Что такое свобода? Какой она была в истории человечества? Какая свобода способствует развитию государства, общества и личности? В России такие вопросы и теперь, в XXI веке, вне общественного внимания.
Феномен толпы
Человек устроен очень странно.
Ходить, а тем более бегать на двух задних конечностях, вместо четырёх, неудобно, а быстро вообще не получается.
Непонятно, зачем нужен большой палец на передних конечностях, который противопоставлен остальным четырём и гораздо сильнее их.
Безволосое тело в условиях дикой природы, а также холода, жары и резкого перепада температур — большая помеха.
Ресурсы мозга, значительно превосходящие повседневную потребность, — необъяснимое расточительство природы.
Неясно, отчего во всех человеческих популяциях численность леворуких примерно одинакова —5–9 процентов.
Наркомания была свойственна ещё гоминидам, но зачем, если она отравляла зарождающееся сознание и разрушала генотип?
Почему те же гоминиды, в отличие от всех других млекопитающих, могли спариваться круглый год?
…Все эти и некоторые другие загадки в природе современного человека и его предков попытался объяснить Игорь Ачильдиев, мой отец. Он создал теорию пратолпы, самого сильного и страшного коллективного хищника, который был хозяином Земли нескольких миллионов лет. Эта теория во многом объясняла тёмные эпохи антропосоциогенеза, а, кроме того, и некоторые особенности современного человека.
В книге И. Ачильдиева «Власть предыстории» (1990) фазы образования, действия и распада пратолпы описаны так.
Сперва «идёт касание друг друга локтями и плечами, обмен взглядами, жестами, обрывками фраз, выкриками, которые возбуждают… Постепенно возбуждение достигает большой силы, наступает сумятица, толкучка»
Затем наступает вторая фаза: «…в скоплении… пробегает “искра страсти”, одно чувство охватывает всех. …Способом передачи “искры страсти” служат… выкрики, жесты, телодвижения, песни, вопли. …Толпа обретает строй: она выглядит как единый организм, обладающий единообразностью поведения»
Следом третья фаза: «…бег и разрушение. …Разбить, уничтожить, разнести по камешку, истребить, убить, разорвать — всё это с огромной силой и скоростью…
Но, наконец, эмоция насыщена. <…> Наступает четвёртая фаза — веселье, бурный хохот, насыщение найденной пищей (сырым мясом, кусками только что убитого и т.п.), сексуальное удовлетворение. <…>
Но и этот период проходит! Наступает итоговая фаза — растолпление, раскучивание. В душе у каждого полное опустошение, упадок умственных, физических и эмоциональных сил. Возвращается и прежнее ролевое поведение» [4. С. 107–108].
Теперь понятно, почему человек поднялся на задние конечности: поодиночке так ходить и бегать и вправду неудобно, но в тесной толпе — лучше не придумаешь.
Большой палец руки противопоставлен остальным и так силён — чтобы зажатым в кулаке острым зубилом наносить мощный удар по врагу сверху вниз.
Безволосое тело — чтобы не просто чувствовать несущихся рядом, но и подзаряжаться возбуждением друг от друга.
Мозговые и физические ресурсы резко превышают повседневную необходимость — потому что в толпе эмоциональное напряжение достигает такого накала, который требует большого мозга и одновременно позволяет умножить силы.
Примерно одинаковый процент левшей в каждой популяции — потому что именно столько бежит в группе слева.
Отсутствие биологических ограничений при спаривании и тяга к одурманивающим растениям продиктованы тем, что после растолпления наступает сильное эмоциональное опустошение и упадок сил, возникает необходимость отвлечься, забыть только что пережитое…
Это объясняет и некоторые другие загадки нашего далёкого прошлого, в частности — откуда в древних мифах, языческих религиях разных народов появились многоголовые и многорукие существа — всемогущие, страшные, требующие жертвоприношений.
Не очень понятно другое. В наши дни мы сталкиваемся с проявлениями, в общем-то, тех же толповых эффектов — на трибунах футбольного стадиона, среди слушателе-зрителей на рок-концерте, в рядах сегодняшних американских погромщиков… Неужели пратолпа дожила до наших дней?
Учёные начали активно разрабатывать теорию толпы ещё на рубеже XIX–ХХ века, когда во многих странах народные массы стали выходить на авансцену истории. Труды одного из основателей физиологической психологии Вильгельма Вундта, врача и социолога Гюстава Лебона, социолога и психолога Габриэля Тарда, юриста и медика Сципиона Сигеле, основоположника психоанализа Зигмунда Фрейда и других исследователей давно уже признаны классическими.
