Книга Константина Фрумкина «Сквозные мотивы русской драматургии: от Грибоедова до Эрдмана» наверняка заинтересует думающего читателя. Она — про старые русские вопросы, которые и сегодня актуальны.
«Кого любить, кому же верить? / Кто не изменит нам один?» — задавался вопросом Александр Пушкин в «Евгении Онегине». И сам же через несколько строк отвечал: «Любите самого себя».
Сколько раз записные пушкинисты пытались истолковать и перетолковать этот императив! Мол, совсем не то имел в виду Александр Сергеевич, что вычитывает из его строк неискушённый читатель. На самом деле иронизировало «солнце русской поэзии» над доверчивой аудиторией. «Подкалывал» Пушкин, говоря современным языком, публику. Потому как не может же герой множества школьных учебников оказаться записным гедонистом.
Не может и не хотел. Потому что попытка любить себя самого оказывается едва ли не сложнее приступа к иному модусу существования — любви к ближнему своему. В этом меня ещё раз убедили рассуждения Константина Фрумкина. На сравнительно небольшом пространстве — менее трёх сотен страниц — он разбирает десятки пьес, написанных русскими драматургами за полтора века. Грибоедов, Гоголь, Островский, Сухово-Кобылин, Лесков, Салтыков-Щедрин, Толстой, Писемский, Чехов, Эрдман — писатели разные, оригинальные, узнаваемые едва ли не по одному абзацу текста. Но вместе с тем всех их объединяют одни и те же фабульные ходы, сюжетные принципы, психологические пружины, которые подвигают к действию персонажей. Или же, напротив, обрекают их топтаться на месте.
Так, по убеждению автора исследования, сходны сюжеты трёх пьес, знаменитых, любимых актёрами, режиссёрами и публикой, но разделённых десятилетиями. «Ревизор» Николая Гоголя, «На всякого мудреца довольно простоты» Александра Островского и «Самоубийца» Николая Эрдмана разрабатывают один и тот же мотив. «Важнейший момент их сходства, пишет Фрумкин, — совершенно очевиден: главный герой этих пьес вольно или невольно выдаёт себя не за того, кто он есть на самом деле, и водит за нос остальных персонажей». Принцип обмана — лишь один из тех, на которых строятся русские пьесы. Фабула, то есть драматическая интрига, может разниться, но сюжеты аукаются.
Вернее, даже не сюжеты, как способ рассказа, а методы осмысления, «управляющая идея», по выражению сценарного гуру Роберта Макки. Самозванство мы упомянули, дальше идут герои-невидимки, те, о которых только говорят и которых напрасно ждут, как Годо у Сэмюэла Беккета. Мотив маленького человека, который в русской драматургии трансформируется по законам сцены — женщина выбирает между слабым мужчиной и сильным. Предпочтение отдаётся, разумеется, второму. Такую ситуацию, утверждает Фрумкин, «невозможно найти среди наиболее известных драм европейских мастеров».
Перечислять можно ещё многое, но самым главным мотивом, на мой вкус, оказывается — невозможность самостояния. Нет своего места у персонажей русской драмы, не могут они существовать сами по себе, даже любить самих себя. Большую часть сценического времени они заняты тем, что ищут человека, которому могли бы вверить своё бытие. «Мотив коллективной экзистенциальной зависимости» звучит во многих пьесах, вызывает смятение у персонажей разных по возрасту и положению. Таких, как Иван Войницкий, дядя Ваня из одноимённой пьесы Антона Чехова. Мы привыкли видеть в нём скромного трудягу, потратившего всю жизнь на безропотное служение знаменитому родственнику. Но возможен, оказывается, иной угол зрения. Тогда заметно, что упорный и деятельный человек только маскирует своей внешней активностью внутреннюю пустоту. Такой индивид влачит лишь одномерное существование, как определил этот образ жизни Герберт Маркузе.
Дядя Ваня, утверждает Константин Фрумкин, взваливает на профессора Серебрякова ответственность за своё «неделание». Он обвиняет зятя в том, что тот не оправдал его ожиданий. Что кумир его жизни оказался вылепленным из глины. Но одна ли статуя виновата в том, что сделалась симулякром — образом Бога? Символом того, что не имело образа уже изначально.
Персонажи русской драматургии депрессивны, они надорвались от тяжести жизни, потеряли способность действовать. Надеются на то, что приедет кто-то, рассудит, покажет, научит. Выведет или, скорее, выпихнет на верный путь.
Экзистенциальная зависимость индивида проявляется в стремлении присоседиться к сильному человеку. Коллективная же зависимость подобного рода находит выход в поклонению вождю, лидеру. Но кем на самом деле обернётся этот сверхчеловек — Данко или Хлестаковым, зависит ещё и от нас самих. Вспомним горькие строки Александра Твардовского о Сталине и сталинщине:
Но кто из нас годится в судьи —
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста.
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?
Мы возводим тиранов на престол, мы свергаем тиранов, но снова подаём им венок лавровый и вид на царствование. И так по кругу бежит, бежит наша социальная жизнь.
Разорвать эту дурную бесконечность возможно лишь одним способом — отыскать опору в самом себе. Любить самого себя, доверяться самому себе — на самом деле истинный модус нашего существования. Самостоянье человека — та самая тайная свобода, которую и проповедовал Александр Пушкин: «для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…» Формулируется задача вроде бы просто, но, поди, попробуй её реши!
…Современный человек пытается переформатировать неприглядное своё существование тем, что постоянно переустраивает общество и государство. В крайнем случае, терзает друзей и родственников. Но, может быть, стоит оборотиться на самого себя? Отыскать опору внутри собственной личности?..
