» и «впоследствии»: таким способом читателю как бы даётся понять, что в стародавние времена можно было допускать вольности и насмешничать над какими-либо историческими лицами, но теперь — ни-ни, даже думать не думайте.
Наиболее точную и ёмкую характеристику анекдота даёт современная Большая российская энциклопедия: «Анекдот (греч. ἀνέϰδοτος — неизданный), остроумный рассказ-миниатюра с эффектной концовкой, нередко политически окрашенный; жанр преим. гор. фольклора. Исторически восходит к жанрам фабльо, фацеции, шванка» [3]. А о чём этот рассказ-миниатюра — «о замечательном или забавном случае», «смешном или забавном происшествии», «о к.-л. историческом лице», стародавнем или современном, — это уж как решит народ.
Итак, научное объяснение того, что есть анекдот, в общих чертах ясно. Теперь заглянем в его историю, которая таит в себе немало любопытных открытий.
В Энциклопедическом словаре Фридриха Брокгауза и Ильи Ефрона говорится, что анекдоты как жанр «впервые появились в Западной Европе, вместе с развитием новелл и лёгких шуточных рассказов вроде, например, “Декамерона” Боккаччо. Весёлая шутка получала в них всё более и более перевеса и, наконец, в сборниках стали являться весьма неприличные анекдоты, целью которых было не поучение и наставление читателя, а исключительно его забава. Таким образом, появились фацеции, т.е. смешные и скандалёзные рассказы и анекдоты, остроумные изречения и шутки. Их собирателями часто являлись люди, очень известные серьёзными заслугами и учёностью, напр., итальянец Поджио Браччолини, которого даже считают основателем этого рода литературных произведений» [2. Т. 2. С. 776].
Уточню: Джованни Боккаччо написал «Декамерон» в середине XIV века, а Поджио Браччолини родился через пять лет после смерти великого Боккаччо, в 1380 году, и умер в 1459-м, то есть уже в середине XV века. Таким образом, по Брокгаузу и Ефрону, родина анекдотов — Италия, а время появления на свет — эпоха Раннего Возрождения.
Но вот само название «анекдот» («неизданный») возникло в литературе на восемь-девять столетий раньше! Ещё в VI веке так была озаглавлена I книга Прокопия Кесарийского, направленная против императора Юстиниана. Правда, по свидетельству той же Большой российской энциклопедии, «как обозначение короткого рассказа о мелком, но занимат. происшествии, в осн. из жизни историч. лиц, <это> понятие стало употребляться в XVII–XVIII веках», сперва — во французской мемуаристике, а затем — в Германии [3].
И почти тогда же, в XVIII веке, сборники переводных и своих, оригинальных, анекдотов появились в России [3].
Исследователь истории русской литературы и культуры академик Александр Панченко в работе «Литература “переходного века”» писал: «Самый большой сборник переводных новелл вошёл в русскую литературу около 1680 г. (то есть не в XVIII, а ещё в XVII веке — С. А.). Это “Фацеции”, в которых наряду с развитыми сюжетами, заимствованными у Боккачо, Поджо Браччолини, Саккети и других классиков новеллистики, обильно представлены “простые формы” — шутка, меткое словцо, анекдот, которые всегда оставались питательной средой новеллы. Слово “фацеция”, перешедшее из латыни почти во все европейские языки, в России толковалось так же, как в Европе, — в значении насмешка, острота, “утешка”, т.е. как весёлое и забавное чтение, не имеющее отношения к “душеполезности”» [9. Т. 1. С. 372].
Однако Ефим Курганов — самый глубокий сегодня исследователь анекдота как литературного жанра — отмечает, что в России жанр фацеций появился гораздо раньше, чем указано в Большой российской энциклопедии, и раньше, чем считал Александр Панченко, — фактически в то же время, что и в Европе, уже в конце XV века. Причём это был «не переводной текст, а оригинальное русское сочинение…» [8. С. 35–36].