Но и в работах классиков нет исчерпывающе ясных ответов на вопрос: что же в наши дни заставляет людей сбиваться в толпу? Однако есть вполне определённые догадки. Вот всего две характеристики современной толпы.
Гюстав Лебон: «…индивид в толпе приобретает… сознание непреодолимой силы, и <это> сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не даёт волю, когда бывает один. <…> Чувство ответственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов, совершенно исчезает в толпе» [11. С. 135–136].
Серж Московичи, французский психолог второй половины ХХ века: «Моральные запреты исчезают, господствуют инстинкт и эмоциональность. Человек-масса действует как автомат, лишённый собственной воли. Он опускается на несколько ступеней по лестнице цивилизации. Масса импульсивна, изменчива, легко возбудима. Будучи слишком доверчивой, она отличается недостатком критического ума. Её поведение определяется почти исключительно бессознательным. Она думает образами, порождаемыми один из другого ассоциациями. Она не знает ни сомнений, ни колебаний, истинное и ложное не составляет для неё проблемы» [13. С. 290–291].
Иными словами, в толпе современный человек ощущает свою защищённость, вместе с тем всесилие и бесстрашие, а также необычайное возбуждение, в ходе которого мыслит образами, видениями, при этом он испытывает полное избавление от таких уз цивилизации, как совесть, чувство вины и ответственности. Это эйфория, момент счастья — освобождение. Свобода!
Правда, это свобода, возвращающая нас во власть предыстории. Фактически превращающая Человека разумного в предлюдей. Но не будем забывать: люди живут на Земле 50 тысяч лет, а гоминиды существовали 5 миллионов. Поэтому толповая свобода, то есть свобода, доставшаяся нам в наследство от доисторических времён, как бы мы ей ни ужасались, до сих пор встречается не так уж редко.
В катакомбах рабской ментальности
Об этом грустно говорить, но значительную часть своей жизни человечество провело в рабстве.
И Московия, а потом Россия — не исключение. Более того, как отмечает современный историк Евгений Стариков, «в обществах с классическим рабовладением обращение соотечественников в рабство вообще запрещалось, ибо было морально неприемлемо для социума. По этой причине страны, не имевшие прямого доступа к зарубежным источникам рабов, рабства вообще не знали (Япония, например). <…> Русь (а позднее и Россия) выступает здесь исключением из правил: …мы не заметим в правовых актах хоть какого-то намёка на сострадание к своим соплеменникам, попавшим в неволю, не найдём никаких ограничений на их закабаление (как на Древнем Востоке), а тем более запрета на их порабощение (как в Древней Греции и Риме)» [17. С. 258].
По мнению Ричарда Пайпса, рабы на Руси появились при Иване I, который в духовной грамоте назвал московское княжество собственной вотчиной, то есть собственностью, которая подлежит наследованию от отца к сыну вместе со всеми жителями [14. С. 63]. Было это в первой половине XIV века. А потом, как известно, было введено окончательное закабаление крестьян.
В 1861 году крепостные стали свободными, но после октября 1917-го в рабов превратилось всё население советской России, от дворника до наркома-министра. В стране был установлен тоталитарный режим, самое, если так можно выразиться, совершенное рабство.
Но даже тоталитарному режиму не чужда свобода — рабская свобода, которая проявляется, по крайней мере, в пяти формах.
Во-первых, это ментальная свобода — свобода думать, мечтать, строить планы, даже творить.
Вообще-то, всякое рабство — царство догматов, а догмат, согласно Людвигу Фейербаху, «есть не что иное, как ясно выраженное запрещение думать» [19. Т. 3. С. 136]. Но вовсе запретить думать невозможно. И хотя мысли, чувства, мечты в условиях рабства несвободны, изуродованы рабской средой и пропагандой, они всё же существуют.
Во-вторых, утеснённая свобода.
Всякая свобода, даже в самом открытом обществе, имеет свои границы, но при рабовладении эти границы резко сужены, а при тоталитаризме они, образно выражаясь, скроены и вовсе строго по фигуре. Один шаг в сторону — и в тебя стреляют без предупреждения. При такой узости пространства свободы надо очень хорошо чувствовать, чтó тебе дозволено, какова должна быть степень проявлений твоего послушания, что можно говорить в присутствии самых близких, надёжных друзей, а что при случайных знакомых или вовсе незнакомых людях.
