В новогодние дни каждый из нас думает о том, чего ждать от будущего года, и старается подытожить год завершившийся. А что думали о своём прошлом и будущем наши предки ровно сто лет назад?
Год 1919-й. 31 декабря. Петроград. Ночь
На главном проспекте российской экс-столицы тускло горят чудом уцелевшие фонари. На углу улицы Марата (бывшей Двадцать Седьмого Февраля, а ещё раньше Николаевской) косо приклеен на рекламном щите плакат с огромными, зловеще чёрными буквами:
«Рабочий класс — могильщик империализма. Дружным напором свалим капиталистический мир в могилу!».
В Рабоче-Крестьянском доме, что на проспекте Володарского (бывшем Литейном), только что закончился новогодний красноармейский праздник — с летучей почтой, бюро знакомств, буфетом и двумя оркестрами «усиленной» непрерывной музыки. Из дверей вываливается толпа нетрезвых людей. Сытые лица, хмельные улыбки:
— Извозчик! На Лиговскую!
По направлению к Николаевскому вокзалу (в будущем Московскому) шагает воинская колонна. Лица усталые, злые. Раз-два, раз-два…
На афишной тумбе, на углу Надеждинской (в будущем улица Маяковского) приклеен огромный плакат-лозунг: «Наступает решительный час! Будьте готовы умереть за торжество мировой революции!».
Где-то близко взвыла сирена, звонким эхом раскатился её надсадный гул посреди застывших во тьме серых каменных домов. И вскоре бешено пронёсся открытый легковой автомобиль, в котором громко хохочет группа молодых охмелевших, развязных, разнузданных людей. Этим всё нипочем!
И вновь тишина…
Год 1920-й. 1 января. Раннее утро
Промозглая мгла, пробирающий до костей ветер. Часов с трёх возле чахлой, с запылёнными окнами лавчонки на углу проспекта Нахимсона (бывшего Владимирского) выстроился длинный хвост — за хлебом. Укутанные в грязноватые серые платки, измученные женщины с нездоровыми, землистыми лицами, впалыми щеками и заплаканными глазами. Ворчат:
— В этом месяце сахарину по карточкам ни разу не давали…
На дверях лавки — написанный химическим карандашом плакатик, многословный и не вполне грамотный:
«Товарищи граждане! Пейте вкусный и полезный кофе из смеси перемолотых и надлежащим образом поджаренных зёрен ячменя, ржи и сушёной моркови вместе с цикорием. Он очень недорог, к нему легко привыкнуть, и он очень питателен. Если пить такой кофе, можно совсем отказаться от чая».
— Кофе, кофе… Слыхали? На днях целый санитарный поезд арестовали. Там чуть не 60 пудов муки припрятано было, четыре, не то пять мешков сахару, масло…
— Мне золовка говорила, ЧеКа сызнова пятьсот человек заложников расстреляла. Как страшно жить!
— Тихо ты! Молчи — здоровее будешь!
Мимо проходит ещё один отряд красногвардейцев. Невыспавшиеся лица, злые глаза, грязные шинели. Раз-два, раз-два…
1 января. День
В полдень на углу проспектов Володарского и Двадцать Пятого Октября (бывший Невский) останавливается переполненный трамвай, с мальчишками, висящими на «колбасе». На остановке — живописно одетый модный поэт-футурист Евгений Якубовский. Откинув со лба длинные волосы и вытянув вперёд правую руку, декламирует:
Удивительно нежно взвизгивал трамвай.
И огненный глаз скрылся за домом.
В городе этом огромном
Мне чудился рай.
Светлый рай умчал трамвай…
Прохожие торопливо расходятся по своим делам, не обращая никакого внимания на молодое дарование. Какой смысл стоять на ветру, если эти стихи напечатаны в газетах?..
А из газет тех дней можно было узнать о многом.
«Известия», издаваемые Петроградским советом рабочих и красноармейских депутатов, публиковали по большей части официальную информацию о «комбинированных военных действиях русских антибольшевистских сил и армий соседних государств».
«Деревенская коммуна» — орган Петроградского губернского комитета РКП(б) — сообщала, что по приговору Революционного Трибунала «за проигрыш в карты 45 тысяч рублей народных денег в игорном притоне бывшего помещика Гордзяловского» расстрелян председатель земельного отдела Губсовдепа Аникеев.
А в «Красной газете» можно было прочитать всё, что, по мнению редакции, должно было взволновать каждого сознательного гражданина:
«Товарищи! Все на свои места! Мировой хищник подступает к твердыням нашего социалистического Отечества!»;
«Граждане! Ещё не ликвидирована эпидемия сыпного тифа, а уже на подходе холера. Не пейте сырой воды! Мойте руки перед едой! Требуйте, чтобы в уборных на ваших предприятиях обязательно устанавливались умывальники!»;
«Русская молодёжь! Отречёмся от мещанского счастья, от семьи, от старой, затрухлевшей школы! Для нас нет авторитетов!».
Впрочем, это издание из-за обилия в нём подобных воззваний, читали не очень. Война, анархисты, холера — что ж с того? Привыкли…
1 января. Вечер
Проспект Двадцать Пятого Октября. Плохо разгоняя промозглую тьму, горят тусклые фонари. Главная магистраль недавней столицы Российской империи будто охвачена равнодушием к своему будущему.
Группка рабочих, солдат и прочей публики слушает щупленького, но голосистого мужчину. Стоят молча. Долго. Устав от потока слов, без предупреждения набрасываются на говоруна. Озлобленно, осатанело, в кровь избивают, а потом, устав махать кулаками и потеряв к жертве всякий интерес, расходятся.
Один, расхристанный и пьяный, останавливается возле витрины «Елисеевского». Долго шарит по карманам, затем решительно шагает через порог и через пять минут вываливается обратно, жадно откусывая на ходу от круга «Краковской». К нему тут же цепляется стоящий неподалеку мальчишка-оборванец лет десяти, востроносенький и белобрысый:
— Дяденька, дай колбаски…
Прямо посередине проспекта двигается небольшая процессия мужчин с накрашенными губами и дамочек, нежно обнимающих друг друга за разнокалиберные талии. Во главе странное существо, одетое в нечто среднее между монашеской рясой и засаленным женским капотом. На голове — не-то клобук, не-то ночной колпак, в руках плакат с криво написанными крупными буквами: «Будем свободны и счастливы!».
Редкие прохожие, торопясь домой, ни на солдат, ни на гомосексуалистов не обращают ни малейшего внимания. И оно понятно. Сплелись в единый клубок гражданская война и борьба за сексуальное раскрепощение народа, продажа гидропультов «Костыль» и выдача увеличенного хлебного пайка (0,5 фунта на основную карточку), Пролеткульт и закрытие старообрядческой книгопечатни… Арест управляющего Мариинского театра И. Зилотти и спекуляция. Ночные и дневные грабежи. Ревизия банковских сейфов и пятна на Солнце. Красные и белые…
Вновь шагает в сторону Николаевского вокзала колонна красноармейцев. Ружья на плече, глаза голодные, злобные. Раз-два, раз-два…
Во мглу наступающей ночи погружается новый 1920 год…
