Вчера от нас ушёл великий певец. Его песни, голос и личное обаяние давно завоевали любовь миллионов слушателей. А тысячи тех, кто был хоть немного с ним знаком, — глубоко его уважали. Кобзон был эталоном порядочности.
Валентин Гафт как-то написал: «У каждого мгновенья свой Кобзон». И в этой дружеской шутке таилась великая правда.
Действительно, у каждого поколения Кобзон — свой.
Для тех, кому в 1960-х было 20, он — память о том, как девчонки танцуют на палубе «навстречу утренней заре по Ангаре», как «где-то там вдали курлычут журавли, …о Родине заснеженной курлычут».
Для тех, кто чуть младше, — память о романтике: «Там, за поворотом, там, за поворотом, / Там, там-та-рам, там-та-рам…». И проникнутая светлой грустью «серёжка ольховая, лёгкая, будто пуховая…».
И для всех нас бессмертное:
Я прошу, хоть ненадолго,
Боль моя, ты покинь меня.
Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда к родному дому.
И даже для кого-то теперь крамольное, а для кого-то и совсем непонятное «Любовь, комсомол и весна» — это тоже для Кобзона было очень личное мгновение. Он никогда не отрекался от своего прошлого. Не стыдился комсомольских песен и участия в съездах КПСС, не сжигал публично партийный билет, не ругал прошлое, как и не выпячивал своих концертов в Афганистане и Чернобыле, куда поехал одним из первых. Всё, что он делал, он делал искренне, потому что считал это правильным и нужным. Он пел, словно говоря нам, что все они, эти мгновения, плохие и хорошие, — его, а судить не нам. Время рассудит…
И очень у многих наверняка есть мгновение, связанное с Иосифом Давыдовичем Кобзоном. У меня оно тоже есть.
В 1994 году в Мурманске отмечали 50-летие освобождения Заполярья от немецко-фашистских захватчиков. К юбилейной дате открыли новый Ледовый дворец. Праздничный концерт, конечно, состоялся там. Пригласили ветеранов, горожан, звучали торжественные речи. Выступали столичные звёзды молодой российской эстрады, поп-идолы 1990-х, но пели и мастера ещё той, советской, эстрады.
Конечно, был и Иосиф Давыдович. Он любил Мурманск, регулярно приезжал сюда на протяжении почти тридцати лет. Выступал на «Дне рыбака». Выходил на сейнере в море и пел для моряков прямо на палубе. Давал концерты на кораблях Северного флота.
Тот вечер, в новом Ледовом дворце, прошёл на ура. Причём основная его часть была отдана именно тем, вроде уже вышедшим из моды артистам, но именно их слушали с большим вниманием, чем исполнительниц про юбочки из плюша и мальчиков, искавших Фаину–Фаину. Бог с ними, у каждого своё.
Концерт закончился, и мы, журналисты, ринулись за кулисы, чтобы взять интервью у артистов.
Этаж, где разместились звёзды новой российской эстрады, был наглухо оцеплен дюжими молодцами в чёрных костюмах с мобильными рациями. Главный охранник одной из тогдашних топовых певиц, песни которой звучали в каждом кафе, а клипы крутились чаще, чем заставки телепрограмм, заявил, что Марь Иванна очень устала и интервью не даёт и не надо её беспокоить. Не хочу называть подлинное имя этой исполнительницы, тем более слава её прошла так же быстро, как и веселье от её песен, а осталось, как в её шлягере, горькое похмелье забытья. Ну, а про группу из четырёх славных мальчиков нам сказали, чтобы мы о них даже и думать не думали, потому что они не имеют право на самостоятельное интервью, а Бари Каримович тоже ничего не скажет.
Расстроенные не столько грубым отказом, сколько невозможностью выполнить редакционное задание, мы спустились на первый этаж и вдруг увидели, что двери одной из гримёрных комнат открыты. Никакой охраны не видно, костюмеры спокойно собирают концертные костюмы, а из самой комнаты льётся баритон Иосифа Давыдовича Кобзона, что-то рассказывающего гримёру о гастролях в Испании, где он недавно побывал. Мы сразу бросились туда.
Помню, как волнуясь и боясь отказа, я выпалил, почти в одно слово:
— ЗдравствуйтеИосифДавыдовичМурманскоетелевидениедваслова.
Сидевший у гримёрного столика Кобзон повернулся ко мне и спокойно сказал:
— Хоть десять, но можно, Мурманское телевидение, я сначала штаны надену.
И тут я понял, что артист ещё не переоделся после концерта.
Ощущая радость и от того, что меня не послали, и от того, что я смогу записать Кобзона, я пролепетал:
— Конечно, конечно, — и выскочил в коридор ждать интервью.
Ждать пришлось долго, очень долго. К гримёрке певца потянулись ветераны, которые были приглашены на концерт. Их пытались было остановить милиционеры, охранявшие вход за кулисы, но администратор Кобзона сказал, чтобы пропустили всех. Иосиф Давыдович, переодевшись, вышел и стал разговаривать с ними. Кто-то просил автограф, кто-то обращался с просьбой, как к депутату Госдумы, и каждого он выслушал, и с каждым поговорил. Причём во всём его поведении не было ни малейшей звёздности, а в общении — ни грана фальши. Было внимание и уважение.
А интервью мы записали. Хорошее получилось интервью.
И в жизни всё получилось, как в песне: мгновения сами раздали — кому позор, кому бесславье, а кому — бессмертие.