В таком обществе распространено предельное сужение и физической свободы. Это вынужденное пребывание в скученности — в тесной избе, в казарме, в общежитии, в коммунальной квартире, в тюремной камере, в лагерном бараке, в нескончаемых очередях, в битком набитом общественном транспорте… Фёдор Достоевский признавался, что, находясь на свободе, не мог даже «…представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу ни одной минуты не буду один? На работе всегда под конвоем, дома с двумястами товарищей, и ни разу, ни разу — один!» [8. Т. 4. С. 11].
В-третьих, катакомбная (подпольная) свобода. Она свойственна, в первую очередь, интеллектуалам — тем, кто пишет в стол, распространяет сам- и тамиздат, прибегает к эзоповому языку, читает слепую седьмую закладку «непроходных» стихов…
В-четвёртых, мнимая свобода. Современный исследователь Владимир Иошкин определил это состояние как «…бытие человека в сфере несвободы с сознанием того, что он существует в условиях свободы. Это своеобразная свобода от свободы. Это зомби, раб, умиляющийся своим рабским состоянием» [9. С. 51].
Наконец, в-пятых, извращённая свобода. Конечно, и на четырёх предыдущих формах свободы лежит явная печать извращённости, но всё же отдельная дефиниция необходима — хотя бы для того, чтобы определить ещё, по крайней мере, три уродливых проявления рабовладельческого общества.
Одно из них — патернализм, который Иммануил Кант назвал «самой величайшей деспотией, какую только можно себе представить» [6. С. 167]. Губительная суть патернализма в том, что продавая свои свободы, а фактически себя за чечевичную похлёбку, люди развивают в себе иждивенческие черты, убивают в себе способность к объективной самооценке, инициативу, ответственность. Им не надо совершенствовать свои орудия труда, повышать его производительность, заботиться об улучшении качества собственной жизни и вообще о завтрашнем дне, нести ответственность за близких и их будущее — все эти обязанности берёт на себя хозяин. И самое важное — раб опять-таки впадает в уверенность, будто такое существование и есть настоящая свобода.
Другое наиболее уродливое проявление рабства — юродство. Да, юродствовать — огромный риск, ведь для хозяина это всего-навсего развлечение, которое он может прекратить в любое мгновенье, лишив юродивого своего расположения, должности, даже головы. Но зато какой восторг удаётся испытать, открыто нарушая узкие границы свободы! Не случайно в России юродивые встречались во все времена и всюду, «…от нищего на паперти до генералиссимуса Суворова-Рымникского» [16. С. 186].
И третье проявление извращённой свободы — подмена понятия «свобода» понятием «воля», которую русский философ Георгий Федотов определял как «возможность жить, или пожить, …не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. <…> Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля — всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо» [18. Т. 2. С. 286].
…Все эти обрубки свобод делают жизнь общества искусственной, деформируют личность, причём не только раба, но и рабовладельца. Вот характерный пример. В 1740 году императрица Анна Иоанновна выпустила указ о возвращении из сибирской ссылки опального князя Александра Черкасского. В указе предписывалось: «Из Сибири его освободить, а жить ему в деревнях своих свободно без выезда» [2. С. 451–452]. Это «свободно без выезда» в устах хозяйки государства — наглядное свидетельство её менталитета.
Особенности традиционализма
Вот три цитаты — разные авторы пишут о разных событиях, а, по сути, об одном и том же.
Яков Гордин: «…все, кто отправлялся на Кавказ, служили, были включены в достаточно определённую систему. Речь шла о внутреннем самоощущении, которое давал принципиально иной мир, которое давало соприкосновение с носителями особой свободы… — свободы абсолютного самоуважения, осознания своей внутренней независимости, которая органично сливалась с независимостью внешней. Свобода как независимость» [7. С. 44].
Ольга Берггольц, из блокадных строк:
В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть как тень тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам [5. С. 470–471].
Григорий Померанц: «Я прошёл через всю войну и совершенно убеждён, что русский человек больше всего чувствует себя человеком именно у бездны на краю (а не в мирной добропорядочной обстановке …» [15.С. 91].
