Война и блокада: как это было…

В этот январский день 1944 года Ленинград был полностью освобождён от 872-дневной вражеской блокады. Всегда с особым чувством отмечают этот день те, кто пережил ту героическую трагедию.

Эля Рафаиловна Гинделевич:

— Разве такое забудешь… Когда началась война, я как раз окончила первый курс 2-го Ленинградского мединститута. Пошла в военкомат — проситься на фронт. Там увидели, какая я маленькая, худенькая, и говорят: «Иди-ка ты, девочка, домой, пользы на фронте от тебя всё равно не будет».

Но я не успокоилась, пошла в горздрав и получила направление на станцию «Скорой помощи». Меня сразу прикрепили к медбрату. Сколько ему было лет, не скажу, но не совсем молодой. Высокий такой, плотный мужчина, с усами. Он на меня только глянул, глаза сразу стали грустные-грустные, говорит: «Ну, и как же ты, интересно, сможешь поднимать раненых на носилках»?

Это было в июле, когда ещё можно было купить не только хлеб, но даже вафельки с шоколадом. Продовольственные нормы начали сокращать после того, как сгорели Бадаевские склады. Ну, а потом — голод, бомбёжки, артобстрелы…

«Скорую» направляли туда, где были раненые, убитые или вконец ослабленные люди. На предприятиях и кое-где в квартирах оставались телефоны, так что люди дозванивались. Из поликлиник врачи иной раз приходили на второй, на третий день, а мы приезжали сразу, оказывали первую помощь, развозили людей по госпиталям.

Трудно было, конечно, но всё бы ничего, если б силы не уходили слишком быстро. И знаете, женщины оказались крепче мужчин. Даже самые крепкие мужики не выдерживали голод, а мы держались, хотя получали 250 граммов хлеба, да в день дежурства нам выдавали дополнительно кое-какие продукты.

Дежурить приходилось по несколько суток подряд. Правда, можно было и отказаться, сказать, что хочешь немного отдохнуть.

Кстати, расскажу вам один случай. Однажды я дежурила двое суток подряд, и меня попросили остаться на третьи. Я, вообще-то, никогда не отказывала, а тут почему-то не согласилась. И что вы думаете — машина, на которой я обычно работала, попала под обстрел. Все погибли. Вся бригада…

Я ведь, когда училась в школе, боялась проходить мимо того дома, в котором умер человек. А в блокаду идёшь по улице, видишь — человек падает. Но проходишь мимо, потому что у самой сил немного, начнёшь его поднимать — сама упадёшь. И тогда всё, конец.

В конце марта мой организм начал сдавать. Пошла за хлебом, встала в очередь и вдруг упала в обморок. А когда глаза открыла, смотрю, надо мной милиционер наклонился, спрашивает: «Где твои хлебные карточки?». А я их как зажала в руке, так даже в обмороке и держала, потому и не украли…

Так до апреля и дожила. 18-го числа наш институт эвакуировали. Добирались до Пятигорска долго, несколько недель. Но когда доехали, нас там накормили горячим супом. Какое же это было чудо!

Лидия Николаевна Глебова

— Война застала меня в детском доме под Москвой. Большинство из нас сразу же решили: пойдём в армию добровольцами! Отправились в военкомат подавать заявления. Я в своём написала: «У меня нет родителей, но у меня есть Родина-Мать, которая меня воспитала, и я готова отдать за неё свою жизнь». А мне говорят: «Получай направление в Военно-Морскую школу. Будешь учиться на радиста». И уже оттуда, из школы, меня отправили на Ленинградский фронт.

Нас было в той группе 20 девушек-морячек, полторы недели мы добирались до Ладожского озера, и там ещё трое суток ждали катер. Сухой паёк у нас за это время закончился, выскребали остатки каши из котелков, запивали водой из озера. Сначала и не заметили, а потом увидели — там трупы плавают…

Наконец, катер пришёл. Командир приказал: «Первыми на борт поднимаются девушки-морячки, а потом, сколько возможно, солдаты». Тогда ведь наши готовились к большому наступлению, поэтому на катер поднялось столько солдат, что невозможно было даже повернуться, стояли плечом к плечу.

