Владимир Ленин: «Поощрять энергию и массовидность террора!»

100 лет назад правительство РСФСР приняло декрет о «красном терроре». На самом деле он начался ещё прошлой зимой и особо свирепствовал в Северной столице, находившейся в большевистской блокаде. 

 

«Петербург грязен, потому что очень устал. …Он грязен… как слабый, слабый больной, который лежит и делает под себя. 

…Сперва замёрзла вода, нечем было мыться… Замёрзли клозеты. …Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз… Мы… вошли в зиму без дров… У мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезли месячные. …Умирали просто и часто…» [2. Т. 1. С. 34–36]. 

Эта статья Виктора Шкловского, написанная в 1920 году, так и называлась: «Петербург в блокаде». После Октября 1917-го всего за несколько лет население города сократилось в три раза: перед Февральской революцией было 2,4 миллиона человек, к концу 1920 года — 722 тысячи.  Конечно, кому-то удалось выехать за границу, в Москву или в южные районы страны, кто-то ушёл воевать (к белым или красным), кто-то (в основном рабочие) уехал в деревню… Но многие оставались в городе и медленно вымирали от голода, холода и чекистского произвола. 

Вот записи известного экономиста и статистика Станислава Струмилина: «…картофельная шелуха, кофейная гуща и тому подобные “деликатесы” переделываются в лепёшки и идут в пищу; рыба, например, селёдки, вобла и т. п., перемалываются с головой и костями и вся целиком идёт в дело. Вообще ни гнилая картошка, ни порченое мясо, ни протухшая колбаса не выбрасываются. Всё идёт в пищу» [9. С. 66–67]. 

Характерный штрих из дневника Зинаиды Гиппиус: «На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только» [5. С. 284]. 

А вот свидетельство географа, статистика и музееведа Вениамина Семёнова-Тян-Шанского: в 1919–1921 годах «на улицах и во дворах Петрограда совершенно исчезли столь изобильные прежде голуби, которые были все поголовно съедены населением. Раз появились в изобилии грачи, свившие свои гнёзда на деревьях сада Академии художеств и других, но вскоре исчезли, вероятно, тоже в целях питания населения…» [13. С. 402]. 

Всюду в городе царили грязь, следы мародёрства и запустения. Редкие прохожие напоминали призраков: опухшие от голода, немытые, одетые в рваньё — всё ценное конфисковано, а не то припрятано во избежание конфискаций, нападений грабителей или чекистов, которые выявляли ненавистных им буржуев прежде всего по внешнему виду. Снова заметка из дневника Зинаиды Гиппиус: «Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой — лапоть» [5. С. 240]. 

По словам Шкловского, этот город напоминал человека, «у которого взрывом вырвало внутренности, а он ещё разговаривает» [17. С. 143]. Константин Вагинов вспоминал, что в те годы: Петроград «прикинулся мёртвым, жалким, беспомощным, повисшим на тонкой верёвке над пропастью» [4. С. 452]. Николай Анциферов подтвердил: «Петрополь превращается в Некрополь» [10. С. 29]. 

 

*** 

 

В течение всей Гражданской войны Петроград ни разу не был взят в кольцо вражескими войсками. И всё же блокада была. Город взяли в двойное кольцо его новые хозяева — большевики. 

Внешнее кольцо составляли заградительные отряды, которые арестовывали всех крестьян, пытающихся привезти в Питер картофель, овощи, муку, хлеб, молоко для продажи или натурального обмена. Большевики объявили «мешочников» и «спекулянтов» вне закона, и облавы на них велись повсюду — на маленьких станциях, в вагонах, на вокзалах, городских рынках… В мае 1918 года ВЧК и ревтрибуналам было предоставлено право выносить смертные приговоры тем, кто отказался сдавать хлеб продотрядам. 

Не менее страшно было и внутреннее кольцо, в котором оказались петроградцы: постоянные обыски, реквизиции любых мало-мальски ценных вещей (вплоть до мебельной обивки), незаконные аресты и, конечно же, голодомор. 

О том, как это делалось и, вообще, что творилось в ту пору в Петрограде, можно представить себе по сводкам о настроениях горожан, которые регулярно составляла Петроградская ЧК, используя перлюстрированные письма, конфискованные дневники и доносы осведомителей. Вот всего одна цитата из такого документа, характеризующая житейские реалии и психологическое состояние обитателей северной столицы: «Дорогая Наташа… Отнятые наши вещи коммунистами продаются. Продали зеркало за 10000 р. …Делают из плюша с кресел сапоги. Где же, дорогая, та правда, что думали найти?..» [1. С. 778]. 

В конце мая 1918 года Петросовет принял постановление о «классовом пайке», поделив всех жителей города на четыре категории. Рабочим полагалось ½ фунта хлеба в сутки, служащим — ¼ фунта; «лицам не рабочим и не служащим, живущим своим трудом» — ⅛ фунта, и, наконец, «нетрудовым элементам» — 1/16. Фунт — 409 граммов. 

