31 год назад не стало дирижёра Евгения Мравинского. В течение полувека он возглавлял Симфонический оркестр Ленинградской филармонии, который многие называли просто оркестром Мравинского.
В конце 1938 года приказом Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР в Ленинградскую филармонию был назначен новый руководитель оркестра. Казалось, коллектив этому назначению должен был обрадоваться: несмотря на свои тридцать пять лет, Мравинский только что стал победителем Первого всесоюзного конкурса дирижёров, обойдя таких мастеров, как Александр Мелик-Пашаев, Натан Рахлин, Карл Элиасберг… Тем не менее, новичка встретили чуть не в штыки.
Это был коллектив с давними традициями, здесь работали именитые музыканты, многие ещё до революции играли в придворном оркестре. Неудивительно, что своенравные «старики» за последние годы выжили уже несколько куда более маститых дирижёров. Вот и новичку, который многим из них годился в сыновья, они с первых репетиций тоже стали давать советы: «Тут Малько делал по-другому, а тут Гаук играл так»…
В ответ длинный, как жердь, немногословный Мравинский окатывал очередного советчика высокомерным холодным взглядом и, сурово приподняв плечи, становился словно ещё выше. Он не спорил, пытаясь отстаивать свою правоту. Он взмахивал палочкой, и репетиция продолжалась. Час за часом, до полного изнеможения как оркестрантов, так и самого дирижёра.
За глаза Мравинского иногда называли коршуном. Кто-то продолжал его тихо не любить, кто-то откровенно побаивался, но очень скоро все без исключения вынуждены были признать: по точности передачи партитуры и строгому артистизму исполнения Мравинский уникален. Много позже его творческую манеру сравнивали с рентгеном, который насквозь пронизывает музыкальные произведения, высвечивая их структуру…
Они познакомились в 1937-м, когда Дмитрий Шостакович закончил работу над Пятой симфонией и Евгению Мравинскому решили доверить её премьеру. «Поначалу меня испугал метод Мравинского, — спустя годы вспоминал композитор. — Мне показалось, что он слишком копается в мелочах, и это повредит общему плану, общему замыслу». Опасения Шостаковича можно было понять: общий замысел трагедийно-философской Пятой симфонии должен был отразить атмосферу ужаса, которой пропитал всю страну Большой Террор. Сумеет ли начинающий дирижёр понять гуманистический пафос, заложенный в эту нервно-напряжённую музыку?
Они работали вместе: Мравинский, по словам Шостаковича, «о каждом такте, о каждой мысли учинял <автору> подлинный допрос, требуя ответа на все возникавшие у него сомнения». Дело продвигалось медленно, но всё же продвигалось. И 21 ноября, когда в Большом зале Ленинградской филармонии состоялась премьера симфонии и затих последний звук, зал, в котором собрались остатки городской интеллигенции, встал. Овация продолжалась полчаса, многие плакали, не скрывая слёз.
С тех пор Мравинский и его оркестр неоднократно удостаивались чести быть первыми исполнителями новых сочинений Шостаковича. Но Пятую Мравинский всегда ценил особо. Она звучала в исполнении его оркестра свыше ста раз. Маэстро не побоялся представить слушателям Пятую симфонию даже в 1948-м, после того, как Андрей Жданов объявил музыку Шостаковича антинародной; в тот вечер, отвечая на аплодисменты, дирижёр с вызовом поднял партитуру высоко над головой…
В 1946 году, спустя почти три десятилетия после революции, оркестр Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского первым из всех симфонических оркестров СССР выехал на гастроли за границу. Потом, в разные годы, таких поездок было ещё десятка три. Советская власть не любила отпускать своих «мастеров искусств» в другие страны. Впрочем, Евгений Александрович и сам не стремился никуда ездить. Главным образом, потому, что гастроли ограничивали число репетиций, а репетировать он любил до самозабвения.
Кроме того, уже в брежневские времена почти после каждой зарубежной поездки кто-нибудь из его наиболее талантливых музыкантов оставался на «гнилом» Западе. По Ленинграду в те годы даже ходила такая байка: вызывают Мравинского в Ленинградский обком партии и спрашивают:
— Евгений Александрович, почему музыканты от вас уезжают за границу?
— Они не от меня уезжают, — ответил Мравинский. — Они от вас уезжают.
Многие считали главного дирижёра Ленинграда железным. Мало кто знал, что за всегдашней суровой непроницаемостью, за блеском успехов, высоких званий и наград скрываются частая неудовлетворённость собственной работой и муки творческих депрессий. В такие дни дирижёр уезжал на дачу и подолгу сидел там в одиночестве.
Однажды жена поставила ему пластинку с музыкой Стравинского. Евгений Александрович слушал с обречённостью приговорённого к смерти, а потом воскликнул:
— Боже мой, как играют! Мне с моими так никогда не удастся…
— Посмотри, что написано на конверте, — сказала жена. — Это же ты и есть.
Мравинский всхлипнул и заплакал, как ребёнок.
