Коварный Sars-Cov-19 многое изменил в нас и вокруг, даже правила благопристойности. Более того, он стремится отменить другие болезни. Правда, пока только в чиновных циркулярах, а не в жизни.
В докоронавирусные времена публично обсуждать свои болячки считалось не приличным. Зачем кому-то, кроме близких, знать температуру вашего тела, значения артериального давления, уровень сахара в крови или белка в моче? Всё это очень интимная информация, не зря же была изобретена медицинская тайна.
Коронавирусная инфекция, борьбу с которой превратили в некое «общее дело», священную войну за выживание человечества, всё переменила. Люди с положительным тестом на «корону» в открытых лентах в соцсетях делятся самыми сокровенными подробностями о состоянии своего здоровья. Многие даже превратили историю собственной болезни в некое подобие сводок Информбюро: «температура ртутным градусником под левой подмышкой 37,3, под правой — 37,2, систолическое давление — 80, диастолическое — 130, сатурация — 99».
Никогда не читала ничего подобного, разве что в учебнике истории о ежедневных отчётах о состоянии товарища Сталина в первых числа марта 1953 года. А теперь сплошь и рядом. Я даже знаю, что уровень сатурации не измерить, если ногти покрыты гель-лаком.
Вот что коронавирус, гадость творящий, делает!
С другими болезнями — не то. Их просто почти отменили, когда выступали в Крестовый поход против уханьской чумы. В циркулярах, которые издавали чиновники от здравоохранения, главным словом было «запретить». Когда запретили плановый приём в поликлиниках, публика — особенно с хроническими заболеваниями — забеспокоилась. Её даже успокаивали по телевизору медицинские функционеры в масках. Мол, просто так по врачам шляться не стоит, но пациенты с социально значимыми заболеваниями, в том числе опасными для окружающих, поликлиники могут посещать.
Ещё обещали пускать в поликлиники тех, у кого самочувствие так ухудшилось, что есть угроза жизни, а также при обострении хронической болезни. Кроме того, собирались устроить отдельные входы в медучреждения для здоровых и отдельные — для больных. Правда, непонятно, как будут отделять агнцев от козлищ, кого и по каким критериям причислять к смертельно больным и откуда возьмётся второй вход, скажем, в нашей районной поликлинике, расположенной в старом доходном доме? С социально значимыми и общественно опасными хворями тоже не было ясности, лучше бы составили перечень.
Снять непрояснённые вопросы мне помогли сама жизнь и пенёк на дачной тропинке, споткнувшись о который, я пропорола голень. Ранка небольшая, но довольно глубокая. Кровь я остановила собственными силами и, скорее всего, предоставила бы рану её собственной судьбе, но, когда вернулась в город и показала пораненный голеностоп дочери, та погнала меня к врачу.
Было уже почти девять вечера, но в мирные времена травмпункты работали круглосуточно, может и война с коронавирусом это не отменила? Я запаслась медицинской маской и отправилась. Травмпункт у нас работает в том же здании, что и поликлиника, маршрут знакомый. На душе было тревожно. Первый визит к врачу с момента, как все ушли на фронт против SARS-CoV-2.
По ту сторону тяжёлой резной двери обстановка была вполне мирной — за стеклом вахтёрской дремал рыжеусый мужчина неопределённого возраста. Он вяло кивнул, когда я сказала, что в травму.
На втором этаже возле кабинета травматолога было не слишком людно и тоже обстановка не очень-то фронтовая. Кто-то в маске, кто-то без, перчаток не было ни у кого. Все мирно ждали своей очереди. Я встала в уголке и тоже ждала, хотя мне было как-то неловко среди всех этих людей на костылях, с гипсом и перебинтованными «шапочкой» головами.
Вероятно, мой не травмированный облик насторожил и медсестру (без маски), появившуюся с охапкой бумаг из перевязочной. В ответ на вопрос, я, слегка стесняясь малозначительности повода для визита и ссылаясь на дочь, которая заставила, показала ранку и была признана достойной внимания доктора.
