Личное. Сестрорецк моего детства

Не люблю Сестрорецк — многоэтажный, загазованный автомобилями, с дворцами за кирпичными заборами и нелепо торчащей среди Дубков статуей Петра I. В нём ничего не осталось от Сестрорецка моего детства.

Люблю Сестрорецк 1950-х, с пустынным Дубковским шоссе, паровозным дымом, кинотеатром «Прожектор», с заброшенным дотом и Камнями на берегу залива, с еще не сгоревшим домиком Михаила Зощенко и с кустами каринки и жасмина на тихих дачах.

Регулярное движение пригородных электричек с Финляндского вокзала началось 5 августа 1951 года. Мне было четыре года. Вместе с электричками появились высокие платформы, и теперь не надо было карабкаться по крутым неудобным ступенькам в те, ещё памятные, зелёные вагоны с узкими высокими окнами и почти таинственным полумраком внутри.

Мы идём по низкой платформе, мимо огромных красных паровозных колёс, а паровоз, не обращая на нас никакого внимания, пыхтит и живёт своей внутриутробной жизнью. Вот он с шипением обдаёт нас облаками пара, и, кажется, всем своим видом хочет показать своё недовольство и принципиальное несогласие с тем, что ему пришлось остановиться на этой никудышной станции вместо того, чтобы лететь вперёд, в недостижимую даль коммуны.

И паровозы, и Сестрорецк — всё это стеклышки из калейдоскопа моего детства. В чем-то повторившего детство папы, которое прошло там же, в Сестрорецке, облюбованном дедом Борисом ещё до войны. У папы с Сестрорецком было связано столько детских воспоминаний, что, когда встал вопрос, куда вывозить на лето подрастающего сыночка, другие варианты даже не рассматривались.

Как-то так складывалось, что почти каждый год мы жили в разных домах и на разных улицах — на Канонерской, Полевой, Дубковском шоссе, Коммунаров. Лишь однажды на четыре года (с 1955-го по 1958-й) задержались в Дубковском переулке, в большом двухэтажном жактовском доме №8 на углу с Черничной улицей. Справа к дому был пристроен небольшой одноэтажный флигель, в котором жила семья Новиковых. У них-то мы и снимали комнату. А рядом стояли в ряд сарайчики-времянки, куда на лето перебирались хозяева. Сын хозяев, Вовка Новиков, был одним из моих дачных друзей. Другим был Толька Поляков, он жил на втором этаже.

Дом был окружён большим двором, в котором находилось место для вольной детской ватаги — из местных и дачников. Могла, к примеру, собраться такая вот живописная компания, как на сохранившемся с тех пор снимке. Опознать уже никого не могу, вижу лишь себя вторым справа, вверху.

В те годы Сестрорецк, да и весь Курортный район, как он теперь называется, — Солнечное, Репино, Комарово, Зеленогорск… — вполне оправдывал звание морского курорта. В 1950-е, когда ещё не возвели дамбу, вода была чистой, и чистыми были пляжи. С середины июня до конца июля мы с друзьями не вылезали с пляжа. Купались, загорали, строили из мокрого песка у кромки воды всякие крепости и запруды. Дел хватало.

А в выходной шли на залив всей семьей. Сейчас такое трудно представить, но в те времена в воскресные дни (субботы были рабочими) нелегко было найти на пляже свободное место.

На заливе.

От дома в Дубковском переулке по Полевой улице до пляжа было минут пять ходьбы. Мы с пацанами могли сбегать за день туда и обратно несколько раз. Прибегали домой, перекусить, и обратно к морю.

По обе стороны Полевой стояли обычные дачные домики. Примечательна была эта улица лишь двумя строениями, уже в самом её конце. Большим зданием дома отдыха пограничников и стоящим напротив, на другой стороне, двухэтажным домиком, мало чем отличавшимся от соседних. Но мы-то знали, что в этом доме №14-а живёт настоящий писатель. Книг его мы ещё не читали, в лицо не знали, но знали фамилию: Зощенко.

