Кто и зачем шил «ленинградское дело»

70 лет назад начался погром, учинённый в Ленинграде кремлёвскими людоедами. В следующие три года были репрессированы десятки тысяч ленинградцев и сам город лишён прошлого, настоящего и будущего.

Варево московского гостя

Утром 21 февраля 1949 года в Ленинград — совершенно неожиданно — прибыл спецпоездом из столицы Георгий Маленков, член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совета Министров СССР. С вокзала московский гость не отправился ни в правительственную резиденцию, ни в Смольный. Он остался в своём служебном вагоне.

В тот же день, по указанию Маленкова, было спешно проведено объединённое заседание двух бюро — Ленинградских областного и городского комитетов партии. В течение девяти (!) часов вёл заседание этот воистину твердокаменный большевик, саморезы бы делать из таких людей, — никого не выпустил на волю, пока не добился от руководителей города и области, чтобы они признали свои «ошибки» и «ошибки» своих вчерашних и нынешних начальников.

А 22 февраля, в полдень, в Актовом зале Смольного начался внеочередной объединённый пленум Ленинградских обкома и горкома партии. Никто из тех, кого сюда срочно вызвали в тот день, не знал, для чего их собирают и какие будут обсуждаться вопросы. Никто — даже первые секретари райкомов — не знали, что неделю назад под председательством Сталина состоялось заседание Политбюро. И там было принято постановление, в соответствии с которым недавние руководители Ленинграда — секретарь ЦК Алексей Кузнецов и председатель правительства РСФСР Михаил Родионов, а также нынешний первый секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Пётр Попков — сняты со своих постов и выведены из состава Центрального Комитета партии.

Даже появление в президиуме Маленкова, глядевшего на всех, словно на врагов народа, для большинства собравшихся было полной неожиданностью. А уж когда работу объединённого пленума открыл не Попков, сидевший почему-то у самого края стола в президиуме, а второй секретарь обкома Георгий Бадаев, — в зале установилась гробовая тишина.

Маленков выдвинул против вчерашних и нынешних ленинградских руководителей сразу несколько обвинений.

Во-первых — Всероссийская оптовая ярмарка, проведённая в прошлом месяце в Ленинграде без ведома, в обход правительства СССР и ЦК партии. И это несмотря на то, что на самом деле решение о проведении ярмарки принимало Бюро Совета Министров СССР и под председательством самого Маленкова.

Во-вторых — стремление нынешних руководителей Ленинграда решать вопросы города через Алексея Кузнецова, Михаила Родионова и первого заместителя Председателя Совета министров СССР, председателя Госплана Николая Вознесенского. В обход опять-таки ЦК и союзного правительства, создавая, таким образом, особую, ленинградскую, группу внутри партии.

В-третьих — намерение создать Коммунистическую партии России, руководящие органы которой, как и правительство РСФСР, должны находиться в Ленинграде.

В-четвёртых — разговоры (тут явно не обошлось без осведомителей) о том, что якобы Москва игнорирует многие промышленные и хозяйственные проблемы Ленинграда, недостаточно помогает городу в восстановлении после войны и блокады. При этом Маленков утверждал, что это сознательное «очернение» партии и правительства.

Наконец, в-пятых — ленинградские руководители при поддержке московской троицы пытались использовать те же «антипартийные методы заигрывания с Ленинградской парторганизацией, охаивания ЦК», которыми некогда действовал Зиновьев. Это было самое страшное: одно только упоминание в принадлежности к чему-либо, что связано с именами «злейших врагов партии и государства» Льва Троцкого, Григория Зиновьева и Льва Каменева, грозило самыми серьёзными карами.

Сидевшие в зале партийные руководители Ленинграда и области недоумевали: зачем понадобились эти абсурдные обвинения и кто сумел убедить товарищей Сталина и Маленкова в их правдивости?

На самом деле почти все политические обвинения, которые до войны и после неё предъявлялись тем или иным гражданам СССР были абсурдными. Будь то обвинение в намерении убить Сталина, восстановить в Советском Союзе капитализм или отравить колодцы в колхозе. Наиболее вопиющий случай имел место в Ленинграде в 1930-е годы. На первом же допросе полуграмотный следователь, заполняя анкету на пожилого профессора ЛГУ (где родился, кто отец, мать и т.д.), спросил: «Какими иностранными языками владеешь?» Профессор, ещё до революции окончивший классическую гимназию и историко-филологический факультет Петербургского университета, естественно, первым языком назвал латынь. И таким образом схлопотал десять лет лагерей как латинский шпион.

