Что заставляет живописца переносить на холст своё видение мира? Талант — это кара или Божий дар? И вообще, что такое талант? Рассказывает Александр Савченков, известный эстонский художник.
В Эстонии имеется любопытный документ: «Основы культурной политики до 2020 года». Это руководство, содержащее перечень основных направлений, по которым должен двигаться творческий процесс, составляли, разумеется, не те, кто обязан ему следовать, а чиновники. Одна из проблем, которой они озабочены, — позиционирование республики на мировом художественном рынке. Во всяком случае, два года назад, объявляя о проведении конкурса на зарплату для живописцев, министр культуры Индрек Саар прямо заявил:
«Создание произведения искусства — серьёзная работа. Цель введения заработной платы художника — предоставить несколько лет спокойной работы и социальные гарантии отобранным творческими союзами видным деятелям искусства, которые благодаря этому смогут сосредоточиться на повседневной творческой деятельности».
До конца 2018 года пятерым победителям конкурса была обещана зарплата в размере 1005 евро в месяц, что, по сегодняшним эстонским меркам, совсем неплохо. А поскольку каждый мастер считает себя самым талантливым и перспективным, у тех, кто так и не вышел в победители конкурса, решение жюри вызвало бурное неудовольствие…
— Александр, что, на ваш профессиональный взгляд, сегодня интересного на эстонском художественном рынке?
— А у нас нет художественного рынка. Потому что нет художников. Союз художников, конечно, есть, но он существует для оприходования бюджета.
— Вы хотите сказать, что в Союзе нет по-настоящему хороших художников?
— Почему же, пара-тройка, наверное, имеется.
— Что же случилось? Выродились? Или молодых стали плохо учить?
— Учить некому. Когда-то Репин сказал, что преподают в основном бездари. Если человек не состоялся как мастер и его не покупают, он идёт преподавать — самый легкий способ зарабатывать деньги. По известной поговорке: кто умеет — делает, кто не умеет — учит других.
— Но подавляющее большинство ваших коллег считают себя гениями и уверены, что через тысячу лет их работы будут висеть в лучших музеях мира…
— Пить надо меньше.
— Да ладно вам! Зачем повторять расхожие мифы… Многие художники немало трудятся, а некоторые за свои работы спрашивают немалые деньги. Кстати, от чего зависит реальная стоимость работы?
— Ни от чего.
— Что же, вы назначаете цену фактически с потолка?
— Всё очень просто. Допустим, я нарисовал несколько миниатюрок, поставил на них ценник — 20-30 евро. А через неделю, проходя мимо, заметил: на одной из них есть нечто особенное. Снимаю её с продажи, пишу на задней стороне: «обратите внимание на правый верхний угол», — и убираю в ящик, где копятся работы для моих наследников.
— Картины из этого ящика никогда не продаются? Даже за очень хорошие деньги?
— Обычно — нет. Но была интересная история. Как-то перед Новым годом у меня был заказ от постоянного клиента — женщины, продававшей мои картины на улице. Я уже получил от неё гонорар, но не успевал выполнить работу. Сижу и думаю: придётся доставать что-то из ящика. Жалко, конечно, отдавать хорошую работу за такую сумму, но ничего не поделаешь… В общем, выбрал я одну картину, вскрыл паспарту и написал: «Ты, уважаемый, купил этот пейзаж за 20 евро, а знаешь ли, что он стоит не меньше 200? Так что, считай, тебе повезло». И отдал работу заказчице…
— Не сказали ей, что сделали?
— Нет, зачем? А через неделю она приводит ко мне двух голландцев, говорит: «Хотят твои картины посмотреть». Они ходят, смотрят, но отбирают только те, что уже оформлены, в паспарту. Я сначала не понял, в чём дело, а потом всё выяснилось. Оказывается, они купили ту самую работу на улице и решили удостовериться — оригинал это или нет. Отодрали паспарту, увидели мою запись и побежали ко мне в надежде, что ещё раз повезет…
Таллинские художники, выставляя свои работы на улице Пикк-Ялг, не заламывают высокие цены — не имеет смысла. Редкая работа стоит выше 100 евро, и это, кстати, в разы ниже стоимости их же натюрмортов, пейзажей, портретов, представленных в галереях.
Уличных художников можно понять. Во-первых, реально заработать они могут лишь в тёплый сезон, который в Эстонии очень короток. А во-вторых, покупатели, доставая бумажники, чтобы расплатиться за виды таллинских башен, церквей и моря с валунами, явно считают, что цена соответствует качеству. А когда все довольны, чего ж ворчать?
— Скажите, Саша, вам попадались покупатели, которым вы не хотели отдавать работу, даже если речь шла об очень хороших деньгах?
— Сколько угодно! Ну, допустим, мне не нравится Михаил Саакашвили. Когда я увидел, что он со своей охраной идёт ко мне в галерею, думаю: сейчас выберет работу, и мне придётся что-то выдумывать, чтобы не отдавать её в эти руки. Я буду выкручиваться, переживать… А зачем? Проще на входной двери повесить табличку «закрыто». В общем, так и сделал. Они покрутились по двору и ушли…
— А художника должна интересовать политика?