Этот дом М.М. Зощенко купил в 1939 году, после награждения орденом Трудового Красного Знамени. Здесь же он умер в 1958 году и был похоронен на Сестрорецком кладбище.

Дом М. Зощенко. 1969 год. Фото А.Г. Островского

Конечно, в Сестрорецке нас интересовал не только пляж. Купальный сезон заканчивался в начале августа, и круг наших интересов территориально расширялся. В сосновом парке появлялась черника, а в Дубках, как это ни покажется теперь странным, росли самые настоящие съедобные грибы. На берегах озера Разлив и на речке, начинающейся от плотины и впадающей в залив, удили рыбёшку.

Иногда просто бродили по паркам, притормаживая около особо примечательных для нас мест. Например, у дота, что стоит на берегу залива неподалеку от центральной аллеи парка Дубки. Он был тогда совершенно заброшен и за прошедшие после войны годы зарос кустами и деревьями. Дот нас притягивал. Дверь его укрылась землёй и кустарником, но мы всё-таки сумели её открыть и, набравшись храбрости, залезли внутрь. Но — ничего интересного там не нашли…

У трёхамбразурного пулеметного дота № 122, построенного в 1930 году и превращённого сегодня в мини-музей, есть своя история. В ночь на 1 февраля 1943 года гарнизон дота совместно с частями береговой обороны «отразил атаку финской разведгруппы на позиции РККА в районе мыса Дубковский» В этом бою погибли три краснофлотца.

Таким был дот образца 1930 года в 1950-е.

Тот же дот сегодня

Центральную аллею Дубков, которую в сторону железнодорожного вокзала продолжает Дубковское шоссе, можно, по аналогии с Пулковским меридианом, назвать Сестрорецкой параллелью. Когда-то, в далёком прошлом, это была единая дорога: от Дубковской пристани до Оружейного завода, длиной около трёх километров. О тех, ещё петровских, временах в парке напоминают трёхсотлетние дубы — при Петре I здесь, рядом с его летним дворцом, увы, не сохранившимся, посадили около 2000 молодых дубков. А сохранившиеся фортификационные валы, построенные во время русско-шведской войны 1741–1743 годов для защиты от возможного десанта, могут, как это ни странно, кое-что рассказать и о Крымской войне.

Летний дворец Петра I.

В мае 1855 года на сестрорецком рейде появилась англо-французская эскадра. Правда, на высадку десанта гости не отважились, ограничились тем, что днём 14 июня обстреляли берег ядрами и гранатами. После этого решили, видимо, что их миссия выполнена и покинули воды Финского залива, оставив на местных берегах многочисленные осколки снарядов. Солдаты из присланной сюда на подмогу пехотной роты все осколки тщательно собрали и отвезли на переплавку на Сестрорецкий оружейный завод.

На том месте, где была Дубковская пристань, в годы нашего детства ещё сохранялись её останки — груда огромных камней, метра четыре высотой. Это место все так и звали: Камни.

Конечно, бывая в парке, мы не могли пройти мимо Камней. Надо было обязательно по ним полазить, забраться на вершину и постоять там, проветриться и посмотреть на залив, на волны, на торчащие из-под воды валуны и на дальний, в сизоватой дымке, горизонт.

Не знаю, кому как, но для меня именно Камни всегда оставались главным символом Сестрорецка. И каково же было моё разочарование, когда через многие годы уже в 1990-е, приехав туда, я не нашёл Камней. Нет, камни были, но не было Камней — того памятника Прошлому, который возвышался над берегом. Теперь это просто огромные булыжники, разбросанные каким-то великаном вдоль кромки залива. Зачем, кому они помешали?

А несколько лет назад мы с женой отдыхали в Сестрорецке, в санатории «Белые ночи». Познакомились с санаторским библиотекарем. Она — коренная жительница посёлка. Я спросил, куда делись Камни и кому они могли помешать.

— Какие камни? — удивилась она.

Она не помнила Камней! Значит, разрушены они были уже давно, может быть, в 1960-е или 1970-е годы. И уже несколько сестрорецких поколений даже не подозревают, что была в Дубках такая рукотворно-природная фантазия.

