Собираясь брать интервью у отцов-основателей латвийской независимости, я решила: этого мало. Надо ещё поговорить с «русскоязычными негражданами». Задача вроде несложная, но всё пошло не так.
В здании Рижского вокзала, казалось, никто никуда не торопился. Даже наоборот. Окружив небольшую группу уличных клоунов, потенциальные пассажиры с удовольствием слушали бородатые российские шутки и складывали в выставленную шапку мелкие монетки.
Так-так, — подумала я, — вот, значит, как вынуждена зарабатывать в Латвии русскоязычная молодёжь… Однако после первого же заданного артистам вопроса моё предположение было разбито в пух и прах — клоуны приехали на заработки из Питера.
Но зато настоящим рижанином оказался пожилой водитель такси, который рассказал мне, что обосновался в городе ещё при Советах, когда служил в армии.
— Ну и как? Дали вам латвийское гражданство? — спросила я, надеясь на эмоциональный ответ.
И он последовал, хотя оказался очень далёк от того, что я ожидала:
— Да зачем оно мне? — откровенно удивился таксист.
Как всё непросто, подумала я. И моё мудрое умозаключение подтвердилось возле гостиницы. Пожилая тучная женщина сидела прямо на поребрике и, по-архангельски «окая», просила подать на пропитание Христа ради…
Кстати, гостиница, где я поселилась, — в самом центре латвийской столицы, называется итальянским отелем, но встречает посетителей оглашающим холл «русским шансоном».
Блюд национальной латышской кухни в меню гостиничного ресторана не оказалось, поэтому я решила прогуляться до какого-нибудь кафе и, найдя подходящее, устроилась за столиком, покрытым груботканой скатертью с фольклорным орнаментом. Молодой официант с лицом этнического прибалта сразу заговорил со мной по-русски.
Для меня это всегда загадка: почему нас безошибочно опознают в любой стране, куда бы мы ни приехали?.. Но едва я открыла стилизованное под старинную латвийскую газету меню, как всё стало яснее ясного. В нём кириллицей были прописаны «русские блины с икрой», «сибирские пельмени со сметаной» и «водочка под селёдочку».
Смирившись с ассортиментом, я сделала заказ и подошла к этажерке, где лежала свежая пресса. На самом видном месте красовался русскоязычный еженедельник. Передовица извещала о закрытии ещё одной школы в Риге, а подвал на той же первой полосе называл русскоязычные «телефоны доверия»…
В паре сотен метров от кафе оказалась крошечная православная церквушка. У её ворот наблюдался настоящий аншлаг. Засомневавшись, нет ли сегодня какого престольного праздника, я спросила выходившего из дверей молодого мужчину:
— Что за день сегодня? Почему столько народу?
— А тут всегда так, — сказал он и, в последний раз перекрестившись, открыл дверцу стоявшего рядом тёмно-синего «Лексуса»…
В тот же день я встретилась с человеком, написавшим когда-то «Декларацию о независимости Латвии».
— Скажите, — спросила я, — почему за всё утро я почти не слышала латышской речи?
— В этом нет ничего особенного, — ответил он. — Все молодые люди хорошо говорят по-латышски да ещё знают английский. Я вам больше скажу: русскоязычной молодёжи даже проще устроиться на работу. Так что у нас с этим всё нормально.
…Я уезжала из Латвии, мучаясь сразу двумя вопросами. Первый: как всё-таки живётся в Прибалтике «русскоязычным негражданам»? И второй: откуда в центре Риги взялся памятник Улугбеку и какая может быть связь между ним и Латвией?
Впрочем, одно было для меня ясно как день. Ни наши телепрограммы, зачастую представляющие жизнь русских в Латвии такой, какой она может быть только в аду, ни поверхностные двухдневные наблюдения заезжего журналиста — всё это ещё не основание, чтобы делать серьёзные выводы. Особенно, если дело касается проблемы межнациональных отношений.