90 лет назад, в январе 1930-го, ЦК ВКП(б) принял Постановление о темпах коллективизации. В том же году стали сгонять крестьян в колхозы, потом — изымать урожай, а потом на селе разразился массовый голод.
Традиционно чёрными досками называли древние иконы, покрытые олифой, которая со временем темнела. По чёрной поверхности писали новый лик…
Но есть у этого словосочетания и другой смысл, привнесённый в советскую жизнь во времена расказачивания и коллективизации. Если на Красные доски — или более привычные нам Доски почёта — вешали портреты передовиков, то на чёрные — сообщения об отстающих и саботажниках.
В 1932-33 годах на чёрные доски были занесены 13 кубанских и 2 донские станицы. Казачество обрекалось на вымирание, украинский говор сменялся русским, на смену убитым голодом приезжали переселенцы…
Среди переселенцев, приехавших в 1934 году в станицу Старощербиновскую, была моя бабушка Ксения Герасимовна Ефремова с моей ещё маленькой мамой.
Из воспоминаний бабушки:
— В 1934 году демобилизовался мой брат Николай и его вместе с другими демобилизованными направили на Кубань, где был кулацкий саботаж (кулачьё хлеб не сдавали государству, гноили). За ним поехала вся семья, чтоб побольше было своих на новом месте.
Топки не было, соломой топили. Дали большой дом, была большая печь — стояла в столовой. Она мешала, решили убрать, а под печью открылся ход, под ним — тонны зерна. Хозяин бывший: умерла вся семья, сам съел свои сапоги и умер. Зерно было, а есть не могли: каждый день приходили проверять комсоды (представители комиссии содействия хлебозаготовкам — Г.И.).
Мы приехали, когда уже саботаж кончился. Потом, при немцах, всех, кто участвовал в комсодах, отправили на тот свет.
Земля на Кубани — чёрная, тяжёлая. Здесь никакого удобрения не надо. Она сама родит — только поливай. Потому и урожаи здесь собирали большие, и жили хорошо. Дома крепкие, просторные. Большие и богатые сады, огороды.
В бабушкиных рассказах о Кубани, как и в воспоминаниях других переселенцев, не упоминается слово «голодомор». Оно вошло в употребление гораздо позже — в 1990-е годы. А довоенному поколению были даны другие термины — «саботаж», «кулацкий саботаж», «контрреволюционный саботаж»… И ещё — «итальянка», то есть саботаж тихий, без объявления об отказе от работы. В переводе с «итальянского» на русский — волынка, что означает «умышленно затягивать работу, проявлять медлительность, нарушая этим существующий распорядок». И это, в определённом смысле, было верно — после проведения коллективизации и на Кубани, и на Дону казаки не торопились выполнять явно завышенные планы хлебозаготовок.
Впрочем, дело было не только в неоправданно высоких планах. Власть выгребала у свежеиспечённых колхозников фактически за бесплатно и до последнего зёрнышка всё, что было выращено тяжелейшим трудом. Не оставляли даже семенного фонда. Смириться со всем этим крестьянская душа казаков никак не могла.
Надо отдать должное Михаилу Шолохову, он не побоялся написать о беспределе комсодов Сталину. 6 мая 1933 года верховный вождь ответил писателю. Сначала поблагодарил за письма, «так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы», а потом…
«Вы видите одну сторону, видите неплохо… — писал Сталин. — А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели “тихую” войну с советской властью…»
Даже этот короткий отрывок показывает — Сталин отлично знал, чтó творится в колхозах и что на селе скоро начнётся страшный массовый голод…
О трагедии чёрных досок в советской печати, естественно, не сообщали. Да и нынче как-то не принято. Можно найти отдельные монографии историков, воспоминания очевидцев. А в «большой» печати… кому-то это, видимо, не выгодно до сих пор, когда давно уже нет ни советской власти, ни следившей за каждым печатным словом цензуры.
Однажды вечером, лет пять назад, тема голодомора (слова этого вы не найдёте в русских словарях, оно пришло к нам с Украины; да его и быть не могло: каким правителям, кроме Сталина и его окружения, могло прийти в голову устраивать массовое истребление населения собственной страны?) вдруг возникла на одном из центральных телеканалов. Ведущий представил трёх экспертов. Первый и второй говорили то, что было нужно ему, ведущему, то есть про неурожай, который в начале 1930-х стал причиной голода на Кубани. Третьему эксперту дважды давали слово, и дважды его отключали. В первый раз, когда он заговорил о чёрных досках на Кубани, второй — когда сказал, что голодомор там, где он был (на Кубани, на Дону, на Урале, в Казахстане или на той же Украине), сократил население на 20–30 процентов, а главное, что голод был организован из центра…
С началом кампании по изъятию «разворованного» хлеба кубанские районные газеты «Колгоспный шлях» и «Молот» стали выпускать информационные бюллетени. Первый бюллетень по станице Старощербиновской был опубликован 3 января 1933 года и содержал постановление президиума стансовета от 2 января о занесении станицы на чёрную доску.
Пункт 3-й этого постановления предусматривал: вывезти из станицы, из лавок потребкооперации и других торгующих точек все имеющиеся товары, запретив всякого рода торговлю, как в магазинах, ларях, так и на базаре — до полного выполнения хлебозаготовок, мясозаготовок, платежей. А пункт 8-й обязывал: милиции выставить вокруг станицы посты и без разрешения президиума Совета никого не выпускать за её пределы…
В бюллетене за 20 января сообщалось о встрече активистов двух комсодов. На этой встрече они проверяли выполнение договора о социалистическом соревновании за лучшую работу по выявлению спрятанного крестьянами хлеба и мобилизации средств. Здесь тоже были свои передовики, как и в работе по очистке опустевших домов. Тем, кто занимался вывозом трупов, платили продуктами: 1 кг пшеничной муки, 2 кг кукурузной — за день работы.
В 2000-е годы сотрудники Щербиновского районного архива провели огромную работу по записи и сохранению воспоминаний участников тех давних событий и их родных. Читать эти свидетельства без слёз невозможно.
Вот всего один короткий фрагмент:
А.Д. Гапон, 1952 г.р.: В нашей семье выжили только моя бабушка и двое детей: мой отец и тётя Нина. Они рассказывали, как всё это было. Продукты в станицу не завозились. По дворам ходили комсоды, забирали зерно, кукурузу и все продукты, какие у людей были. То, что не могли забрать, переворачивали, топтали, чтобы уничтожить. Обыскивали… сараи, чердаки, ковыряли земляные полы в хатах, щупами искали в земле зарытое зерно, разбирали крыши… Отец был очевидцем, как по станице ездила специальная арба, которая собирала умерших. В эту арбу вместе с мёртвыми также скидывали людей, которые ещё не умерли, они лежали с открытыми глазами, очень слабые и их тоже хоронили, чтобы повторно за ними не ездить…
До голодомора в станице Старощербиновской проживали 22 тысячи 500 человек, после — едва набралось две с половиной тысячи. Украинский кубанский говор вплетался в русскую речь переселенцев. Газеты перешли с украинского на русский. Жизнь налаживалась. В лексиконе моей бабушки Ксени до конца её долгой 90-летней жизни сохранялись слова, подхваченные на Кубани.
Бабушка, при случае, грозила нам с братом пальцем:
— Бог не теля, видит и виттеля! — И добавляла, если наше поведение уже не вписывалось ни в какие рамки: — Да шоб вас рóзарвало!
(Фрагмент из книги «100 лет с правом переписки», главы из которой можно прочитать на сайте peterburg21vek.ru)