Абсурдность была намеренной: чем нелепее обвинение, тем страшнее и обвиняемому, и всем остальным. Ведь ужаснее всего то, что непонятно.

А что касается того, кому и зачем понадобилось возводить напраслину на прошлых и нынешних ленинградских руководителей, то и тут ответ был прост и ясен: это нужно было тому, кому было выгодно.

Борьба каннибалов под ковром

К началу Великой Отечественной войны Андрей Жданов как член Политбюро, отвечавший за вопросы идеологии, фактически занимал вторую строчку в партийной иерархии, сразу после Сталина. Одновременно, с декабря 1934 года, после убийства Сергея Кирова, он занимал должности первого секретаря Ленинградских обкома и горкома ВКП(б).

За три дня до начала войны Жданов — на протяжении всего июня единственный среди высшего руководства страны — ушёл в очередной отпуск. Причём отправился не по соседству в Подмосковье, а в Сочи. Почему для столь ответственного должностного лица было сделано исключение — так осталось неизвестно.

Но как бы то ни было, а 22 июня Жданов оказался заложником ситуации.

Как партийный руководитель второго по численности и значимости города страны, он обязан был немедленно отправляться в Ленинград. Но ехать туда у Жданова, надо полагать, не было ни малейшего желания. Ленинград и Ленинградская область — огромный и ответственный участок работы, тем более во время такой войны. А он не знал ни хозяйственных дел, ни этого города с его областью, где никогда не жил и бывал лишь наездами. В военном Ленинграде можно было запросто свернуть себе шею.

Однако как член Политбюро, который отвечает за идеологию, он должен был быть в Москве. Но выехать в Москву самостоятельно, без указания Сталина, Жданов явно опасался. А манила его именно Москва. Работа в Кремле была не только знакомой и куда более престижной. Там находились все рычаги управления партией и страной, а значит, если, неровен час, что случится со Сталиным, находясь в Москве, можно было сразу со второй ступеньки партийной лестницы перескочить на первую.

А, кроме того, отсутствуя в столице, он мог реально проиграть своим заклятым врагам Лаврентию Берии и Георгию Маленкову в борьбе за власть. Перед войной оба они были лишь кандидатами в члены Политбюро, но этот тандем главы службы госбезопасности и ведавшего партийными кадрами секретаря ЦК ВКП(б) представлял для него постоянную опасность. Маленков работал со Сталиным ещё с 1920-х годов, а Берия и вовсе запросто разговаривал с вождём по-грузински даже в присутствии ни слова не понимающих членов Политбюро…

В конце концов, Жданов прибыл всё-таки в Ленинград, но лишь 27 июня.

Он был явно недоволен тем, что попал именно сюда. Как отмечал сын Алексея Кузнецова, в ту пору второго человека в партийной иерархии Ленинграда, «у Жданова произошёл нервный срыв, он не мог работать, появляться на людях и был изолирован в личном бункере…» В дальнейшем глава города, по свидетельству окружающих, оставался нерешительным и малоинициативным. Если он и проявлял активность, то в основном после очередного разговора со Сталиным, который и в 1941-м и в 1942-м выражал крайнее недовольство происходящим в Ленинграде.

По всему было видно, что Жданов сильно тяготится своей должностью. Всё это в немалой степени сказалось на том, что в Ленинграде были допущены чудовищные провалы в проведении своевременной эвакуации мирного населения, в том числе детей, и в обеспечении запасов продовольствия. В итоге жертвами блокады стали около миллиона жителей города, а, возможно, и больше.

Тем временем в Москве отсутствующего Жданова на главном идеологическом посту заменил Александр Щербаков, ставший кандидатом в члены Политбюро, секретарём ЦК и начальником Политуправления Красной армии. А Георгий Маленков и Лаврентий Берия настолько усилили свои позиции, что уже 26 августа 1941 года в составе большой комиссии прибыли в Ленинград, чтобы инспектировать деятельность Жданова. Причём инспекция завершилась важными решениями, которые служили руководителю города явным укором, потому что он сам и гораздо раньше должен был принять эти меры для экономии продовольствия.