Курганов имеет в виду «Сказание о Дракуле-воеводе». Автором его, как предполагается, был Фёдор Курицын — посольский дьяк Ивана III, по своей основной, дипломатической, профессии хорошо знакомый с культурой и литературой Европы и увлекавшийся сочинительством. Как закончил свои дни Курицын, точно неизвестно. Предполагается, что он умер не ранее 1500 года. Но известно, что Иосиф Волоцкий в одном из писем 1503 года, вспоминая свои духовные беседы с Иваном III, писал, будто царь называл Курицына главой московского кружка еретиков. Мол, Курицын критиковал монашество и при этом рассуждал о широко понимаемой свободе воли человека («самовластии души»).
Эти подробности из жизни Фёдора Курицына во многом объясняют, почему специалисты готовы отдать авторство русской повести о Дракуле именно этому человеку. Такую книгу мог создать только литератор, умеющий незашоренно мыслить и превыше всего ценящий свободу.
Профессор Курганов отмечает: «Фактически книга о Дракуле — это первый в русской традиции тематический сборник исторических анекдотов [8. С. 37]. И добавляет: это «новая русская литература, преодолевшая догматизм, авторитарность, жёсткую нормативность», это «есть уже текст авторский» [8. С. 38].
А, значит, можно говорить, что уже «в XV веке на Руси появляется политический анекдот как жанр, как литературный жанр. Начинается беллетризация оригинальной, т.е. непереводной, русской прозы». Более того, тогда же «во многом… преображается и летопись, всё более начиная проявляться как скандальная общественно-политическая хроника. Летопись начинает изобиловать вставными микротекстами, весьма смахивающими на анекдоты. В таких масштабах и пропорциях на Руси прежде ничего подобного не было. Так, в Ермолинской летописи и Сокращённых сводах 1493 и 1495 годов появляется целая серия разоблачительных рассказов о воеводах, точно, сжато, предельно выразительно обнажавших гнилость военного и административного аппарата Московского государства» [8. С. 41–42].
Правда вымысла
Впрочем, когда бы ни родился анекдот, важен не столько сам по себе факт его появления на свет Божий, сколько последствия.
Анекдот очень быстро стал основой всей новой, светской литературы. Он дал ей, по сути, всё — неограниченный выбор тем, в том числе разрушающих искусственные бастионы морали и нравственности, ничем не сдерживаемую остроту сюжета и фабулы, необузданный в образах и метафорах полёт фантазии. Фактически вся проза последних столетий вышла из анекдота.
Поначалу — в эпоху Возрождения — анекдот ещё выглядел в новой литературе как своеобразные вставки. Потом он стал неотличим от общей ткани повествования. «А теперь, — в который раз процитирую Ефима Курганова, — анекдот проникает в роман и перерабатывает его, да так, что недавний властелин во многом просто подстраивается под анекдот. Происходит анекдотизация романа» [8. С. 156].
Чтобы убедиться, что это так, перечитайте хотя бы любой рассказ или повесть русских классиков. Что такое пушкинский «Выстрел», лермонтовский «Фаталист», лесковский «Левша», салтыковская «История одного города», «Двойник» Достоевского, чеховские рассказы?.. Что это как не огромный сборник гениально написанных анекдотов?
Да один Гоголь чего стоит! Его «Ревизор» и «Мёртвые души» — просто-таки 45-градусная настойка на анекдотах!
Что же помогло анекдоту одержать столь грандиозную победу в мировой и в том числе в русской литературе? Неужели лишь то, что он повествовал о «забавном», «замечательном» случае или происшествии, да к тому же в лёгкой, подчас шуточной форме?