В дальнейшем размер пайков, конечно, менялся. Иногда уменьшаясь, иногда увеличиваясь. Но всякий раз повышения оказывались крайне незначительными. 

Против кого был направлен «классовый паёк», горожане отлично знали. Большевистский наместник Григорий Зиновьев публично заявлял: «Мы постараемся направить костлявую руку голода против истинных врагов трудящихся и голодного народа. Мы даём рабочим селёдку и оставляем буржуазии селёдочный хвостик» [18. С. 122]. Он открыто насмехался: «Мы сделали это для того, чтобы они не забыли запаха хлеба» [18. С. 122]. 

На самом деле своими врагами большевики считали не только «буржуазию», но также интеллигенцию. Они с самого начала уравняли и тех и других в осьмушном пайке. Новые правители страны рассматривали интеллигенцию как самого опасного врага, ведь она была носителем тех понятий культуры, морали и нравственности, которые были несовместимы с принципами большевизма. 

Эти «нетрудовые элементы» — примерно 100 тыс. человек — были обречены на гибель: им полагалась всего лишь крохотная хлебная краюха в 1/16 фунта, то есть 25 граммов [6. С. 411]. 

Люди «умирают от тифа, гриппа, воспаления лёгких, холеры, истощения и от всех десяти казней египетских, — писал первый в России профессор социологии Питирим Сорокин. — Собрания профессорско-преподавательского состава <Петроградского университета> теперь немногим отличаются от поминок по нашим коллегам» [15. С. 131]. 

Это не было преувеличением. За годы большевистской блокады только в научном мире Петрограда преждевременно ушли из жизни историки академики М. Дьяконов и А. Лаппо-Данилевский, филолог академик А. Шахматов, экономист М. Туган-Барановский, лингвист и этнограф академик В. Радлов, профессор геологии А. Иностранцев, главный хранитель Эрмитажа Э. Ленц, известный пушкиновед П. Морозов… Всего же «в 1919 году в Петрограде умерло 65 347 человек. На тысячу жителей это составило 72,6 человека. В 1918 г. этот показатель равнялся 64 150 и 43,7, а в 1920 — 37 479 и 50,6» [7. С. 227]. 

Вдобавок ко всему летом 1918 года в Петрограде разразилась холерная эпидемия, во многом спровоцированная резким ухудшением качества жизни горожан и, в частности, санитарно-гигиеническим положением в мегаполисе. Вот ещё одна цитата из сводки Петроградской ЧК, характеризующая умонастроения жителей: «Мой помощник пришёл сегодня и говорит: сейчас на Сенной один мужик продавал тифозную вошь, купить с той целью, чтобы заболеть тифом и получить отпуск. Вот житьё наше» [1. С. 780]. 

 

*** 

 

Однако двух союзников — голода и холеры — большевикам было мало. Именно в Петрограде они развернули самый жестокий тотальный террор, какого в ту пору не было нигде в России. 

26 июня 1918 года, спустя почти неделю после  того, как за Невской заставой эсер Никита Сергеев застрелил В. Володарского, Владимир Ленин писал своему петроградскому наместнику: «Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и вы (не вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает. Привет! Ленин» [8. С. 67]. 

Руководство города и местная ЧК с готовностью откликнулись на призыв вождя. Уже к октябрю 1918-го «общее количество жертв красного террора в Петрограде… достигло почти 800 человек расстрелянных и 6229 арестованных» [12. С. 154]. Особенно активизировалась арестная и расстрельная деятельность петроградских большевиков после 30 августа, когда в Москве на заводе Михельсона было совершено покушение на Ленина, а в Петрограде в вестибюле Главного штаба на Дворцовой площади был убит председатель местной ЧК Моисей Урицкий. Только в следующие два дня было расстреляно 512 заложников. «Один из руководителей ПГЧК Н. К. Антипов, выступая на митинге в день похорон М.С. Урицкого 1 сентября 1918 г., заявил, что чекистами города уже задержано 5 тысяч представителей буржуазии… В ближайшее время, по его словам, будет расстреляно в 3–10 раз большее количество известных в царское время деятелей» [12. С. 153]. 

18 сентября на Седьмой конференции парторганизации Петрограда Григорий Зиновьев говорил: «Мы теперь спокойно читаем, что где-то там расстреляно 200-300 человек… Если мы будем идти такими темпами, мы сократим буржуазное население России» [12. С. 132]. А 24 сентября на заседании Петросовета закончил свою речь словами: «Революция есть кровь, огонь, есть железо, и хорошо, что настала эта эпоха. Да здравствует красный террор!» [11. С. 176], — и ушёл с трибуны под овации собравшихся. 

Зиновьев правильно понял ленинские слова о необходимой массовидности террора: он публично, во всеуслышание, разрешил рабочим расправляться с интеллигенцией и буржуазией по-своему, прямо на улице [12. С. 151–152]. «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы!», — открыто провозгласил Зиновьев [14. С . 231]. 