Вот короткий отрывок из книги А.И. Давиденко «Сестрорецк», изданной в Ленинграде в 1962 году:

«Прилегающая к <оружейному> заводу улица Воскова служит началом Дубковского шоссе и выводит к заливу. Вглядываясь в дальнюю оконечность мыса, который врезается в залив, мы различаем нагромождение камней. Это остатки бывшей петровской пристани, куда причаливали корабли с сырьём для завода».

На Камнях. 1952 год.

Ещё один адрес: Дубковское шоссе, 26. Здесь семья папиного младшего брата постоянно снимала дачу года, наверное, с 1957-го и до 1990-х. Теперь на этом участке стоит какой-то новомодный дворец, а в те годы здесь была образцовая, хорошо ухоженная дача. Даже со своим ледником, который и хозяева, и дачники использовали в качестве холодильника.

Хозяина звали Алексеем, гордостью его был трофейный «Мерседес Бенц» (таких уже и в те годы были единицы), на котором он иногда выезжал покрасоваться перед сестрорецкими дачниками. Иногда брал и нас. Так мне впервые удалось прокатиться на иномарке. Да не простой, а бывшей фашистской. «Получи, фашист, гранату!», — так можно подписать снимок, на котором мой дядя вальяжно позирует за рулем трофейного «немца». Точно на таком же ездил когда-то Штирлиц.

В 1959-м мы снимали дачу на Коммунаров. В том доме жили два известных в посёлке аборигена, парни, лет на десять меня старше. Одного звали Колей, и был бы он, наверное, красавцем, если бы лицо его не было изуродовано жуткими шрамами. А вместо одной руки (уже не помню, правой или левой) у него был чёрный протез. Результат взрыва какого-то боеприпаса, которых много было в окрестностях прифронтового Сестрорецка после войны и к которым у мальчишек был, разумеется, особый интерес. Мы с Колей дружили, много разговаривали, ходили вместе на рыбалку, где он даже одной рукой ловко управлялся с удочкой.

Имени Колиного соседа я не помню, но человек он был тоже примечательный. Во дворе дома у него стоял сарайчик, где он обычные велосипеды превращал в мопеды. Правда, слова мопед мы тогда ещё не знали. Тогда были велосипеды с моторчиком. Их у нашего Кулибина было несколько, причём в различных стадиях модернизации.

В то лето мастер трудился над уменьшенным вариантом мотовелосипеда — с маленькими колёсами и обрезанной рамой, чем-то вроде мини-мотоцикла. Я любил наблюдать за его работой, а потом, когда она была закончена, за испытаниями на улицах Сестрорецка, когда он, растопырив колени, мчался по асфальту на своем мото-пони.

В детские годы я даже не подозревал, что сестрорецкий Разлив — озеро рукотворное, водохранилище, образовавшееся в петровские времена после строительства плотины. Но сегодня Сестрорецк без Разлива представить себе невозможно, как и сам Разлив — без шалаша Владимира Ленина, ставшего последним подпольем не только для него, но и для Григория Зиновьева, о чём до второй половины 1980-х упоминать было опасно.

Чтобы попасть из Сестрорецка в музей-Шалаш, в 1960-е годы нужно было сойти с причала (угол улиц Воскова и Мосина) на небольшой плоскодонный теплоходик и, любуясь по пути красотами окрестностей, приплыть прямо к музейной пристани. Несколько шагов — и вот он, шалаш, треугольный, ухоженный, так и хочется в него залезть. А неподалеку — второй, увековеченный в камне. И тут же — два пенька: «зелёный кабинет». На низком Владимир Ильич сидел, а на высоком — писал свои произведения, призывавшие рабочий класс к мировой революции. Что делал и где сидел Зиновьев, я до сих пор не знаю.

…Сестрорецка моего детства уже нет. И уже не будет. Время не обратить вспять. Но его можно вернуть, оглянувшись в прошлое, погрузившись в те далёкие годы с помощью тёплых, иногда ярких, а чаще смутных детских воспоминаний…