Кем быть ребёнку, когда вырастет? Зачастую домочадцы смело берут на себя решение этого вопроса, не допуская мысли, что их мнение может быть ошибкой и в будущем обернётся трагедией.
Ты — на работу, и все — на работу. Ты — с работы, и все — оттуда. В толкучке метро разноголосица сливается в один сплошной гул.
Но вдруг, перекрывая этот гул, откуда-то сзади крик:
— Сержант! Сержант!
Неужто что случилось и зовут полицейского?.. Я уже хотел обернуться, посмотреть, что же там стряслось, как вдруг кто-то хлопнул меня по плечу:
— Привет, сержант!
Передо мной стоял смеющийся толстый дядька чуть старше меня, в курточке и джинсах, явно купленных в подвальном бутике.
— Не узнаёшь! — весело крикнул он. — Я ж Берельский, капитан Берельский! Ну, гляди.
Он повернул голову в одну сторону, потом в другую, демонстрируя мне правый и левый профиль. Но я уже и без того узнал его. Наш взводный!
— Простите, товарищ капитан, столько лет прошло.
— Это точно, — он снова хохотнул. — Мне уже на будущий год шестьдесят стукнет! Только не надо этого — «товарищ капитан». Меня Алексеем зовут…
Разница в годах у нас была невелика — восемь лет. Но когда за полгода до моего дембеля командиром взвода стал у нас капитан Берельский, он сперва показался мне, пацану, солидным мужчиной. У меня за плечами не было ничего, кроме десятилетки, а он уже окончил столичную Военную академию, несколько лет служил в группе войск в Германии, женат…
Вот только пил он сильно. Никогда не забуду, как всего через месяц после появления у нас нового взводного я спас его от неминуемой инвалидности, если не смерти. Дело было в субботу. Наш взвод располагался в лесу, мы там строили подземные укрепления для штаба округа, и в тот день я, старший машины, на стареньком ЗИЛ-157 возвращался «домой» с продуктами, полученными на складе. Уже смеркалось, когда за последним домиком офицерского посёлка совершенно случайно, краем глаза, я приметил что-то странное в ландшафте. Глянул ещё раз — неподалёку от дороги, на краю леска, лежал наш командир взвода, раскинув руки и уткнувшись лицом в снег. Будто сражённый в бою вражеской пулей.
— Стой! — заорал я водителю Волошенко, и тот с перепугу так резко тормознул, что в кузове два термоса, с кашей и чаем, поцеловавшись друг с дружкой, повалились на бок.
Мы подскочили к нашему взводному и осторожно перевернули его на бок. Грешным делом, я сначала подумал, уж не сердечный ли приступ у него и, вообще, живой ли. В ответ на нашу заботу капитан выдал что-то нечленораздельное. От него вовсю разило водкой. Упал он, видимо, совсем недавно, руки были ещё не замёрзшие.
Вдвоём с Волошенко мы подняли пьяное тело и кое-как запихнули в кабину грузовика. Потом развернулись и, снова заехав в посёлок, сдали взводного с рук на руки его жене. Не сказать, чтобы она сильно обрадовалась этой встрече с мужем…
Друзья-срочники, служившие в штабе писарями, рассказывали, что капитана Берельского с первого дня его появления в нашем отдельном инженерном батальоне невзлюбили все офицеры. Он, единственный среди них, имел академическое образование, а они, в том числе даже комбат, окончили всего лишь училище. За глаза и в глаза все называли нашего взводного академиком. И каждый — с издёвкой.
Вот — ребята рассказывали — из-за чужой зависти Берельский и пил. Но мне в такое не верилось. Если бы каждый пил из-за того, что ему кто-то завидует, человечество давным-давно перемёрло бы от алкоголизма.
…Теперь он стоял передо мной — непривычно располневший, весёлый и трезвый:
— Ты куда, домой? Вот и отлично! Давай завернём в кафешку, посидим, вспомним былое. Тут неподалёку есть один симпатичный шалманчик…
— Я вообще-то не пью, — сказал я испуганно, вмиг представив себе, как он напьётся и мне надо будет волочь его домой.
— Так и я не пью. Ни капли. Честное слово.
Искать другие отговорки было неудобно. Мы поднялись по эскалатору на нашу грешную землю, и минут через пять очутились в милом заведении, где тихо, неназойливо играла мелодичная музыка. А ещё через пять минут нам принесли мой любимый кофе, который мне не велят пить доктора, и мои любимые круассаны, которые мне запрещает есть жена.
— После того, как ты вытащил меня из того сугроба, я понял, что мне скоро каюк, и решил бросить пить, — весело признался Берельский. — Бросал раз сто. Обычно держался неделю, однажды — целых полтора месяца. Но навсегда с этим делом покончил только после того, как, наконец, вышел на дембель. Покончил сам, без всяких там подшиваний, гипнозов и ухищрений экстрасенсов.
— Если сам, так что же раньше мешало? — осторожно спросил я.
— Армия мешала,— он вдруг посерьёзнел, — пагуба моя.
И тут полились откровения, и я сразу понял, что мой бывший взводный затащил меня сюда именно ради них. Ему очень хотелось… нет, ему очень надо было исповедаться. А я был настоящей находкой, ведь самое сокровенное рассказываешь или вовсе незнакомому, или тому, кого знаешь не близко и скорее всего никогда больше не увидишь…
Жизнь Берельского началась с трагедии. Ему было всего четыре года, когда родители — школьные учителя — ехали в такси и на перекрёстке угодили под мчащийся на большой скорости самосвал.
Мальчика-сироту забрали к себе дед, мамин отец, и его молодая жена. Дед, прослужив всю жизнь в армии, вышел в отставку полковником и внука вознамерился вырастить непременно генералом.
С детства мальчик рос по законам спартанского воспитания. Утром — зарядка и обливание холодной водой, после школы — занятия спортом. Каждый шаг — по графику, и за любое нарушение дисциплины — наказание. Дедова жена, полностью находившаяся под властью мужа, тайком гладила пасынка по голове и кормила конфетами. После успешного окончания школы мальчика поступили в Военную академию, которую некогда окончил дедушка. А дальше…
Дальше — военная колея, выскочить из которой советскому офицеру было очень трудно. Берельский не хотел становиться майором, он хотел демобилизоваться. Его не повышали в должности, держа взводным в капитанском звании, но уйти из рядов Вооружённых сил не позволяли. Он ненавидел армию и спивался в одиночку, надеясь, что, в конце концов, его просто выгонят на гражданку. Вот почему сослуживцы его не любили — за то, что он среди них держался чужаком, ни с кем не хотел дружить, и, главное, ни в грош не ставил то, чем они живут.
Однако удивить советское воинство пьянством было трудно. И упорное нежелание служить не считалось поводом для увольнения. Армия жила по собственной поговорке: не знаешь — научим, не хочешь — заставим, стерпится — слюбится. В итоге на свободу Берельский вырвался только с началом девяностых, когда из обнищавшей армии бежали, кто только мог…
— Ну, а теперь вы счастливы? — спросил я.
— Вполне, — ни секунды не задумываясь, ответил Берельский и радостно засмеялся. — Вот уже сколько лет работаю начальником участка на стройке. Предлагали повышение, я отказался. С людьми интереснее, да и зарабатываю не меньше. Нам с женой хватает. Дед давно умер, так я ещё Маше, его жене, немного помогаю.
— А дети у вас есть?
Он помолчал, словно споткнувшись на полуслове.
— Разве нормальная жена рискнёт рожать от пьяницы? Великое ей спасибо, что хоть не бросила меня тогда. Пропьянствовал я своих детей… Как теперь замолить такой грех?..