Впрочем, большевистский прокуратор апеллировал не к рабочим, а лишь к деклассированным пролетариям. Рабочая интеллигенция и те рабочие, которые входили в небольшевистские политические партии или поддерживали их, сами попали под гильотину «красного террора»: часть из них оказались в тюрьме, были взяты в заложники, а некоторые расстреляны. 

Москвичи, которым довелось побывать в те годы в Петрограде, поражались размаху здешнего террора и голода. В Белокаменной ничего подобного не было. Москвичам даже «…было разрешено (в условиях продразвёрстки!) “полуторапудничество”, то есть индивидуальные поездки на село для покупки или обмена 24 кг зерна или муки» [16. С. 176]. 

Однако, как это ни страшно, ничего удивительного во всём этом не было: именно в столице Российской империи находилось больше всего «расстрельного контингента». И, видимо, потому Петроград, по мнению Ленина, как нельзя лучше подходил на роль испытательного полигона для будущего коммунистического жизнеустройства, будущего тоталитарного коммунизма. Помните? — поощрять террор надо особенно в Питере, «пример коего решает». 

 

*** 

И всё-таки: зачем большевикам понадобился тотальный террор? Зачем было стрелять направо и налево, не разбирая, кто есть кто? Ведь новая власть должна всеми силами задобрить народ, чтобы он её вскорости не сбросил, как необъезженный конь самонадеянного седока. К тому же Ленин, как известно, очень внимательно изучал опыт не только Парижской коммуны (1871), но и Великой Французской революции (1789), которая развернула беспощадный террор против врагов, а тот очень скоро перекинулся и на самих вождей революции. 

Так где логика в большевистском «красном терроре»? 

Говорят, в действиях убийц логику искать бессмысленно. Совершается ли столь тяжкое преступление по предварительному умыслу или в состоянии аффекта, логический вывод почти всегда однозначен — убивать не следовало. Действия убийцы способна объяснить только психиатрия. 

Однако, если даже допустить, что творцы советского тотального террора Ленин, а позже Сталин имели серьёзное отклонение от психической нормы, это тоже ничего не объясняет. Они действовали не в одиночку и не в компании двух-трёх таких же, как они сами. Каждого окружали десятки, сотни людей, и как бы ни относиться к большевикам, невозможно поверить, что все они тоже были маньяками-убийцами.  

Ответ, очевидно, кроется в главном принципе тоталитаризма. 

Современные энциклопедии и учебники утверждают, что суть тоталитарных режимов — в стремлении проникнуть во все поры общественного организма, вплоть до самых интимных. Но в реальности таково лишь средство реализации главного принципа тоталитарного режима, а сам принцип — в формировании искусственного человека, гомункулуса, легко управляемого в атмосфере постоянного предельного страха. 

Этот принцип наиболее чётко и полно сформулировал Николай Бухарин: «…Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [3. С. 168]. 

Вот для чего был нужен «красный террор». Вот в чём была его высшая идея. 

 

Литература 

1. Санкт-Петербург: Автобиография [сост. М. Федотова, К. Королёв]. М.–СПб., 2010
2. Анненков Ю.Дневник моих встреч: Цикл трагедий. В 2 т. М., 1991 
3. Бухарин Н.И.Экономика переходного периода // Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989 
4. ВагиновК. Художественные письма из Петербурга // Вагинов К. Полное собрание сочинений в прозе. СПб., 1999 
5. Гиппиус З.Дневники. Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004 
6. Игнатова Е.Записки о Петербурге: Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов ХХ века. СПб., 2003 
7. Князев Г.А.Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции 1914–1922 гг. // Русское прошлое. 1994, № 5 
8. Латышев А.Г.Рассекреченный Ленин. М., 1996 
9. Мусаев В.И.Быт горожан // Петроград на переломе эпох: Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. СПб., 2000 
10. ПирюткоЮ. Питерский лексикон. СПб., 2008 
11. РатьковскийИ.С. Красный террор в Петрограде (осень 1918 г.) // Петербургские чтения-96: Материалы Энциклопедической библиотеки «Санкт-Петербург-2003». СПб., 1996 
12. РатьковскийИ.С. Красный террор и деятельность ВЧК в 1918 году. СПб., 2006 
13. Семёнов-Тян-Шанский В.П.Фрагменты воспоминаний // Звенья: Исторический альманах. Выпуск 2. М.–СПб., 1992 
14. Смильг-БенариоМ. На советской службе // Красный террор в Петрограде. М., 2011 
15. Сорокин П.Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992 
16. Старцев В.Санкт-Петербург и Москва: две культуры — две политики // Петербург без России: pro et contra. СПб., 2004 
17. Шкловский В.Б.Сентиментальное путешествие. М., 1990 
18. Яковлев А.Сумерки. М., 2003 

Поделиться ссылкой: