Награда за подвиг — десять лет лагерей

Сегодня День памяти жертв политических репрессий. Одна из миллионов тех жертв — Мария Ефимовна Ляхова (Гапонова), героиня Великой Отечественной, награждённая за свой подвиг лагерным сроком.  

Вот она, высокая, статная, с длинной густой косой, нимбом уложенной на голове, подплывает к пропускному пункту на окраине родного райцентра Жуковка. 

— Куда направилась? — сплёвывает один из полицаев. 

— К ученикам в деревню, — деревянным голосом отвечает Мария. А у самой внутри всё дрожит, словно на ниточке, потому что в корзинке, под тетрадками, — пара магнитных мин, да в лифчике — два десятка листовок. 

— А несёшь чего? — и сразу похотливо тянет руки. 

— Куда лезешь! — она кричит так, что слышно на весь райцентр. — Вот позову господина офицера, он те даст! — И тут же еще пронзительней: — Герр офицер!.. 

Лейтенант, стоящий поодаль, чтоб ему не воняло от «этих грязных русских», лениво взмахивает рукой: проходи, мол. Ещё бы, ведь Мария учит не только местных ребятишек, сам немецкий майор, заместитель начальника штаба, берёт у неё уроки русского языка. 

Каждый урок — а они проходили прямо в штабном кабинете — облысевший тучный ученик не сводил с учительницы влюблённых глаз. Поначалу она ни о чём не догадывалась, но когда однажды он вдруг робко погладил её по ладони, — обмерла: ухажёр-то был всесилен, и превратить её в наложницу ему не составляло труда. Однако шли дни, недели, а майор по-прежнему уроки напролёт сидел, не шелохнувшись. Вся его страсть ограничивалась лишь тем, что он предупредительно подвигал учительнице стул, слегка пожимал ей руку у запястья и говорил: 

– Ошень г`ад тиб`я видет. Как ты паживает? 

Любая разведчица могла только мечтать о таком майоре: в присутствии Марии он частенько вёл служебные разговоры с другими офицерами, забывал задёргивать шторкой висевшую на стене карту и оставлял на столе бумаги с грифом «секретно». Бедняга даже не подозревал, что русские деревенские учительницы способны довольно сносно понимать по-немецки. Ему и в голову не приходило, что, покидая расположение части, он напрасно берёт с собой охрану: командир партизан в местных брянских лесах давно отдал строжайший приказ — беречь майора как зеницу ока. 

Так продолжалось полтора года. Пока Марию не забрали в гестапо.  

— Ты — разведка партизан. Твой связь с бандиты доказан, и твой признаний не требуется, — говорил долговязый офицер-гестаповец, расхаживая по кабинету. — Требуется: явки, фамилии сообщников. Даю час на размышление. Расскажешь — мы тебя отпускать, нет — всё равно расскажешь, но будет больно. Отшень больно. 

Ровно неделю таскали Марию на допросы. И каждый раз всё — повторялось в том же порядке: уговоры, крики, ругань, пытки, издевательства… К несчастью, здоровье у неё было крепкое, обмороки случались редко. 

Она ждала только одного избавления — смерти. Однако жизнь не любит коротких и простых сюжетов. На восьмой день Марию вновь притащили в кабинет к долговязому гестаповцу. 

— Партизанский отряд уничтожен, — устало улыбаясь, сказал он. — Твой командир убит. Теперь от тебя уже ничего не требуется. Теперь тебя надо убивать, и все. Но мы великодушная нация. Ты подписывать, что не будешь давать показания, и я тебя отпускать. 

 Мария ждала новых истязаний, смерти, а тут свобода… И она подписала. Подписала, не читая. Да она и не могла читать: вот уже два дня её били по глазам, и теперь буквы расплывались перед ней бесформенными крючками. Правда, в последний миг у неё ещё мелькнуло в голове, что это какая-то ловушка, но согласиться с этим было для неё уже непосильным испытанием. 

…День за днем, словно нехотя, погромыхивали на стыках колёса, лениво скрипели доски в полу, на остановках рвущим душу скрежетом обрушивались в тишину тормоза. По ту сторону битком набитой теплушки километр за километром, лес за лесом, река за рекой уползала на запад нескончаемая Россия. 

Мария лежала, уткнувшись лицом в грязное сено, не в силах забыть перекошенное ненавистью лицо капитана-смершевца: 

— Родину продала, паскуда! Гестаповская ищейка! — И он стучал кулаком по столу, а на столе лежал перед ней лист бумаги, на котором в верхнем углу был оттиснут фиолетовый штамп с орлом, а внизу стояла её собственная подпись… 

Очнулась Мария только посреди высокого дремучего леса. Весь их эшелон гнали по заснеженному большаку чуть не бегом. Стужа такая, что даже вздохнуть больно, а они в городских пальтишках, некоторые в осенних ещё шляпках. Руки и ноги вмиг одеревенели, ныли до острой боли в висках, и с омертвелых щёк градом катились слёзы: холод оказался сильней горя. 

