День рождения Константина Николаевича Батюшкова — хороший повод вспомнить об этой выдающейся личности. Он был прекрасный поэт, предтеча Пушкина, и герой Отечества, участник трёх военных кампаний.
«Это была одна из самых даровитых натур, когда-либо появлявшихся в области русской литературы, — писал современник Батюшкова академик Яков Грот в статье посвящённой Константину Николаевичу, которая была опубликована в «Сборнике Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. Т. 43, [№ 1-4]» (1888). — Подобно Пушкину, Батюшков необыкновенно рано достиг высокого развития своих способностей и уже 14-летним мальчиком стал писать стихи; первая напечатанная пьеса его относится к 1802 году, но зато после 1818 он уже почти ничего не писал. С 1819 года блестящий ум его начинает тускнеть, и вскоре огонь души, так ярко горевший в молодости его, совершенно погасает».
…Родился будущий поэт в Вологде в старинной дворянской семье. Восьмилетним мальчиком потерял мать, и эта утрата наложила свой неизгладимый горестный отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Будучи любимым племянником просвещённого попечителя Московского университета Михаила Никитича Муравьёва, Батюшков не по возрасту рано был введён в круг лучших литераторов своего времени и получил возможность подружиться с Николаем Карамзиным, Александром Тургеневым, Василием Жуковским, Николаем Гнедичем, Иваном Крыловым... Юного, подающего большие надежды Батюшкова по-отечески любили в этом блестящем обществе.
Печататься он начал с 1805 года, и уже через пару лет приступил к грандиозному труду — переводу поэмы знаменитого итальянского поэта XVI века Торквато Тассо «Освобождённый Иерусалим».
Увы, служба слишком часто не позволяла Батюшкову встречаться с друзьями-литераторами. Как офицер он участвовал в заграничных походах русской армии, затем был приглашен на дипломатическую службу и вынужден был находиться в Европе. Зато мы, потомки, получили богатое эпистолярное наследие Константина Батюшкова.
«Большая часть его писем богата мыслями и сведениями о современной литературе и положением тогдашних дел, так что могут служить материалом для нашей общественной истории. Многие из этих писем оставались рассеянными в разных журналах и сборниках, и только теперь явились в полном виде; мы теперь получили возможность следить за всеми изгибами прекрасной души их автора, за всеми его возвышенными стремлениями и неизбежными слабостями», — писал академик Грот в той же статье из «Сборника Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук». — Вот всего одна короткая цитата из письма Батюшкова, которое он послал из Москвы своему другу Гнедичу, позволяющая ощутить атмосферу литературной жизни начала позапрошлого века и то место, которое в этой жизни занимал молодой поэт: “Я вчера ужинал и провёл наиприятный вечер у Карамзина”. И только ему одному показал он строки, навеянные этим посещением: “Налейте мне ещё шампанского стакан! / Я сердцем славянин, желудком галломан!”».
В стихотворении «Мои Пенаты. Послание Жуковскому и Вяземскому» Батюшков предстаёт со всеми присущими его возрасту надеждами. Стихи казались исполненными радости, прославляющими безмятежное наслаждение жизнью, ведь, начитавшись в юности Руссо, Монтеня, Парни, Константин причислял себя к истинным эпикурейцам.
«Таков был Батюшков в самую светлую пору своей жизни, когда в свои 24 года он своими дарованиями обратил на себя внимание лучших своих современников, и на него стали смотреть как на одну из блестящих надежд русской словесности, — резюмировал главный биограф поэта, составитель полного собрания его сочинений Леонид Майков в исследовании «Батюшков, его жизнь и сочинения» (1887). — Его любили и ценили все знавшие; всех строже судил себя он сам: черта, ярко свидетельствующая в его пользу и достойная глубокого уважения».
Батюшков совершенно естественно вошёл в знаменитое Арзамасское общество и как один из видных его представителей получил прозвище Ахилла. Его соратники особенно приветствовали сатирическое направление в поэзии Батюшкова, который, не щадя авторитетов, описывал их уязвимые стороны, Так, например, про баснописца Крылова, откровенно любившего поесть, он написал: «Крылов, забыв житейско горе / Пошёл обедать прямо в рай». Для молодого поэта это было время метких, как стрелы, эпиграмм, быстро расходившихся по обеим столицам.
При этом, не имея никакой склонности к военной службе и повинуясь только чувству долга, в 1812 году Батюшков отправился на войну, где был тяжело ранен. До того поэт участвовал в Финской кампании 1809 года, а после изгнания Наполеона из России — в заграничных походах русской армии.
После войны он жил в родовом поместье матери, добиваясь отставки с воинской службы. «Человек мысли более, чем практической деятельности, он и не искал практического дела, — писал Леонид Майков в том же исследовании «Батюшков, его жизнь и сочинения». — Поэт, он всего более любил ту созерцательную жизнь, которая по преимуществу питает творчество. Но, увлечённый событиями своего времени, он не мог не стать в ряды русского войска в эпоху героической войны с Наполеоном и честно исполнить долг в своей скромной военной роли».
Однако столкновение с реалиями Отечественной войны 1812 года произвело в сознании поэта полный переворот. «Ужасные поступки… французов в Москве и в её окрестностях… вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством», — признавался он в одном из писем своему литературному собрату.
Цикл батюшковских элегий 1815 года открывался горькой жалобой: «Я чувствую, мой дар в поэзии погас…»; он пытался найти утешения в вере. Судьбу всякого поэта Батюшков теперь воспринимал как трагическую.
На глазах друзей сильно изменился характер и душевный настрой поэта: «прежде в нём было много живости и весёлой насмешливости; теперь стал тих, задумчив и молчалив; эпиграммы, на которые он был неистощим во время оно, уже не лились с его пера». Его приняли, наконец, в Общество любителей словесности. Его послали по протекции Александра Тургенева на службу в Неаполь — город, в который он стремился много лет. «Но не такова была неустойчивая, вечно тревожная натура Батюшкова, всегда чего-то ищущая и ни в чём не находившая удовлетворения». Он писал Тургеневу: «Я знаю Италию, не побывав в ней. Там не найду счастия: его нигде нет; уверен даже, что буду грустить о снегах родины и о людях мне драгоценных».
Надежды на то, что климат Италии пойдёт Батюшкову на пользу, не сбылись. С конца 1820 года стало проявляться тяжёлое нервное расстройство. Он лечился в Германии, затем вернулся в Россию, но и это не помогло: нервная болезнь всё более переходила в стадию психического расстройства. Посетивший его однажды Александр Пушкин написал потом свои знаменитые строки: «Не дай мне Бог сойти с ума! / Уж лучше посох и сума». Попытки лечения уничтожаемого недугом литератора ничего не дали. Поэт впал в полное беспамятство. К концу жизни его состояние несколько улучшилось, но здравый рассудок так и не вернулся.
Он угас, как свеча, едва успев разгореться. «Деятельность его изящного таланта была прервана не преждевременной кончиной, а тяжким недугом, поразившим его блестящие умственные способности: в этом недуге, почти без просветления, он провёл около половины своей семидесятилетней жизни», — с горечью писал Майков.
Скончался Батюшков 19 июля 1855 года в своём родовом гнезде в Вологде. Но остались его стихи, его стихотворные переводы, его письма. А ещё слова Виссариона Белинского: «Батюшков был учителем Пушкина в поэзии, он имел на него такое сильное влияние, — он передал ему почти готовый стих…».
Так говорил Константин Батюшков
«Живи, как пишешь, и пиши, как живёшь: иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы».