В дальнейшем группировка Берии–Маленкова стала такой могущественной, что фактически уже готова была узурпировать всю власть в стране. Будучи секретарём ЦК, членом Оргбюро ЦК и кандидатом в члены Политбюро, Георгий Маленков с самого начала войны входил в состав ГКО, а с мая 1944-го занял пост и заместителя председателя правительства. Он решал не только военные проблемы, выезжая на те участки фронта, где создавалась критическая ситуация. В его ведении находились также хозяйственные вопросы: он отвечал за оснащение авиации самолётами и восстановление освобождённых от врага районов. И самое главное — политические: именно под руководством Маленкова проводились важные идеологические совещания, на одном из которых было пересмотрено отношение к наследию немецкой классической философии, а на другом обосновывалось «повышение бдительности» в отношении еврейских кадров. Лаврентий Берия и вовсе являлся, по сути, главой государства в государстве. Руководя объединённым наркоматом НКВД и НКГБ, он был полновластным хозяином бескрайнего ГУЛАГа, а как член ГКО и заместитель председателя СНК контролировал производство вооружений, боеприпасов и «урановый проект».

Казалось, в этих условиях после войны Жданова должна была ожидать незавидная участь. Но, наоборот, всё сложилось как нельзя лучше.

Ещё в 1944 году Жданов был возвращён в Москву и, наконец, избавлен от поста первого секретаря Ленинградского горкома и обкома партии, который по праву занял Алексей Кузнецов, до этого три года работавший и за второго секретаря, и во многом за первого. Как член Политбюро Жданов, оказавшись опять в столице, вновь приступил к своим обязанностям секретаря ЦК ВКП(б) по идеологии. Несомненно, это объяснялось тем, что он был нужен Сталину и как единственно достойный противовес вошедшим в силу Берии и Маленкову, и как непревзойдённый специалист по идеологическим погромам, которые предстояло провести после Победы.

Жданов полностью оправдал сталинские расчёты. Уже в 1946-м, едва стихли победные марши, в стране одна за другой развернулись масштабные кампании, призванные отрегулировать разбалансированные за время войны мозги миллионов сограждан так, как это нужно было Сталину. Грянули:

— борьба с «низкопоклонством перед Западом» и за «советский патриотизм», в частности — за приоритеты в русской истории и науке;

— ряд постановлений ЦК ВКП(б), в которых подверглись травле Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Всеволод Пудовкин, Сергей Эйзенштейн, Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович, Арам Хачатурян, Вано Мурадели и другие выдающиеся представители искусства;

— «дискуссии» по философии, языкознанию, политэкономии, истории, физиологии, в ходе которых насаждалось единомыслие в науке, а генетика, кибернетика и квантовая механика были объявлены «буржуазными лженауками»;

— борьба с «безродными космополитами» (эвфемизм, за которым скрывалось слово «евреи»). В ходе масштабной антисемитской кампании, по личному распоряжению Сталина, был зверски убит народный артист СССР Соломон Михоэлс, разгромлен Антифашистский еврейский комитет, закрыт Государственный еврейский театр (Госет), арестованы и расстреляны многие видные деятели отечественной культуры еврейской национальности…

Одновременно Сталин «своими силами» развернул войну с военачальниками. Он снял маршала Георгия Жукова с поста заместителя министра обороны и направил командовать Одесским военным округом. Приказал арестовать ряд офицеров и генералов. В тюрьму были посажены министр авиапромышленности Алексей Шахурин и маршал авиации Александр Новиков. Оба шли по «самолётному делу», которое замесили на том, что во время войны якобы проводились выпуск и приёмка недоброкачественных самолётов (как с такой авиацией удалось победить «люфтваффе», никто не объяснял).

По этому же делу Георгий Маленков, являвшийся куратором наркомата авиапромышленности, был выведен из секретарей ЦК и освобождён от должности начальника Управления кадров в партаппарате. Некоторые историки утверждают, что его в мае 1946-го на полгода вообще отправили из Москвы на работу в Узбекистан. Секретарём ЦК и руководителем Управления партийных кадров стал Алексей Кузнецов, вчерашний первый секретарь Ленинградского обкома и горкома.

Чуть раньше, в самом конце 1945 года, Лаврентий Берия лишился поста руководителя НКВД. Правда, он сохранил свои позиции в Политбюро, а с марта следующего года стал также заместителем председателя Совета Министров СССР и в этом качестве курировал работу МВД, МГБ и Министерства госконтроля. Иначе говоря, контролировал те самые силовые министерства, которые по партийной линии контролировал Кузнецов.