И потекла лагерная жизнь — размеренная, отупляющая. Ещё до рассвета перекличка, полмиски баланды и — на работу: шить брезентовые рукавицы для окрестных мужских лагпунктов, борющихся за выполнение планов по лесоповалу, закладке новых дорог и посёлков… До самой темноты, когда чёрная нитка сливается с твоей тенью, сидели они, склонившись над заготовкой. В барак колонна возвращалась уже в кромешной тьме. Но прежде всех ждал большой шмон, во время которого искали несданные иголки. 

Та весна, как и в прошлые годы, добралась до этих забытых Богом мест с большим опозданием. Вот уже и солнце стало не по-зимнему ярким, и птицы засуетились в ветвях, а высокие непроходимые снега всё так же окружали лагерь. 

В один из тех дней всех выстроили на плацу в неурочный час. Начлаг привычно взгромоздился на трибунку и повёл по рядам мрачным взглядом. Мария стояла, подняв голову к небу. Она делала так всегда — чтобы не видеть ни этих чёрных ватников, ни охраны, ни жёлтых дырчатых следов мочи на снегу. Сегодня небо было светло-молочным, совсем весенним, тихо уходящим в бездонную высь. 

А кум тем временем непривычно тихо, без обычного надрыва, ругани и мата, вёл речь о всенародном великом горе — кончине вождя. Каждое слово он слегка растягивал, словно раздумывая, стоит ли марать такую святую и горькую весть вниманием этого вражьего отродья. 

Вскоре возникли слухи о близких переменах. Прогрохотав тысячи километров по железным дорогам, натолкавшись в магазинных очередях, пообкатавшись в бесчисленных догадках всезнающих умников, слухи эти разбухли настолько, что и малый ребёнок усомнился бы в их правдивости. Но они были так сладостны, так приятно волновали сердце!.. 

И ведь сбылось! И вот уже Мария сидит в плацкартном вагоне, на столике мелодично дребезжит подстаканником чай, и за окном мелькают, отпрыгивая назад, деревянные столбы. Навсегда, навсегда, навсегда! И рядом — Иван, Ванюша, ещё полгода назад расконвоированный зэк, а теперь её муж. Худющий, нос с горбинкой, иссиня-чёрные выбритые щёки, и ежик начинающей отрастать шевелюры. 

Они устроились под Ленинградом, в Славянке. Купили домик с палисадником и поступили на службу: Мария — воспитательницей в детский сад, Иван — начальником цеха на тарную фабрику. Днём оба пропадали на работе, а вечером хлопотали по хозяйству и смотрели волшебные картинки в новеньком «КВН-49». 

Всё было хорошо. Да, видно, чересчур, потому что Иван стал на часок-другой запаздывать с работы. Поначалу Мария говорила себе: задерживает начальство, фабком, то да сё… Да только сердце разве обманешь? Она поняла: женщина у него, чего уж там. 

Бороться, скандалить Мария не стала. Верила, переболеет, и всё вернётся на свои места. Короче, когда Иван вдруг предложил продать дом и уехать куда-нибудь, ну хоть в Мариин родной райцентр, — она согласилась сходу. Но уже перед самым отъездом Иван заявил, что она должна ехать одна, а он прибудет следом, через недельку. Мол, на службе просили задержаться, пока подыщут замену. Мария и тут не перечила: будь, как будет. 

Пустующий уютный дом она подыскала в тот же день. Едва въехала, растыкала по углам вещи, сразу отписала Ивану, что да как. Ответа ждала мучительно долго. Только спустя почти месяц, совсем изведясь, вынула письмо из прибитого к калитке почтового ящика. 

Адрес был написан незнакомым ровным почерком. Она рванула конверт, и в глазах зарябили отпечатанные на пишущей машинке казённые строчки: «Такого-то числа с Вашего мужа, такого-то, была взята подписка о невыезде… в связи с тем, что против него возбуждён иск по поводу растраты государственных средств. …Такого-то числа следователь такой-то сообщил, что Ваш муж не явился к нему. Направленный по адресу проживания Вашего мужа сотрудник милиции такой-то информировал, что Ваш муж, такой-то, покончил с собой…» И дальше — даты, номера справок, заключений, место захоронения, неразборчивая подпись… 

Она очнулась только к вечеру. Лежала у себя в огороде, между грядками. Солнце давно закатилось, и от земли несло смертельным холодом. 

Поделиться ссылкой: