Вчера Северной столице исполнилось 315 лет. По меркам мегаполисов, это ещё ранняя юность. Может, именно поэтому сами петербуржцы пока не определились с тем, кто же он, их сегодняшний Город.
Все три минувшие петербургские эпохи давно обрели чёткое понимание.
Первая — петровская и послепетровская: время великой стройки, когда Город вырастал «из тьмы лесов, из топи блат», превращаясь на глазах самих жителей из скопища землянок и бараков в столицу империи.
Вторая — «блистательный Санкт-Петербург»: Город, утопавший в богатстве императорского Двора, многомиллионных состояний Строгановых, Юсуповых, Елисеевых, а потом — гениальных творческих идей Растрелли, Росси, Глинки, Чайковского, Репина, Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока…
И третья — «великий Город с областной судьбой»: две страшных блокады (в Гражданскую и Великую Отечественную), когда население Города сокращалось до 600 тысяч жителей, сталинские «чистки» и постоянное искоренение всякой свободы со стороны местных властей, будь то Зиновьев, Жданов или Романов.
А нынешняя, постсоветская эпоха, — какая? Пока ответ неизвестен. Пока мы определились только с рамками дискуссии. В последние годы она разворачивается строго по одной оси «столица–провинция».
Сторонники петербургской провинциальности в качестве аргумента первым делом приводят строки Иосифа Бродского: «Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря». Дескать, вот и Нобелевский лауреат подтверждает: Город — всего лишь «провинция у моря».
Однако «Письма римскому другу» были написаны почти полвека назад, в 1972 году. Между тогдшним Советским Союзом и нынешней Россией, которая, кстати, уже не империя, так же мало общего, как между Ленинградом и нео-Петербургом. Так что эти уже порядком зацитированные строки — довод слабенький, не убеждает.
Ещё поминают, что в Петербурге почти не осталось средств массовой информации да и новостей с гулькин нос, а потому журналисты столько внимания уделяют криминальным событиям, которых, само собой, всегда хватает в пятимиллионном мегаполисе.
На самом деле дефицит новостей главным образом объясняется именно дефицитом СМИ. В Городе множество культурных и научных учреждений, производственных и торговых фирм, школ и вузов, административных и общественных организаций. И все они работают, а значит, каждый день там что-то происходит. Но в отсутствие острой конкуренции журналистам не к чему напрягаться, чтобы добывать эксклюзив, а потому репортёры информагентств в основном пробавляются пресс-конференциями, пресс-релизами и «заимствованиями» друг у дружки.
Кроме того, говорят о большом количестве проблем, которые требуют широкого обсуждения. Но не обсуждаются, поскольку в Городе острая нехватка дискуссионных площадок — тех же СМИ. Что в последние годы происходит в петербургском медиапространстве — тема для отдельного разговора, и «Мозгократия» уже дважды писала об этом (см.: «СМИ Петербурга: через два года после побоища» — http://mozgokratia.ru/2017/10/smi-peterburga-cherez-dva-goda-posle-poboishha/; «Журналистика уходит» — http://mozgokratia.ru/2017/05/zhurnalistika-uhodit/). Здесь же только замечу: ситуация не столько петербургская, сколько общероссийская (правда, за минусом Москвы и ещё нескольких городов). На журналистику сегодня нет серьёзного социального запроса — власти и бизнес (каждый по своему) её боятся, а массовый потребитель предпочитает товары и услуги.
Ну, и, пожалуй, главная претензия последних лет: что же это за культурная столица, если в ней так мало культурных мероприятий и сама культурная жизнь еле теплится? Претензия именно последних лет, но никак не сегодняшняя. Сегодня в Городе действуют десятки, сотни небольших театров, музеев, музыкальных коллективов, галерей… И особо ценно, что в основном это культурное пространство создала молодёжь…
Думаю, дело вообще не в том, провинциален ли современный Петербург и, если да, то в какой степени.
Во-первых, дело в том, что такое столичность.
Столичный статус бывает двух видов — постоянный и тот, который надо постоянно поддерживать. Первый у Города есть: Петербург, вне всякого сомнения, — музейная столица России. Судя по его потенциалу, он мог бы стать также вузовской столицей. Что касается бизнеса, инновационной привлекательности, научных центров, высоких технологий и так далее по нескончаемому списку, — над всем этим надо работать каждый день. Малейшая остановка грозит потерей едва достигнутых позиций.
Однако есть ещё один признак столичности — внутренняя самооценка жителей. К примеру, Константин Циолковский почти всю жизнь прожил в Вятке, Рязани и Калуге, а Виктор Астафьев — в Перми, Вологде и Красноярске. Но это, уверен, не мешало им, как и многим другим, ощущать себя во всех отношениях столичными жителями. С другой стороны, я знавал некоторых коренных петербуржцев, и даже не в первом поколении, которые не знали, где находится Русский музей, Большой и Малый залы консерватории и были убеждены, что Пушкинский и Александринский — это два разных театра…
А, во-вторых, — суть в ревности к Москве. К её гигантским возможностям в развитии инфраструктуры, к её богатейшим созвездиям деятелей культуры, искусства, науки, к её вселенским масштабам бурной жизни, не умолкающей круглые сутки…
Да, Москва такая. Впрочем, и Петербург в бытность свою административной столицей России, был точно таким же — спесивым и самодостаточным.
Но ревность, как и зависть, — плохие качества. И столичность, определяемая в основном деньгами, — тоже ещё не настоящая. Настоящая столичность или — наоборот, провинциальность — зависит исключительно от самих жителей Города.
