Почему на Западе доносительство считается нормальным явлением, а у нас в России его презирают? И кто прав, они или мы?
В середине девяностых годов, когда разворачивались трагические события в Югославии, стояли мы с одной очаровательной фрейлен на берлинской остановке и ждали трамвая. Неподалеку остановились двое, и один из них начал на что-то жаловаться другому и при этом почему-то, как мне показалось, боязливо глянул в нашу сторону.
— О чём это он? — полюбопытствовал я у своей спутницы.
— Переживает, что к нам скоро привезут тридцать тысяч сербских беженцев. Потом, видно, испугался нас и добавил, что ничего не имеет против сербов, но ведь в Германии и без того большая безработица.
— Что же, он за сербов нас принял? — удивился я.
— Нет, он принял нас за немцев и опасается, как бы мы не сообщили в полицию. За разжигание межнациональной розни можно и в тюрьму угодить, причём запросто.
Потом я не раз бывал в Германии и могу засвидетельствовать: там никогда не услышишь «чёрные», «русиш швайн» или что-нибудь в этом роде. Конечно, национализм в Германии жив-живёхонек и даже неонацизм, но открыто выражать такого рода чувства себе дороже — тут же кто-нибудь стукнет в полицию, а та ездит очень быстро.
Сказать, что в Западной Европе и США широко распространено доносительство — значит, ничего не сказать. Оно в этих странах — важнейший элемент образа жизни. Кинул с балкона окурок на пролегающий внизу тротуар, выгулял собачку в неположенном месте, затеял в своей квартире шумную ссору со своей же женой — будь спокоен, через минуту на тебя капнут, а ещё через две подкатит полиция, и с тобой разберутся. За любое нарушение общественного порядка почти наверняка выпишут нехилый штраф, и, если ограничатся предупреждением, кланяйся, благодари и ешь землю, уверяя, что больше такого не повторится до конца твоих дней. А уж за нарушение закона — огребёшь по полной. Если тебя не зафиксировала ни одна из великого множества телекамер, развешенных повсюду, кроме туалетных кабинок, — обязательно узрит прохожий, проезжий или старушка, любующаяся видом из окна собственной кухни. Увидят и тут же стукнут.
Всеобщим пристрастием к доносительству нас, конечно, удивить трудно. Это третье сословие — стукачи — у нас всегда было массовым, ещё с рюриковых времён. К примеру, при Сталине, если в 20-метровой комнате коммуналки жили муж с женой, их двое детей да приехавшие из деревни свёкор со свекровью, а в соседней 30-метровой «зале» лишь супруги с дочкой, то, в конце концов, отец многочисленного семейства вырывал из детской тетрадки чистую страничку и старательно выводил: «В НКВД СССР. Считаю своим долгом доложить, что мой сосед имярек по вечерам рассказывает анекдоты про тов. Сталина». И всё, назавтра соседей-супругов отвозят в Большой дом, дочку — в детприёмник для отпрысков врагов народа, а сочинитель с домочадцами занимает и вторую, освободившуюся, комнату.
Вот вам и одно из проявлений коренного отличия их доносительства от нашего стукачества. У нас всегда это делали из корысти, из верноподданнических чувств или просто из любви к искусству, а у них — поскольку считают, что закон, порядок один для всех, и каждый, от дворника до президента, обязан его блюсти. Там настучать — значит, исполнить гражданский долг. В ряде западных стран доносительство даже поставлено на законодательную основу, а в США есть закон «О защите доносителей».
Тогда как в последние несколько веков страны-лидеры западной цивилизации шаг за шагом, с потом и кровью превращали свои государства в институты, обслуживающие общество и находящиеся под его контролем, в России государство неизменно оставалось над обществом, а потому его всегда превозносили на эмоциональном уровне, но люто ненавидели на бытовом. Потому же у нас доносчиков всегда презирали («стукачок, дурилка картонная!»), а у них — терпят, считая примерными гражданами. Само собой, и там встречаются фанатики доноса, и в поголовном стремлении следить друг за дружкой нередко доходят до абсурда. Но я говорю лишь о том, что типично.
Классический пример: по шоссе мчится автомобиль с явным превышением скорости. В России встречные водители мигают ему фарами: дескать, куда летишь — впереди автоинспектор! В большинстве западных стран встречные и попутные водители срочно звонят по мобильнику в полицию: за рулём лихач — ловите-держите!
Неужто наши — дураки — не понимают, что этот любитель запредельных скоростей опасен для всех окружающих, в том числе для них самих? Понимают, конечно. Но он им ближе: во-первых, они и сами частенько нарушают, а во-вторых, автоинспектор — представитель государства, то бишь противоположной стороны. Ну, а, в-третьих, после того как автоинспектор потребует уплатить штраф, штраф этот на пути к государственной казне наверняка ополовинят банки и чиновники, а уж обратно из этой суммы вернутся в виде социальных программ и вовсе жалкие копейки.
Мы можем до хрипоты убеждать себя в том, что доносительство разрушает в обществе мораль и нравственность. Но, по большому счёту, в западноевропейских странах все наши доводы бессильны. В правовом государстве, где полиция реагирует на сигналы граждан в считанные минуты, где за нарушение правил и законов навешивают штрафы, которые реально пополняют местный бюджет, — в таком государстве доносительство морально и нравственно.
…Однажды в том же Берлине я стал очевидцем характерной сценки: владелец старенького «опеля» припарковался, заехав одним колесом на тротуар. Вышедшая из подъезда пожилая дама тут же начала возмущаться, и, хотя мне были понятны всего несколько слов, в том числе «айн», цвай», «киндер» и «полицай», общий смысл её пламенной речи я уловил безошибочно. Сегодня ты заехал на тротуар одним колесом, завтра заедешь двумя, а послезавтра задавишь моего внука — уезжай, пока я не вызвала полицию!
Водитель не уехал, он молча показал пластиковую карточку с собственным фотопортретом. Наверное, это был очень важный документ, позволяющий парковаться всюду, хоть на крыше Бундестага. Но дама и бровью не повела — она вынула из сумочки мобильник и стала разгневанно нажимать кнопки. И нарушитель тут же сел в машину, и уехал.
