В 1922 году петроградский ТЮЗ открылся спектаклем «Конёк-горбунок». С тех пор он не исчезал из репертуара. Сергей Шелгунов в разные годы сыграл в «Коньке» не одну роль, но ныне впервые — Царя.
— Сергей Алексеевич, то, что вы дослужились до Царя — это показатель качества артиста?
— Ну уж нет! Мне нравится моя привычная роль Спальника, и она не менее значительна. Но заболел артист Валерий Дьяченко. А я вроде рядом. Однако выяснилось, что совсем не рядом. Это новое для меня состояние. Да к тому же ситуация сложилась такая, что некогда было вживаться в роль.
Во времена ЗеЯ (Зиновия Корогодского — Прим. ред.) вводиться практически в любую роль было куда проще, так как он требовал присутствия всех артистов на всех репетициях, неважно, заняты они в спектакле или нет. Однако, как говорит мой любимый герой Джон Бентли в спектакле Адольфа Шапиро «Вино из одуванчиков»: «Времена меняются, и мы вместе с ними. И театр уже совсем-совсем другой».
— Значит, судьба стать царём. Вы верите в судьбу?
— Я фаталист. Стараюсь не прикладывать усилий, добиваясь каких-то целей. Не расталкивать никого локтями. Мама говорила: «Почему ты такой? Посмотри на других, как они умеют жить!». Но что делать? Другим я быть не умею.
— Вы в детстве были скромным ребенком?
— Да я и сейчас скромный. И вообще я не актёр.
— А кто же?
— Я созерцатель. Обломов. Во мне нет актёрского начала. Вот уже 45 лет, как я выхожу на сцену, и каждый раз это преодоление. Даже молодые актёры знают, что я ненавижу спектакли, которые начинаются с моего выхода. А их много. Я не знаю, что меня ждёт. Каждый раз как в омут с головой. Признаюсь, я… вообще не люблю выходить на сцену.
— Значит, когда идёт распределение ролей, вы сидите и думаете: хоть бы ничего не дали?
— Важно ли, что я думаю? Работы хватает! Март-апрель — все сплошь спектакли. Я постоянно в процессе. А насчёт ролей… Ну вот в «Гамлете» я бы хотел не Гамлета сыграть, а его друга Горацио. То есть кого-то рядом с главным персонажем. Хотя мне не предлагали ни того, ни другого.
— Как же вас занесло в эту профессию?
— Не знаю. Но в детстве у меня был настоящий трепет перед занавесом: какие тайны за ним скрываются? Как в сказке про Буратино — за нарисованным котлом находится волшебная страна. Зазеркалье! Меня буквально выгоняли из зрительного зала Кировского театра. Да из многих других залов тоже выгоняли — в детстве мама и папа часто водили меня в театр, а бабушка ещё и в цирк.
— Ваши родные были связаны с искусством?
— Я совсем не из театральной семьи. Мама была инженером-конструктором, папа, прошедший фронт, занимался изготовлением очков. Однажды на поклонах после спектакля «Учитель ритмики» Владимира Туманова (на днях мы прощались с этим выдающимся режиссёром — Прим. ред.), у меня из нагрудного кармана выпали очки в круглой цейсовской оправе, когда-то подаренные папой, — они нужны мне были для роли. Рьяная поклонница, устремившаяся на сцену с букетом, наступила на очки и раздавила их. Символично — это был как раз последний показ, спектакль потом сняли. Папы уже не было в живых, и очки его погибли. Я тогда подумал, что главное, наверное, не вещи, которые остаются нам от наших близких, хотя я лично очень трудно прощаюсь с семейными реликвиями, главное — память, которую мы несём в голове, в сердце.
— Из недавних премьер ТЮЗа — ремейк пьесы Евгения Шварца «Сказка о потерянном времени». Эта работа по душе?
— Спектакль рождался очень интересно. Мы такие ходы сочиняли вместе с режиссёром Ириной Кондрашовой! Это могла быть история не столько о детях, которые потеряли время, сколько о стариках, которые прожили здесь жизнь. О наших старых артистах ТЮЗа.
Чем отличался Зиновий Корогодский? Детские спектакли никогда не были только детскими. Там была всегда взрослая философия. Не знаю, насколько у нас получилось этот спектакль нагрузить ещё другими смыслами. В зонгах Михаила Бартенева есть ирония и подоплека. В то же время шестилетним детям не скучно — много музыки и танцев. Отличная сценография и костюмы.