После войны позиции Жданова усилились не только после перевода в Москву Кузнецова. Николай Вознесенский, ставший председателем Госплана ещё в 1938-м, теперь был назначен первым заместителем председателя Совета Министров СССР, а Михаил Родионов — главой правительства РСФСР.

И всё это происходило в то время, когда Сталин старел на глазах и надо было думать, каким окажется расклад во властном ареопаге после его смерти.

Диктатура сталиниады

Судя по всему, первый ответный удар ослабленный тандем Берия-Маленков нанёс своему противнику в августе 1948 года.

В те дни Жданов, которого мучили больное сердце и астма, отдыхал в санатории ЦК на Валдае. 28 августа у него произошёл сильный сердечный приступ. Из Кремлёвской больницы срочно, на самолёте, прибыла врач-кардиолог Лидия Тимашук. Сделанная ею электрокардиограмма обнаружила обширный инфаркт.

Это был уже второй инфаркт, первый произошёл ещё в конце 1941 года в Ленинграде. Тем не менее начальник Лечебно-санаторного управления Кремля П. Егоров, главный кардиолог В. Виноградов, профессор В. Василенко и личный лечащий врач пациента Г. Майоров не изменили своего прежнего диагноза — сердечная недостаточность. Больному были разрешены прогулки по парку, посещения столовой, кино… Тимашук тут же написала докладную на имя начальника охраны МГБ Н. Власика, приложив к ней копию электрокардиограммы. Но никакой реакции на её письмо не последовало, и 31 августа Жданов умер.

Опытные врачи игнорируют показания ЭКГ, заключение электрокардиографа не попадает в историю болезни, а генерал, отвечающий за жизнь и безопасность высших руководителей государства, кладёт под сукно донос, правдивость которого подтверждается всего через трое суток! Всё это могло произойти только в одном случае — если врачи и шеф охранного ведомства получили строжайшее указание действовать именно так.

Дать подобное указание способен был только один человек — Сталин. Когда на следующий день после смерти Жданова министр госбезопасности Виктор Абакумов письменно доложил Сталину о заявлении Тимашук, тот наложил на этом письме резолюцию: «В архив».

Остаётся только гадать, чем руководствовался при этом Сталин, как раз в тот год готовившийся отметить своё 70-летие. Если рассуждать логически, вряд ли он сам захотел уничтожить Жданова, который служил ему не только умелым и преданным сотрудником, но к тому же надёжным противовесом явно очень опасным Берии и Маленкову. Значит, Сталину предоставили такой компромат на Жданова, который оказался сильнее страха перед этими двумя властолюбцами?..

Насколько мощной фигурой был Жданов, настолько слабыми являлись члены его группировки. Пётр Попков, по столичным меркам, — всего лишь провинциал: вместо него можно одним росчерком пера посадить во главе Ленинграда любого, и тот ещё будет тебе ботинки целовать. Николай Вознесенский и Михаил Родионов — руководители в аппарате исполнительной власти, а она потому так и называется, что исполняет всё, что ей укажут из ЦК партии и о чём в тот же ЦК доложит МГБ. Остаётся ещё Алексей Кузнецов, в чьих руках сосредоточена огромная партийная власть и контроль над той же госбезопасностью. Но и у Кузнецова есть слабое место — он на обеих своих должностях без году неделя, а значит, не врос в систему, не имеет нужных связей и своих надёжных людей.

Маленков и державшийся чуть в тени Берия скушали всю эту ленинградскую троицу за полгода. И 15 февраля 1949-го, когда в Кремле заседало Политбюро, на котором Кузнецова, Родионова и Попкова сняли с их постов и вывели из состава ЦК, постановление Политбюро по этому поводу надиктовывал сам Сталин. Об этом нетрудно догадаться по тяжеловесной и даже для тех дней уже старомодной стилистике этого документа, свойственной вождю:

«У тт. Кузнецова, Родионова, Попкова имеется нездоровый, небольшевистский уклон, выражающийся в демагогическом заигрывании с Ленинградской организацией, в охаивании ЦК ВКП(б), … в попытках создать средостение между ЦК ВКП(б) и Ленинградской организацией и отдалить таким образом Ленинградскую организацию от ЦК ВКП(б). …Зиновьев, когда он пытался превратить Ленинградскую организацию в опору своей антиленинской фракции, прибегал к таким же антипартийным методам…»

Но и тут по сей день остаются не разгаданные загадки. Почему всех троих «отлучили от церкви» в середине февраля, но арестовали только в середине августа? И почему Николай Вознесенский шёл не вместе со всеми — его убрали с постов заместителей главы правительства, руководителя Госплана и вывели из членов ЦК лишь в марте, но арестовали только в конце октября? Сталин по каким-то причинам не спешил принять окончательное решение? Или просто играл с опальными ленинградцами, как кошка с мышкой?..