Нет, конечно. Главное заключалось не в выборе темы, не в сюжете и фабуле и не в форме изложения. Главное таилось в свободном осмыслении действительности. Типизация того, о чём рассказывалось, характеристика его отдельных черт (доходящая подчас до гиперболизации), яркая (иногда до фантастичности) образность, сочетание вроде бы несочетаемого — короче, ирреальность описания достигала такого накала, что по силе воздействия оказывалась сильнее реальности. Причём даже тогда, когда это были произведения самого что ни на есть реалистического реализма.
Правда вымысла всегда побеждает правду факта, потому что художественная правда — если, конечно, речь идёт об истинной художественности — всегда выше фактологической. Копия — не искусство, а искусство, пусть даже не гениальное, всегда выше копии.
Смешно? Не смешно…
Очевидцы вспоминали, что на выступлениях Михаила Зощенко, проходивших с неизменным аншлагом, расслышать, что говорит писатель, не было никакой возможности. Зал изнемогал от хохота, и чуть не каждый то и дело толкал соседа в бок локтем: «Что он сказал? Что-что?».
Сам Зощенко читал свои рассказы, ни разу не улыбнувшись. Даже, утверждают, со скорбным выражением лица. «Как-то раз в разговоре со мной, — отмечал в своих мемуарах художник Юрий Анненков, — он признался, что этот читательский смех его глубоко огорчает, так как в его вещах, за словесным, формальным юмором скрывается трагическая сущность сегодняшней советской действительности. Больше того, он говорил, что в его передаче, помимо его воли, именно трагическая или, по меньшей мере, печальная сторона жизни становится комической и вызывает смех вместо слёз, ужаса и отвращения» [4. Т. 1. С. 311].
Сегодня, раскрыв том с рассказами Зощенко, читатель понимает: да, написано мастерски, сюжет, герои, прямая речь — всё блестяще. Но — не смешно.
Почему же на протяжении, по крайней мере, полувека читатели и слушатели зощенковских рассказов от них буквально ухахатывались, а Михаил Михайлович и мы, нынешние, считаем те же тексты драмой? Дело в том, что и Зощенко, и мы из других эпох: он — из предыдущей, мы — из последующей.
Афористичный Виктор Шкловский как-то сказал: «Трагедии человечества веселы, потому что это пути от прошлого к будущему» [15. С. 9]. Добавлю: но когда наступает это будущее, веселье уходит, а трагедия остаётся.
Юмор — товар скоропортящийся. Исчезли реалии, и он исчез вместе с ними. Мы глубоко, до слёз, переживаем, погружаясь в перипетии судеб Анны Карениной или Катюши Масловой, Акакия Башмачкина или Родиона Раскольникова… Но гораздо более поздние произведения — Александра Аверченко, Тэффи, того же Михаила Зощенко — уже не вызывают у нас смеха.
Всё это прекрасно понимал ещё один величайший кудесник юмористических рассказов, двадцатидвухлетний Антон Чехов: «Прародители всех наших пушкинских и не пушкинских сцен давно уже отжили свой век и давным-давно уже сослужили свою службу, — писал он в рассказе «Ярмарка» (1882). — Во время оно головы их были носителями едкой сатиры и заморских истин, теперь же остроумие их приводит в недоумение…» [14. Т. 1. С. 285].
Однако юмор имеет обыкновение быстро таять не только во времени. Вот всего один пример…
«По ночному местечку пронёсся погром. Наутро Фёдор проходит мимо скобяной лавки, на дверях которой погромщики распяли его соседа Хаима.
— Хаим, тебе больно? — спрашивает он.
— Нет, — отвечает полуживой Хаим. — Только когда смеюсь» [10. С. 334].
Это любимый анекдот писательницы Дины Рубиной, в чём она сама призналась в той же книге «Больно только когда смеюсь». Анекдот. Но смешное в нём найдёт лишь больной на голову, то есть антисемит.
Фаина Раневская говорила: «То, что людям часто кажется смешным, во мне вызывает грусть» [11. С. 196]. А «Довлатов… уверял, что Достоевский — самый смешной автор в нашей литературе, и уговаривал всех написать об этом диссертацию» [6. С. 23].