…Повторюсь, разные авторы, разные эпохи, разные темы… Но всюду речь об одном — о балансе между зависимостью от государства и свободой, когда человек ощущает себя суверенной личностью только там, где не действует всесильная власть, — на Кавказе, на войне, «у бездны на краю»… К этому можно добавить надолго задержавшиеся в России дуэли, поистине болезненную страсть к печатному слову (как при сочинительстве, так и при чтении), любовь к появившимся в середине прошлого века собственным дачам, увлечение домашним творчеством, «диким» туризмом, коллекционированием…
Ханна Арендт определила этот вид свободы как производный, «…в том смысле, что <он> всегда предполагает отступление из мира, где свободу отвергли, во внутреннее пространство, куда никто другой доступа не имеет» [3. С. 222].
Ещё этот вид свободы называют восточным. Именно такую свободу предлагают старые мудрые книги Востока. Вот, например, что говорится в «Бхагавадгите», одной из позднейших книг «Махабхараты»: «Когда через дебри заблуждений пройдёт твой разум, ты достигнешь свободы от предписаний закона» [1. С. 91].
Итак, суть ясна: это эскапистская свобода, для которой характерна внутренняя эмиграция.
Вот только идеалы свободы определяются, наверное, в зависимости не от географических, а от исторических трансформаций. Поэтому в данном случае правильнее было бы говорить не о восточной, а о традиционалистской свободе, то есть свойственной традиционалистскому обществу, поддерживаемому авторитарной властью.
Формы этой свободы довольно просты. Они продиктованы выстраиванием повсюду, где только возможно, такого соотношения между зависимостью и свободой, которое позволяет уходить от властных регуляторов, причём как можно чаще и как можно дальше. В экономической сфере эту свободу обеспечивают малый бизнес — зачастую полу- или вовсе нелегальный, а в социальной — широкий круг родственников, друзей, нужные люди в тех или иных структурах местной власти и госучреждениях (в больнице, вузе, военкомате, театре и т.д.).
Всё это имеет наивысшую ценность, поскольку в авторитарном государстве не развито институциональное устройство. Не удивительно, что наглядные свидетельства традиционалистского общества — это нежелание людей менять место жительства, даже если там выше зарплата и лучше условия труда (ведь это разрушит все связи), любимое времяпровождение за столом в дружеской компании или в бане с приятелями…
От Хартии вольностей — к правовой свободе
Что бы кто ни говорил, в последние десятилетия мы стали жить свободнее, чем в СССР. Правда, не все и, в первую очередь, проживающие в крупных городах.
Тем не менее, в реальной повседневности, на бытовом уровне, мы по-прежнему часто ощущаем себя бесправными и несвободными. Это происходит в отношениях с представителями администрации по месту работы, с чиновниками, полицейскими, сотрудниками ЖКХ, в поликлиниках и больницах, в судах…
Кстати, и при советской власти было примерно то же. Даже более того: человек — каждый день! — чувствовал себя ущемлённым, сталкиваясь с торговлей и сферой услуг, чего теперь, слава Богу, уже почти не бывает. Выходит, и тут мы теперь стали хоть чуть-чуть, но всё же свободнее.
А могли бы сегодня иметь больше свобод?
Вероятно, да. Если бы вопросы свободы в нашей советской истории стояли на первых местах общественной повестки — в подпольной печати (там- и самиздатской), на интеллигентских кухнях. Но эта тема мало кого интересовала.
В результате, когда в российскую Конституцию 1993 года были, наконец, внесены все свободы, которые есть в конституциях демократически развитых стран, абсолютное большинство россиян восприняло это как само собой разумеющееся. Мало кто задумывался над тем, что даже самые прекрасные конституционные статьи, если постоянно не бороться за их действенность, оказываются всего лишь красивыми лозунгами.
Да и теперь, на рубеже 2020-х годов, после того как на практике права сограждан оказались значительно урезанными, мало кто из нас осознал, что, в общем-то, так оно и должно было случиться, ведь ни один народ в тех странах, которые принято называть свободными, не получил свои свободы в один прекрасный день готовенькими, «на блюдечке с голубой каёмочкой». За них приходилось бороться веками.
Первый документ, признавший личные свободы, — Великая хартия вольностей — появился в Англии в 1215 году как итог далеко не шахматной борьбы феодалов с королём.
Но даже через три-четыре века в английских судах правил произвол, а высшие судебные инстанции, Звёздная палата и Верховная комиссия, служили страшными орудиями политических и религиозных преследований. Тем не менее, англичане не забывали свою Великую хартию и продолжали бороться. И в 1679 году парламент принял знаменитый Habeas Corpus Act — закон о неприкосновенности личности. Однако и после этого борьба не закончилась. Достаточно хотя бы вспомнить, что представляла собой Англия в XIX веке, во времена Чарльза Диккенса.