И, наконец, почему допросы, в том числе, кстати, с применением жесточайших пыток, длились свыше года? Неужели эмгэбешные костоломы так долго не могли сломить подследственных, ведь прежде в этом ведомстве даже самых несгибаемых в считанные недели доводили до абсолютной покорности?

Судилище состоялось 29-30 сентября 1950 года в здании ленинградского Дома офицеров. Через несколько часов после оглашения приговора, в ночь на 1 октября были расстреляны — первый заместитель Совета министров СССР, глава Госплана Николай Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, председатель Совета министров РСФСР Михаил Родионов, первый секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Пётр Попков, второй секретарь Ленинградского горкома партии Яков Капустин и председатель Ленгорисполкома Пётр Лазутин.

За три года до этого смертная казнь в СССР была отменена, но уже в ходе следствия по «ленинградскому делу» её восстановили и применили к обвиняемым, несмотря на то что правило, согласно которому «закон обратной силы не имеет», — основа основ в мировой юриспруденции.

Тела всех шестерых были сожжены, и прах их тайно захоронен на Левашовской пустоши.

Ещё трое обвиняемых на том процессе — первый секретарь Ярославского обкома партии, ленинградец Иосиф Турко, управделами Ленинградского обкома и горкома партии Филипп Михеев и завотделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов Ленинградского обкома партии Таисия Закржевская — были приговорены к длительным срокам заключения.

Вслед затем в Ленинграде и других городах страны были репрессированы тысячи людей. Причём не только партийные или государственные работники. К примеру, в Ленинградском университете уволили около 300 человек — каждого седьмого профессора, доцента, ассистента, преподавателя. Был полностью разгромлен Музей обороны Ленинграда, часть уникальных экспонатов передали в другие музеи, а многие попросту уничтожили…

Сколько всего людей пострадало в связи с «ленинградским делом», неизвестно. Некоторые специалисты говорят о десятках тысяч человек.

После октября 1917-го в Петрограде уничтожили «бывших», интеллигенцию, высокопрофессиональных рабочих, массовых массовых арестов и чисток 1930-х годов добирали тех, кто прежде уцелел, а также расстреливали и сажали «кировский поток», потом была блокада с её голодом, холодом, бомбёжкам и артобстрелами, а после всего этого — «ленинградское дело» и другие погромные кампании второй половины 1940-х — начала 1950-х годов. Этот послевоенный удар окончательно подкосил Ленинград, превратив его в «столичный город с областной судьбой».

У Северной столицы отняли её прошлое — от Петра I, который стремился учиться у Европы и привлекать в Петербург как можно больше европейцев, что отныне стало рассматриваться как «преклонение перед иностранцами», — до 872-дневной блокады, когда величайшая трагедия перекликалась с величайшим подвигом.

Было отнято и настоящее — выдающихся деятелей искусства Анну Ахматову и Михаила Зощенко обвинили во всех смертных грехах и фактически объявили отщепенцами, поставившими себя вне отечественной культуры, а в самом городе на долгие десятилетия установили такой режим несвободы, что десятки видных артистов, музыкантов, писателей, учёных в буквальном смысле эмигрировали отсюда в Москву. Город на глазах, год за годом, всё глубже погружался в провинциальную безысходность.

А где нет ни прошлого, ни настоящего, там, как известно, нет и будущего. Это было, наверное, самое тяжёлое время за всю историю города. В моральном отношении, может быть, даже более тяжёлое, чем недавняя блокада.

***

Каждый политик, тем более стоящий высоко, мечтает только об одном — о власти. Или — о её захвате, или — о её удержании. И при этом он готов пожертвовать всем на свете — согражданами, учреждениями, родными, друзьями, подчинёнными, городами своей родины да и самой родиной. Такова природа любого политика на нашей грешной Земле.

Но в той стране, где существуют развитые государственные и общественные институты, политик или подчиняется их требованиям, или эти институты выкидывают его с политического поля. Если же этих институтов не существует, возникают такие монстры, как Сталин, Берия, Маленков, такие интриги государственного масштаба, которые нормальному человеку не приснятся в самом кошмарном сне, и такие бедствия, как «ленинградское дело».