— Если он хочет зарабатывать искусством на хлеб, — обязательно.
— На вашей странице в соцсети один из друзей написал: «Братья по ОДШБ, кто не стрелял в свой народ, с днём рождения нашей части 19 декабря». Вы в самом деле были десантником?
— Да. Я, можно сказать, сам в армию напросился. Меня брать не хотели. У меня день рождения 7 июня, то есть к моменту, когда всех знакомых призывали, мне ещё не исполнилось 18 лет. В военкомате сказали: «Приходи осенью». Но я-то собирался в художественный институт, и получалось, что в сентябре поступлю, а в октябре меня заберут в армию — зачем мне это надо?
В общем, устроил скандал: забирайте — и всё! Я отсюда не уйду!
Просидел на призывном пункте целый день. К вечеру там никого не было, кроме меня и парня, которого не могли отправить в часть, потому что он напился. И тогда прапорщик, который из-за нас не мог уйти домой, говорит: вот вам документы, езжайте в Хыров.
— Своим ходом?
— Ну да, на электричке.
— О том, что вам довелось пройти, расспрашивать не буду. Я видела на вашей странице в соцсети запись: «Десантники — это история. Это отпечаток, оставивший след на жизни каждого из нас». Если не возражаете, поговорим о том, как вы оказались в подвале таллинского Доминиканского монастыря.
— Пришёл на две недели, чтобы попродавать тут свои картины, и остался на 17 лет…
Многие верят в то, что в жизни истинного художника есть весомая доля мистики. Вольному воля. Тем более в галерее Александра Савченкова мистика буквально обрушивается на входящего…
Каменная, невероятной крутизны лестница, ведущая в полутёмный монастырский подвал, отчего он кажется ещё более таинственным. Загадочные металлические конструкции-закорюки. Морда собаки, каменные глаза которой словно испытывают тебя, пронизывая насквозь и вызывая желание вжаться в облицованную плитняком стену. Причудливые, далеко не всегда излучающие доброту фигурки из дерева, металла, керамики. Картины, картины, картины, и каждая — словно окно в непостижимый зазеркальный мир, который мы по своей ограниченности всегда принимали за город Таллин. Приглушённая музыка, как будто льющаяся из немыслимого временного далека. Потрескивающие в гигантском камине дрова. Кресла, вызывающие в памяти жуткие сцены из фильмов-хороров. И хозяин, похожий не то на Мефисто, не то на давно уставшего от людских просьб Ангела-Хранителя…
— Саша, говорят, у вас есть настоящие кардинальские туфли, которые какой-то средневековый Его Преосвященство обувал перед входом в алтарь. Где вы их раздобыли?
— Я их сделал сам.
— Как это?
— Всё просто. Однажды я придумал сделать кукольных ангелочков. Купил красный, с золотой нитью, гобелен, разрезал, скрутил в кулёчки, приладил головку из папье-маше, крылышки из перьев и ручки-ножки из шнурочков. Их у меня раскупили, но мастерить следующую партию не захотел, а гобелен остался. Вот и решил сшить из него тапки, чтобы люди могли в них фотографироваться возле камина.
— Честно говоря, вы своим рассказом меня немного разочаровали. Очень уж хотелось попасть в настоящее царство чудес. Ну, например, дотронуться до стен, чтобы они поделились со мной своими воспоминаниями.
— Ничего они не помнят! Да тут ничего и не происходило.
— Но ведь это старый-престарый монастырь, намоленное место!
— О чём вы говорите! В Средние века все молитвы были дословно расписаны, вольные трактования не допускались. К тому же люди молились на латинском языке, которого не понимали, просто повторяли текст. Какое уж тут «намоленное место»…
— Скажите ещё, что это неправда, будто художник иначе видит мир, особенно в таком удивительном месте, как старый монастырь!
— Да как же он может видеть иначе, если у него глазное яблоко устроено так же, как у всех прочих людей? Он просто смотрит на объект, что-то подмечает, анализирует, просчитывает варианты и переносит то, что получилось, на картину.
— И зачем он это делает?
— Не знаю, как другие, а я рисую, во-первых, потому что мне это нравится, а во-вторых, потому что мои работы останутся внукам.
— В наследство?
— Нет. Просто верю в бессмертие. То есть когда я умру, мои родные будут смотреть на мои работы, и не то, чтобы напрямую молиться за мою душу, но вспоминать меня добрым словом. Это очень важно. Потому что, когда наступит Второе Пришествие, Господь вряд ли будет оживлять всех подряд, скорее выберет самых достойных. А если о человеке всё время на земле кто-то вспоминает, Бог подумает: давай-ка я и этого воскрешу…
— И воскреснув, вы снова станете художником, и снова будете изо дня в день работать… Или в новой жизни вам захочется просто отдыхать?
— Дар может быть дан человеку при рождении, но если он хочет обрести талант, ему надо постоянно трудиться…
Таллин–Санкт-Петербург