Да, чуть не забыла, ещё ведь на борту были мешки с сахаром для ленинградских детей — такой получился перегруз, что по сей день не пойму, как мы не затонули. Но как-то переправились.

Сошли на берег — и пешком по лесу. Тьма кромешная, а нас ведь предупредили, что можем столкнуться с немцами, вот мы на всякий случай и приготовили своё единственное оружие — перочинные ножички. Я понимаю, это выглядит смешно, но другого у нас не было.

Нам повезло, прошли, никого не встретив, а когда добрались до Ленинграда, нас сразу отправили в санпропускник. Разделись мы догола и — в баню. Представляете картину: идут по двору 20 совершенно нагих девушек, а ведёт их мужчина. Стеснялись, чего уж тут говорить, но солдат, он и есть солдат…

Одним словом, получила я направление в штаб дивизии Балтфлота, на передвижную радиостанцию 11-АК, она находилась в Петропавловской крепости. Объяснили: «Твоя задача — держать связь с артиллерийскими полками, а также с кораблями, которые находятся в море и на Неве».

Прибыла я на место назначения, а там одни мальчики 1917-21 годов рождения. Встретили меня без восторга, ухмылялись: «Эрзац прибыл!». Правда, когда увидели, что я несу вахту наравне со всеми, начали относиться совсем по-другому, всё показывали, рассказывали. И, кстати, первым делом предупредили: «Не надо бояться свистящего снаряда. Тот, который предназначен тебе, прилетит бесшумно»…

Вообще-то, мы по молодости лет были какие-то бесстрашные, не особенно даже и думали о том, что в любой момент могли погибнуть. И ведь гибли, каждый день гибли…

Нина Михайловна Товажнянская

— Пока не закрылись школы, я, как все блокадные дети, училась. А в марте 1942 года поступила на курсы бухгалтеров и работала в Смольнинском отделении Коммунального банка. По вечерам и по выходным ещё помогала принимать раненых в госпитале и, как все, кто мог хоть сколько-нибудь передвигаться, убирала улицы.

Вообще, город старались хоть как-то привести в порядок. Когда в здание напротив Аничкова дворца попала бомба, в нём образовался огромный пролом. Так эту дыру сразу же закрыли фанерными листами, и «заплату» закрасили, чтобы фасад выглядел как настоящий — с колоннами и оконными проёмами…

Все отработанные часы заносились в специальную книжку. Но я хочу рассказать о том, чего многие, наверное, не знают.

Конечно, я была очень ослаблена, но всё равно ходила в Пушкинский театр. Здание во время одного из обстрелов довольно серьёзно пострадало, но в нём шли довоенные оперетты. И вот представьте: зима, лютые морозы, на улицах темнота, голод доводит чуть ли не до сумасшествия, а люди идут со всего города пешком, чтобы посмотреть спектакль.

Сидели в зрительном зале в пальто, шапках, в валенках, а артисты — в нарядных платьях, в лёгких костюмах и обуви на тоненькой подошве, чтобы танцевать и вообще выглядеть так, будто никакой войны и нет. Зрители, конечно, понимали, как им трудно, и очень за них переживали…

Одним словом, насколько бы ни было трудно и страшно, как бы тяжело люди ни переживали потери, жизнь продолжалась. Мы сажали в Екатерининском сквере не только овощи, но и цветы, и кустарники. Рассаду и семена собирали, клумбы устраивали у заводов, на площадях, в скверах — где только можно. Новую землю было не привезти, не было транспорта, поэтому пользовались драчёй — это такая металлическая сетка на раме, через которую просеивали землю, очищая её от корней и камней.

Честно говоря, я ведь до сих пор не могу вспоминать то время без слёз… И знаете, что ещё меня заставляет плакать? Салют!

Помню, шла в день своих именин — они у меня как раз 27 января — по Невскому проспекту. Вдруг слышу — взрывы. В первый момент жутко испугалась. А потом смотрю — небо озарилось разноцветными огнями. И тут же все закричали «Ура!..», да так, что аж воздух содрогнулся. Только тогда поняла — блокаду сняли…

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

1 × пять =