Смешное неуловимо. Если вы расскажете анекдот с перчиком в подвыпившей компании, ему скорее всего посмеются, если в той же, но трезвой — могут удивлённо пожать плечами или даже обидятся.
Многое в юморе зависит от времени, от ситуации, от самого человека — его культуры, образования, воспитания… И, конечно же, от того, есть у него чувство юмора или нет, хотя никто не знает, что это за чувство и где оно у нас находится.
О природе смешного, в отличие от природы анекдота, написано великое множество статей и книг. Но со времён Аристотеля, который сказал, что «…смешное — это некоторая ошибка и безобразие; никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное» [5. С. 53], — человечество мало продвинулось в понимании природы этого явления. Homo ridens, человек смеющийся, — и по сей день большая загадка.
Как бы то ни было, это имеет непосредственное отношение к анекдоту: он может быть и не смешным, достаточно неожиданного сюжета и/или неожиданной фразы, слова, того, что французы называют mot. Но можно даже и без этого. Ефим Курганов прав: «в анекдоте… главное отнюдь не производимое им зачастую комическое впечатление. ˂…˃ В анекдоте берётся житейский случай, и в результате высвечивается достоверность нелепого, реальность невероятного. Анекдот всегда оперирует фантастичностью каждодневного, немыслимостью происходящего на глазах: он демонстрирует и при этом выявляет логику странностей и нелепостей быта» [8. С. 151–152].
Вот пример из воспоминаний Тэффи:
«Мои хлопоты по отъезду (из России, после революции — С. А.) уже почти закончились. Сундук был уложен. Другой сундук, в котором были сложены (последнее моё увлечение) старинные шали, поставлен в квартире Лоло.
— А вдруг за это время назначат какую-нибудь неделю бедноты или, наоборот, неделю элегантности и все эти вещи конфискуют?
Я попросила, в случае опасности, заявить, что сундук пролетарского происхождения, принадлежит бывшей кухарке Федосье. А чтобы лучше поверили и вообще отнеслись с уважением — положила сверху портрет Ленина с надписью: “Душеньке Феничке в знак приятнейших воспоминаний. Любящий Вова”.
Впоследствии оказалось, что и это не помогло» [13. С. 22].
Братья — похожие и непохожие
Ещё одна загадка: в словарях, энциклопедиях и даже в специальных исследованиях, которых, повторюсь, удивительно мало, обычно говорится просто об анекдоте и лишь иногда упоминается литературный анекдот. Выходит, есть ещё какой-то другой анекдот, не литературный, который называют просто анекдотом…
Что же собой представляет этот «просто анекдот»? Чем он отличается от литературного? И вообще, надо ли всё-таки их различать?
«Просто анекдот» — это фольклорный анекдот, который передаётся из уст в уста, и, если попадает на бумагу (теперь вдобавок и в компьютерный файл), то исключительно благодаря большим любителям жанра. Путешествуя по большому городу (а фольклорные анекдоты обычно детища именно городов) и затем по стране, он оттачивается десятками, сотнями, тысячами рассказчиков, словно морские камни водой.
Конечно, обе разновидности анекдота многое связывает.
И в литературном, и особенно в фольклорном анекдоте историческая достоверность уступает главенствующее место психологической правде, опирающейся на типизацию события, типизацию его героев и их высказываний. Зачастую это импровизация на заданную тему.
Проще говоря, этого не было, однако это не просто могло быть, но к тому же очень характерно для данного времени и для данных персонажей. Описываемое можно представить следующей формулой:
(типизация событий + типизация героев + типизация прямой речи) х психологическая правда = правда вымысла
При этом правда вымысла настолько типически и психологически достоверна, что оказывается сильнее правды факта. Вот только схожий эффект достигается разными средствами: в одном случае — с помощью народного творчества, а в другом — с помощью литературного.
