Это интервью взято незадолго до кончины Владимира Этуша. Разговор шёл о войне, вспоминать которую он не любил. Предполагалось опубликовать запись беседы к 9 Мая. Но сделать это пришлось раньше…
— Посмотрела, Владимир Абрамович, в «Википедии», какими орденами и медалями вы были в разное время награждены. Половина — за вклад в искусство, другая половина — воинские…
— А вы знаете, когда мне в Кремле вручали орден «За заслуги перед Отечеством», один из молодых офицеров, которого награждали вместе со мной, подошёл поздравить. Смотрю, у него на кителе Звезда Героя России. Спрашиваю: «За что?» И он мне: «За взятие Грозного»…
— Так ведь, если не ошибаюсь, вы свой первый орден получили, когда во время Великой Отечественной обороняли Грозный?
— Ну да. А он — за то, что его взял. Вот такие настали времена. Я ему так и сказал… Он ничего не ответил, кивнул — и всё. Но, мне кажется, мы с ним друг друга поняли.
— Наверняка. Нынешним молодым трудно понять ту войну…
— Вообще-то, я думаю, понять войну можно только на уровне чувств. Правда, чтобы понять, как всё это досталось людям, надо жить в то время. Сказать вам, какое у меня было в те годы главное ощущение?
— Конечно!
— Усталость. Нестерпимая усталость, когда ноги свинцовые, и ты хочешь одного — спать. Мы ведь никогда не высыпались, вши не давали. Помыться ж было некогда, да и негде. А ещё мы никогда не ели досыта.
— Про то, как голодали, рассказывают многие ветераны.
— И это правда. Мы ведь даже Эльбрус штурмовали на голодный желудок.
— Не подвезли продовольствие?
— Подвезли одну гречневую крупу. Один из солдат напёк из неё оладьи, но во время подъёма в горы он где-то отстал, и мы остались без еды.
— Как отстал, почему? Дезертировал?
— Кто ж знает, что с ним стало… Расскажу вам один случай, чтобы вы поняли. Мы переходили через Кавказский хребет. Там по соседству есть два перевала — Тунгус-Арун и Мегет. Через который из них шли, честно говоря, не знаю, но, когда к нему подходили, попали под сильнейший ливень, и вся одежда промокла насквозь. А как начали подниматься в горы, гимнастерка прямо на теле замерзала, как бельё на морозе.
— Страшно представить!
— От всего этого у людей начало отключаться сознание, а ведь шли-то мы по самому краю расщелины. Не шли даже, брели. Ночью, километр за километром, по карнизу, вдоль отвесной скалы.
В общем, не знаю, кто как, а я тогда видел перед собой только спину солдата, который шёл передо мной. Вдруг гляжу — спины-то нет! Исчезла! Потом только сообразил, что заснул на ходу и не заметил, как тот человек провалился в пропасть. Тоже, видимо, задремал.
— Как в песне: «Отряд не заметил потери бойца».
— Да… Чего тогда стоила жизнь солдата?..
— Увы… Но вы сказали, что гимнастерки замерзали прямо на теле, и вы продолжали идти. Не во что было переодеться?
— Какое там! У меня вдруг отлетела подошва на сапоге. Ни новые взять, ни эти починить негде. Надо было думать, что делать. И тогда я разрезал подсумок для гранат…
— Кожаный?
— Нет, брезентовый, а внутри — перегородки, чтобы каждая граната лежала по отдельности. В общем, получился такой мешочек, я его надел на сапог, примотал проволокой, так и ходил.
Да что там сапоги! В горах, вы же знаете, климат особый — днём жара, ночью жуткий холод, а наше обмундирование к таким перепадам было совсем не приспособлено. Иной раз доходило до смешного. У меня был случай, который помню до сих пор. Я ведь оканчивал курсы военных переводчиков, знал немецкий, поэтому меня вызывали проводить допросы пленных. И однажды ночью прихожу я в командирскую избу… Кстати, вы представляете, что такое командирская изба?
— Честно говоря, не очень.
— Это такая большая комната с печкой и перегородкой, за которой вповалку спали офицеры штаба.
В общем, зашёл в офицерскую избу, вижу: повар жарит на печке блины, а за столом сидят командир полка и командир дивизии. Не знаю, зачем в тот раз этот генерал приехал, но, когда увидел меня, чуть не потерял дар речи… Я был похож на пузатый самовар с картошкой вместо заварочного чайника наверху.
— Простите, не поняла…
— Зима стояла лютая, ветер ледяной, вот и приходилось натягивать на себя всё, что было под рукой: бельё, летнее обмундирование, сверху зимнее, а поверх — телогрейку и шинель.
Вообще-то привести себя в порядок удавалось очень редко. Но в тот раз попало мне от командира полка здорово.
— А какие во время войны применялись наказания к тем, кто нарушал дисциплину?
— Я, например, однажды стал случайным свидетелем того, как командир дивизии расстрелял солдата за то, что тот тренькал на гитаре.
— Да в чём же тут нарушение дисциплины, Господи?!
— Как же! Все силы надо было отдавать наступлению.
— Надо, кто ж спорит! Но ведь хоть ненадолго отвлекаться от всего этого кошмара тоже было необходимо! Кстати, артисты к вам приезжали?
— За всё время, что я воевал, только один раз приезжал певец. Фамилии его я уже не помню, но когда он выступал, было здорово заметно: парень очень бережёт свой голос. Честно говоря, и голоса-то у него не было… Но он что-то пел, и люди отвлекались от всей той жути. Это действительно было очень важно.
— Вы ведь воевали против дивизии «Эдельвейс», куда брали только тех, кто имел опыт ведения боевых действий выше снеговой линии? А наши солдаты проходили перед отправкой на Кавказ какое-то обучение?
— О чём вы говорите? Нет, конечно!
— Вот слушаю вас сейчас, Владимир Абрамович, и думаю: как всё-таки ужасно, что мы сегодня вспоминаем о ветеранах и говорим им спасибо только в День Победы, ну, и в какие-то другие особо памятные даты!..
— Да уж точно неплохо было бы, если бы Отечество вспоминало о них почаще…
Автор и редакция благодарят за помощь в создании этого материала представителя по международным делам Таллинского общества участников Второй мировой войны Андрея Лазурина.
