В сборнике «Обличители» — четыре пьесы. И все — из XIX века, о чиновниках 1850- годов. Вроде бы «преданья старины глубокой». Но на самом деле очень даже современные. Бюрократия всегда ко времени.
Давным-давно, уже более полувека назад, сидел я среди таких же первокурсников Политехнического института. Слушали мы декана нашего физико-механического факультета, заведующих кафедрами, профессоров, доцентов и прочих мудрых, учёных людей. Что они говорили нам, вчерашним школьникам, я, каюсь, успел позабыть. А врезались в память слова одного старшекурсника, допущенного к трибуне за какие-то неведомые нам заслуги.
— Учитесь, ребята, — сказал он. — Учитесь по-настоящему. А будете переползать с тройку на тройку — попадёте в какую-нибудь заштатную контору, бумажки перебирать.
Возиться с канцелярщиной любого вида и рода — страшнейшей судьбы нам тогда невозможно было и вообразить. Но времена меняются, и люди тоже. Сегодня Академия госслужбы — один из самых популярных вузов страны, и профессия чиновника престижна, даже почётна. Мы словно отскочили на полтора-два века назад — во времена, когда делопроизводители казались себе вершителями человеческих судеб.
«Упадает чиновничество. Духу того нет. А какая жизнь была, Фелисата Герасимовна, рай просто! Умирать не надо. Купались, просто купались, Фелисата Герасимовна. Прежние-то чиновники были орлы…»
Так откровенничает со случайной знакомой чиновник Аким Акимыч Юсов, персонаж комедии Александра Островского «Доходное место». Не лучшая работа знаменитого драматурга стала, тем не менее, центральным текстом сборника «Обличители». Под единый переплёт сведены несколько пьес, написанных и поставленных в позапрошлом столетии. Пьесы, как указывают составители, — «о чиновниках 1850-х годов». Однако настоящий герой их, хотя и не указанный в списках действующих лиц, — взятка!
В предисловии Кирилл Зубков и Андрей Федотов кратко описывают общественную атмосферу России после проигранной Крымской войны: «современники передавали друг другу истории о чудовищном воровстве снабжавших армию чиновников» Эти и другие перипетии уклада тогдашней жизни понудили либерально настроенных интеллектуалов взяться за обличительную литературу: «чиновников-взяточников обличали в форме повестей, рассказов и даже стихов» И, разумеется, пьес.
Драматургия всегда была более выгодна для обличений, потому что театр рассчитывал на более широкую аудиторию. Первым в подобном роде выступил в середине XIX века граф Соллогуб. Владимир Александрович был уже известным литератором, печатался в «Современнике» ещё при жизни Пушкина. Его комедию «Чиновник» поставили сначала в домашнем театре великой княгини Марии Николаевны, а потом, почти сразу, и в Александринском театре. Критики хвалили пьесу, сочувствуя либеральным идеям автора, но отмечали, что драматург плохо знаком с реальной жизнью российского чиновничества. Кстати, героиня пьесы — знатная дама — не понимает, как же ей принимать прибывающего чиновника: не сажать же его с собой за стол! И начинает беседу с незваным гостем, лишь узнав, что тот по рождению дворянин и — брат её институтской подруги.
Николай Михайлович Львов — профессиональный чиновник — сначала печатно и нелицеприятно разобрал пьесу Соллогуба, а потом написал в пику графу — свою. «Свет не без добрых людей» тоже поставили в Александринском театре, через полтора года после «Чиновника». Основная мысль Львова — критическая и драматургическая — была довольно проста. Вы, граф, выводите вашего чиновника богатым и знатным. А давайте сделаем его бедным и поглядим, легко ли ему сопротивляться искушению — брать, брать и брать? Публика приняла постановку восторженно, а критики упрекали автора в том, что благородных идей в его работе куда как больше, чем реального действия. Справедливо упрекали, замечу.
А дальше… Дальше вмешалась цензура. Решено было запретить критику должностных лиц всякими там бумагомараками и щелкопёрами. Насмешки, понимаете, разные над львами, над орлами… И две другие пьесы, подвёрстанные в сборник, были поставлены лишь в шестидесятые годы позапрошлого века, в эпоху реформ. Это «Доходное место» Александра Островского и «Мишура» Александра Потехина.
Собственно, все эти четыре пьесы не поражают искусством драматургии, неожиданностью фабульных поворотов, блеском диалогов, рельефной лепкой персонажей, хотя бы первого ряда. Все они — эти тексты — относятся к роду «художественной публицистики», когда — о чём намного важнее чем — как.
Существенней и для автора, и для аудитории. Львов, отправляя фабулу к счастливому финалу, даже не гнушается элементарным подарком судьбы. Поворота интриги, который ещё античные авторы называли «бог из машины». Островский один, пожалуй, ставит перед героем реальную дилемму, которую тот и решает по-человечески. Когда Жадов оказывается перед выбором: любимая женщина или принципы, — принципы спускаются в нижний ящик письменного стола, а герой отправляется просить доходное место у могущественного дядюшки. И правы были те критики, которые указывали, что этим эпизодом пьесу можно было закончить. С художественной точки зрения она только бы выиграла.
Но Островскому, видимо, нужно было наказать зло публично. Хотя бы из цензурных соображений. И он сочиняет пятое действие, в котором уничтожает высокопоставленных чиновников. А заодно с дядюшкой Вишневским и самого Жадова, который, получается, отринул идеалы неизвестно ради чего. Может быть, для возможности произнести ещё один эффектный монолог под самый финал пьесы.
Вообще-то, это художественное обличение иногда выглядит бесконечным коловращением сюжета. Как дочери Даная в античном мифе, сочинители старательно наказывают зло, а оно оживает от пьесы к пьесе. Вспоминается диалог из фильма 1960-годов. Бармалей (Ролан Быков) ехидно спрашивает Айболита (Олег Ефремов): что же это твоё добро всё побеждает и побеждает и никак не победит?
Отчасти ответ на этот вопрос даёт притча, которую в пьесе Александра Потехина рассказывает богатый помещик Золотарёв молодому чиновнику Пустоозёрову.
«В одном месте явился богатырь, начала всё рубить и крошить, что ни попадалось под руку: летели секретари, столоначальники, заседатели, исправники, — ничто не могло сопротивляться. Очень расхрабрился наш богатырь и вздумал помериться силами с некоторым чудовищем, называемым миллион, а ведь это многоглавая гидра. Сшиб одну голову, сшиб другую, только возмутились за обиженных прочие, — и слетел богатырь с места, как ни крепко стоял на нём…» И потом ещё в финале пьесы, провожая чиновника в Петербург, напоминает ему, что миллион — самый страшный враг и самый верный друг.
Да и по сей день сентенции эти не потеряли смысла. Накапливают люди эти самые миллионы разнообразными способами. К сожалению, одним из самых простых и скорых путей оказывается должность, государева служба. Просто перебирая деловые бумаги, можно собрать денежные знаки в огромном количестве.
Кстати, Жадов у Островского просит место не с высоким жалованьем, а с возможным доходом от просителей. К подобным местечкам рвутся люди и по сей день. Кого-то ловят, кого-то судят, но ведь не меняется ничего. Общественное мнение безмолвствует, а молодые люди толпами валят в чиновники, размещая седалища на сидения уже заранее хорошо смазанные да не сливочным маслом.
Крапивным семенем издавна называли в России чиновников. Мол, берутся они неизвестно откуда, как дети, подкинутые в крапиву. Но, подобно жгучему растению, сословие это не переводится.