Причём правда вымысла иногда достигает такой высоты, что сама превращается в новую реальность, в факт, да такой, по которому можно изучать, если не всю историю, то, по крайней мере, историю социальной психологии. В подтверждение приведу два фольклорных анекдота. Первый, появившийся в 1964 году, едва в результате партийно-дворцового переворота Леонид Брежнев возглавил реальную власть, был добродушным, с лёгким юморком: «“Товарищ Брежнев, как вас называть в прессе?” — спрашивают журналисты на первой пресс-конференции новых руководителей страны. “Я человек простой, — отвечает Брежнев, — зовите меня просто — Ильич”».
Второй анекдот, увенчавший обширную брежневиану поздней осенью 1982 года, в дни кончины «дорогого Леонида Ильича», был уже донельзя злым, даже злобным: «Брежнев выступает по столичному телеканалу: “Дорогие товарищи москвичи! По городу пустили слух, что я умер и везде вместо меня возят чучело. Это неправда, я жив, и вместо чучела везде возят меня”».
Ещё одно средство, с помощью которого анекдоту удаётся правдой вымысла победить правду факта, — качественно иное осмысление ситуации. Подчас неожиданное, но всегда или комическое, или трагическое, или трагикомическое, но только не нейтральное. Фактически в анекдоте происходит типизация частности, превращающая её в обобщение. Это всегда такое осмысление происходящего, которое по-новому высвечивает и происходящее, и его участника (участников), превращая событие в явление.
Вот короткий литературный анекдот, который рассказывает Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «…аресты очень разнообразны по форме. Ирма Мендель, венгерка, достала как-то в Коминтерне (1926) два билета в Большой театр, в первые ряды. Следователь Кегель ухаживал за ней, и она его пригласила. Очень нежно они провели весь спектакль, а после этого он повёз её… прямо на Лубянку» [12. Т. 1. С. 17]. Казалось бы, частность — мало ли что могло произойти в жизни, тем более в 1926 году до массовых арестов было ещё далеко? Но предваряющий эту историю обрывок фразы «…аресты очень разнообразны по форме» сразу готовит читателя к тому, чтобы взглянуть на весь эпизод по-новому: во-первых, аресты, вопреки нашему расхожему мнению, шли уже вовсю, а, во-вторых, безнравственность и цинизм давно пропитали всё ОГПУ, недаром на Лубянке никого не смутило, что арест девушки поручили её ухажёру, а саму её привезли сюда прямиком из театра.
И ещё одна общая черта обеих разновидностей анекдота. Частенько один и тот же фольклорный анекдот дробится на несколько вариантов, начинающих самостоятельное существование, и это лишний раз подчёркивает, насколько интересен, важен для народа именно этот сюжет, в котором действуют именно эти персонажи. Та же вариативность не чужда некоторым литературным анекдотам, но тут уже всё зависит от интереса конкретных авторов, а потому вариантов бывает меньше и встречаются они реже.
Однако есть между фольклорным и литературным анекдотом значительные различия.
Первое. Фольклорный анекдот не имеет автора. Даже тогда, когда он на самом деле есть, каждый рассказчик выступает в той или иной степени соавтором, а потому очень скоро первоначальный автор уже с трудом способен узнать своё творение.
Литературный анекдот всегда авторский. Это персонифицированное творчество — художественное, историко-очерковое, мемуарное, а бывает, даже научно-историческое.
Второе. В фольклорном анекдоте, как правило, не должно быть ничего лишнего. Ярко выраженный сюжет прямиком ведёт к юмористической или сатирической развязке. Крайне важны яркая метафора, игра слов, ситуации-перевёртыши, противопоставления: рационального — иррациональному, разумного — глупому, оригинального — заурядному и т.д.