Не менее ожесточённые сражения за свободу велись и в некоторых странах континентальной Европы. Однако и тут всё шло не гладко. Даже к ХХ века самые продвинутые страны Европы так и не сумели достичь той свободы, которой по праву гордятся сегодня. К примеру, в той же Британии лишь в 1918 году был принят Акт о народном представительстве, который дал избирательное право всем лицам мужского пола по достижении ими возраста 21 года, фактически упразднив одновременно имущественные цензы, а в 1928-м появился Акт о равном избирательном праве, снизивший возрастной ценз для женщин с 30 до 21 года и впервые установивший равные избирательные права представителей обоих полов [10].
Параллельно на протяжении последних трёх веков в церквах, в университетских аудиториях и в тиши кабинетов шла другая борьба — за понимание того, для чего нужна новая свобода, каковы её потенциальные возможности, что может служить её защитой… Эта борьба питалась идеями Ренессанса, Просвещения, Реформации…
Когда в эпоху позднего Средневековья стали проявляться такие приметы капиталистических отношений, как конкуренция и техническая революция, «…особую значимость приобретали концепции, признающие непосредственную роль человеческой воли и человеческого старания» [20. С. 89]. И тут выступили Мартин Лютер, а следом Жан Кальвин. Их антипапское учение заключалось в том, что «…концепция веры и спасения основывается, в первую очередь, на собственных заслугах индивидуума, причём вся ответственность за содеянное лежит на нём самом, а не на власти, которая могла бы дать ему то, к чему он стремился и чего добился сам благодаря своим усилиям и старанию» [20. С. 90].
Светские учёные шли своим путём, шаг за шагом разрабатывая принципы нового государственного устройства, при котором всё больше свобод должно передаваться от правителей к рядовым жителям.
На этом пути, конечно, были свои ошибки. Сегодня даже в трудах столпов современной демократии читатель отыщет такие недемократические принципы, как неприкрытый европоцентризм, мужской шовинизм и нетолерантность.
Но какие бы ошибки и странности время от времени ни выходили из-под пера европейских мыслителей, общий вектор рассуждений неизменно вёл к главному: основа всех свобод — определяемая законодательством экстерриториальность личности. Или, как сказал Шарль Монтескье, «свобода есть право делать всё, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане» [12. С. 74].
Другими словами, хотя Десять заповедей — это свод запретов, на самом деле они расширяли свободу, ведь то же самое по отношению к тебе Господь запрещал делать и всем остальным.
Литература
- Бхагавадгита. Ашхабад. 1956
- АнисимовЕ. Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого. М., 2010
- АрендтХ. Что такое свобода? // Арендт Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли. М., 2014
- АчильдиевИ.У. Власть предыстории. М., 1990
- БерггольцО. Февральский дневник, поэма // Ольга. Запретный дневник (дневники, письма, проза, избранные стихотворения и поэмы Ольги Берггольц). СПб., 2010
- Берлин И.Два понимания свободы // Берлин И. Философия свободы. Европа. М., 2014
- ГординЯ. Ничего не утаю, или Мир погибнет, если я остановлюсь. СПб., 2008
- Достоевский Ф.М.Записки из Мёртвого дома // Полное собрание сочинений. В 30 т. Л., 1972
- ИошкинВ.К. Несвобода и свобода как формы рационального осмысления мира. СПб., 2005
- ЛафитскийД.В. Избирательное право Великобритании (институты и тенденции развития), кандидатская диссертация // http://lawtheses.com/izbiratelnoe-pravo-velikobritanii#ixzz3tq5zHjtP
- ЛебонГ. Психология толп. М., 1998
- Монтескье Ш.О духе законов // О свободе. Антология западноевропейской классической либеральной мысли. М., 1995
- Московичи С.Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М., 1996
- ПайпсР. Россия при старом режиме. М., 2004
- ПомеранцГ. Записки гадкого утёнка. М., 1998
- ПомеранцГ. Сны земли. М.–СПб., 2014
- Стариков Е.Н.Общество-казарма от фараонов до наших дней. Новосибирск, 1996
- Федотов Г.П.Россия и свобода // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В 2 т. СПб., 1991
- Фейербах Л.История философии. Собрание произведений. В 3 т. М., 1974
- ФроммЭ. Бегство от свободы. Минск, 1998