Я играю одного из Волшебников — Мастера Скуки и Ничегонеделания. Там интересное взаимодействие с современными детьми, увлечёнными гаджетами. Это дети, теряющие время. Сцена вся в тикающих, бьющих, мигающих часах разного калибра. Я обращаюсь к часам, как Гаев в чеховском «Вишнёвом саде» к шкафу: «Многоуважаемые часы!». Радик Галлиулин играет Домового, на которого времени как раз и не хватило. Тут уже тема Фирса, забытого в заколоченном доме.
— Возможно ли вырасти актёру на детских спектаклях?
— Ещё как возможно! Там есть свобода творчества. Когда учатся, не берут на первом курсе «Гамлета». А вот в сказках позволительно проявить себя по-разному, это такое распахнутое доброе хулиганство, с юмором, со смыслом. В сказках можно выявить натуру артиста, которая выплескивается в простых эмоциях и реакциях. Потом уже легче браться и за взрослые спектакли.
— Ваши любимые спектакли в ТЮЗе?
— Их очень много! И не обязательно это те, где я занят. Люблю «Белоснежку и семь гномов». Очень хороша была «Датская история», такой осовремененный и очень остроумный «Гадкий утёнок» Андерсена. Но жаль, уже снят с репертуара. Очень люблю постановку Ивана Орлова «Лев, колдунья и платяной шкаф», где поднята тема смелости и трусости, подлости и благородства. Я играю там Профессора и Деда Мороза. А из спектаклей для взрослого зрителя — «Носороги», «Вино их одуванчиков», «Вниз с горы», «Алые паруса».
— А я бы вас отметила в «Бешеных деньгах». Вы там фееричны! Откуда столько энергии, когда спектаклю уже 17 лет?
— Я обожаю этот спектакль. Хотя играть там не только наслаждение, но и очень-очень тяжёлый труд. Я после поклонов вывешиваю абсолютно мокрые свои рубашки и пиджаки… Откуда энергия? Не знаю. Отличная пьеса и прекрасный режиссёр Александр Кузин. Геометрия спектакля, выверенность каждого шага на сцене за столько лет не поменялась ни на сантиметр, и при этом наши персонажи живые, мы наполняемся новым пониманием себя и роли. Я был бы счастлив работать с Кузиным и в других постановках.
— Двадцать лет вы в жюри детского театрального Брянцевского фестиваля. Не устали?
— Нет, мне нравится. У детей есть чему учиться. Я совершенно искренне говорю: дети в школьном коридоре безо всяких декораций сделали те же самые рассказы Чехова, что идут и у нас, и не менее убедительно. Они всем сердцем верят в то, что делают. Жаль, что у многих артистов с годами это качество утрачивается.
— Какую роль сегодня играет ТЮЗ в жизни детей?
— Эта роль изменилась. Очень верно наш худрук Адольф Шапиро сказал: театр не должен воспитывать. Главное — впечатление, рождённая эмоция, никаких назиданий. Наши дети сами способны сделать выводы.
— Трудно этому следовать?
— Мне — нет. Я, кстати, не люблю назидать и делать замечания. Учился этому у покойного Игоря Георгиевича Шибанова, нашего народного артиста. Он мог подойти, деликатно сказать: «Я думаю, тебе лучше вот так сделать». Если собеседник не воспринимал, он больше не считал вправе советовать. Да и что, мы сами всегда на высоте? Все же могут мимо нот петь.
А ещё я могу позавидовать хорошей игре и сказать об этом. Наш мюзикл «Лёнька Пантелеев» я не очень принимаю, но как там работает Ваня Батырев — это высший пилотаж! Я бы так не смог. Никогда. Артист на сцене — это не только текст, он держит в башке всё — и как повернуться, и как стоять, и как себя держать, когда, к примеру, не пошла фонограмма или партнёр забыл слова…
— Вы счастливы?
— Да. Я очень тяжело иду на службу, всегда. Я — лодырь, я тот самый Мастер ничегонеделания. Но я благодарю Бога за то, что у меня есть эта работа. И чем дальше, тем сильнее я чувствую правильность сделанного мной выбора. Не с первого раза ведь я поступил в театральный. Чтобы год не терять, успел поучиться на энергетика-машиностроителя. К радости родителей. Но очень быстро понял, что это абсолютно не моё. И снова устремился в театральный институт. Когда я попал на курс к Корогодскому и узнал, что Зиновий Яковлевич — это ТЮЗ, то понял: выбор мой неслучаен.
Я счастлив играть в спектаклях для детей. К тому же я всегда мечтал о работе, которой я мог бы заниматься круглые сутки. Так и случилось. Даже когда я лежу на диване, я всё равно работаю.
Фотографии предоставлены Театром юных зрителей им. А.А. Брянцева