Литературный анекдот — это, как правило, микроновелла, в которой возможны художественные «излишества»: тщательно выписанное место события, образы персонажей, а также небольшие — на первый взгляд, необязательные — подробности и отступления. Неожиданная развязка, опять-таки юмористическая или сатирическая, тоже возможна, но чаще всего отсутствует. Яркость читательского впечатления, смысловая афористичность достигается другими — литературными — средствами.
Третье. Литературный анекдот словно хочет сказать своему фольклорному собрату: не надо ничего выдумывать, ведь действительность сама по себе уже анекдот. Однако на самом деле верить этим словам нельзя, в литературном анекдоте тоже далеко не всё «правда, только правда и ничего, кроме правды». Художественность и реалистичность — далеко не всегда и не во всём совпадающие понятия.
Четвёртое. Фольклорный анекдот — особенно политический — всегда свободен, игнорирует любую цензуру. Даже в сталинском СССР он жил и неплохо себя чувствовал, в отличие от своих рассказчиков, которые за один анекдот по доносу стукачей отправлялись в лагерь.
А литературный анекдот? Он очень редко рождался под непосредственным впечатлением. Слово, известное дело, как воробей: вылетел — не поймаешь. А слово написанное — это уже вещдок. Поэтому литературный анекдот выжидал, когда об этом можно будет написать в газете, в журнале, в книге. Он тоже боролся за свободу и с цензурой, но с помощью времени. Не случайно само слово «анекдот» в переводе с греческого — напомню — означает «неизвестный», «неизданный».
Пятое. В результате фольклорный (опять-таки, в первую очередь, политический) анекдот — это сама современность. Он всегда о настоящем и готов умереть, как только умерли высмеиваемые им реалии. Так, рассказывая популярный в 1964 году анекдот о Брежневе, уже приходится уточнить, что Ильичом в ту пору называли только Ленина, иначе нынешним молодым непонятно, в чём, собственно, соль анекдота. А литературный анекдот всегда «после того как», всегда о прошлом, и в нём нередко реалии ушедшей эпохи заботливо адаптированы под восприятие современников.
…Должен оговориться: многие черты, роднящие или, наоборот, различающие фольклорный и литературный анекдот, хотя и характерны для каждой из двух этих разновидностей анекдота, но вовсе не обязательны. Немало случаев, когда каноны просто игнорируются — и неизвестными фольклорными, и хорошо известными литературными авторами.
Ничего удивительного тут нет. Что может быть свободнее и строптивее такого жанра, как анекдот, тем более в наше время ХХ–XXI века, когда буквально на глазах легко разрушались и неизмеримо более значительные, масштабные догматы?
Главное — в другом: несмотря на все отступления от законов, фольклорный и литературный анекдот продолжают сохранять не только свои жанровые качества, но и свою читательскую популярность.
Литература
- Малая советская энциклопедия. В 11 т.
- Энциклопедический словарь. Издатели Ф.А.Брокгауз. И.А. Ефрон. В 86 т. СПб., 1997. Репринт. издание 1890 г.
- https://bigenc.ru/literature/text/1823395
- Анненков Ю.Дневник моих встреч. Цикл трагедий. В 2 т. М., 1991. Репринт. издание 1966 г.
- Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957
- ГенисА. Довлатов и окрестности. М., 2001
- Даль В.Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 1955. Репринт. издание 1880–1882 гг.
- Курганов Е.Похвальное слово анекдоту. СПб., 2001
- Панченко А.М.Литература «переходного века» // История русской литературы. В 4 т. Л., 1980
- Рубина Д.Больно только когда смеюсь. М., 2008
- Скороходов Г.А.Разговоры с Раневской. М., 2006
- Солженицын А.Архипелаг ГУЛАГ, 1918–1956. Опыт художественного исследования. В 3 т. М., 1991
- Тэффи.Моя летопись. М., 2004
- Чехов А.П.Собрание сочинений. В 12 т. М., 1960
- ШкловскийВ. Энергия заблуждения. М., 1981