Молодой врач-травматолог (маска — факультативно, на подбородке), быстро осмотрел голень, решительно ощупал границы раны и начал заполнять историю болезни — что, как, когда? А я, отвечая на вопросы, размышляла, почему большинство травматологов мужчины? Диагноз был прост: инфицированная рана голени. Лечение тоже простое — три дня антибиотиков, повязка с мазью, тоже с антибиотиками и направление к хирургу, который на следующий день принимает с девяти утра до восьми вечера.
Медсестра в перевязочной быстро обработала рану. Спирт, хлоргексидин, старая, добрая зелёнка, левомеколь, бинт. Заодно посетовала, что бинтов выдают всего десять упаковок на смену и ещё требуют отчёта о расходниках.
Домой я вернулась довольная, и дочь тоже осталась довольна оказанной мне медпомощью.
Поскольку врач в своём заключении признал меня трудоспособной, я честно отработала день на удалёнке и к хирургу отправилась ближе к семи вечера, причём расслабленная. Атмосфера травмпункта так на меня подействовала, что даже маску забыла. Меня не насторожило даже то, что получить номерок к хирургу по электронной записи не получилось. Ни через госуслуги, ни через поликлинику.
Едва переступив порог всё того же здания, я поняла, что война с коронавирусом в разгаре. Мне навстречу с возгласом «Поликлиника на карантине, введён масочно-перчаточный режим!» бросилось существо в противочумном костюме, респираторе и очках. Вход в регистратуру был затянут красно-белой ленточкой. Я поспешно прикрыла лицо шарфом и выкрикнула в ответ:
— К хирургу, по направлению! — и протянула бумажку.
— Чьему направлению? — поинтересовалось существо. Судя по голосу, всё же женщина.
— Травматолога!
— Хирурга — нет!
— В травмпункте сказали, что он сегодня до восьми!
— Нет! Завтра!
— Тогда я возьму номерок. — Я сделала робкий шаг в сторону регистратуры.
— Номерков нет! Так приходите, с направлением! — Существо аккуратно теснило меня к резной парадной — выходу из поликлиники.
Да-да, весь диалог был на повышенных тонах. Хотя бы потому, что общаться спокойно через респиратор и шарф крайне затруднительно.
Сценарий следующей попытки исполнить предписание врача и посетить хирурга в поликлинике был несколько иным. Меня опять встретило существо в полном противочумном облачении и в ответ на текст «К хирургу по направлению!» ткнуло в сторону моего лба электронным пистолетом-термометром и посторонилось, отведя в сторону красно-белую ленточку.
Регистратура была перегорожена металлическими скамейками, которые, очевидно, должны были мешать «просто шляться по врачам». Однако окошечко регистратуры было открыто. Другая медсестра уже просто в халате и полуспущенной маске глянула на моё направление и сообщила, что хирурга нет. Но будет. Во вторник (разговор шёл в пятницу), с десяти утра до… Тут сестра засомневалась — до шести или до половины седьмого?
Сейчас, когда я пишу эти строки, я не знаю, будет ли хирург во вторник «до шести или до половины седьмого». Проверим.
Зато я знаю совершенно точно — война с коронавирусом в Петербурге ведётся. Но строго по расписанию, с 9 утра до 8 вечера. Противокоронавирусной оснастки хватает только для бойцов на передовой, которые охраняют входы в поликлиники. Остальные воюют, чем есть, или дезертировали, как тот хирург, к которому я пока не попала.
А ещё я знаю, как здорово, что у нас пока остались травматологи и их верные медсёстры, которые, в отличие от медицинских чиновников, знают, что, кроме коронавируса, есть и другие сейчас немодные хвори. Люди падают, ломают руки и ноги, обвариваются кипятком, наступают на гвозди и, как это ни прискорбно, дерутся. Им тоже нужна помощь здесь и сейчас, а не тогда, когда все вернутся с фронта. И они помогают. Не обращая внимания на модную уханьскую заразу.